нас  полностью весь  день,  оставшись и  на
следующий.  Но,  к счастью,  здесь была еще Жанна, и они ничего не добились.
Остальные войска выступили через день,  утром 20 июля. Но сколько мы прошли?
Не более шести лье.  Дело в том,  что коварный Тремуйль по-прежнему оказывал
влияние на безвольного короля. Король задержался в Сен-Маркуле и молился там
три дня.  Для нас -  проигрыш,  потеря драгоценного времени,  для Бедфорда -
выигрыш времени. Уж кто-кто, а он наверняка сумеет им воспользоваться!
     Мы не могли следовать дальше без короля; это означало бы оставить его в
лагере заговорщиков.  Жанна умоляла, убеждала, доказывала; наконец, мы опять
тронулись в путь.
     Предсказание   Жанны   сбылось.    Наш    поход   напоминал   очередную
увеселительную  прогулку.   Английские  крепости,  попадавшиеся  по  дороге,
сдавались без  боя;  мы  оставляли в  них французские гарнизоны и  двигались
дальше.  Тем временем к  нам приблизился Бедфорд со  своей новой армией;  25
июля враждующие силы столкнулись и  стали готовиться к сражению;  но здравый
рассудок Бедфорда взял верх -  он повернул обратно и отступил к Парижу.  Нам
это было на руку, и наши войска чувствовали себя отлично.
     Просто не верится!  Король -  эта жалкая тряпка - дал своим недостойным
советникам уговорить себя  вернуться в  Жьен,  туда,  откуда мы  начали свой
поход  в   Реймс  на  коронацию!   И  действительно,   мы  повернули  назад.
Пятнадцатидневное  перемирие  с   герцогом  Бургундским  было   только   что
заключено,  и нам предложили отправиться в Жьен и терпеливо ждать,  пока нам
сдадут Париж без боя.
     Мы дошли до Бре,  но там в голове короля подули новые ветры, и взор его
опять  обратился к  Парижу.  Жанна  продиктовала послание жителям  Реймса  с
призывом сохранять мужество,  несмотря на перемирие,  и обещая вступиться за
них.  Она сама известила их  о  перемирии,  заключенном по  воле короля,  и,
сообщая об  этом,  как  всегда,  оставалась прямодушной и  откровенной.  Она
писала,  что недовольна перемирием и еще не уверена, будет ли соблюдать его;
если же и будет, то единственно из уважения к королю, охраняя его честь. Все
французские дети знают наизусть эти замечательные слова. Как они просты! "De
cette treve qui a ete faite, je ne suis pas contente, et je ne sais si je la
tiendrai.  Si  je la tiens,  ce sera seulement pour garder 1'honneur du roi"
["Заключением этого перемирия я  недовольна и  не знаю,  буду ли я соблюдать
его.  Если буду,  то  единственно из уважения к  королю,  охраняя его честь"
(франц.)]
     Во  всяком  случае,  сказала Жанна,  она  не  позволит никому  нарушать
королевскую волю  и  будет  держать  армию  в  полной  готовности  к  боевым
действиям по истечении срока перемирия.
     Бедное дитя! Сражаться с Англией, Бургундией и в то же время бороться с
заговором среди своих же французов -  не слишком ли это тяжело?  С  внешними
врагами она еще могла справиться,  но с  внутренними -  кто в  силах одолеть
заговор, когда сама его жертва так слаба и податлива! В те тревожные дни она
сильно   печалилась  из-за   этих   задержек,   проволочек  и   всевозможных
препятствий,  печалилась так,  что  из  глаз ее  готовы были брызнуть слезы.
Однажды,  беседуя со  своим  старым  другом  и  верным  помощником бастардом
Орлеанским, она сказала:
     - Ах,  дай  бог,  чтобы  я  поскорее могла снять с  себя  эти  стальные
доспехи,  вернуться  к  своим  родителям  и  вместе  с  сестрой  и  братьями
по-прежнему пасти овец. Они так бы обрадовались мне!
     12  августа  мы  расположились  лагерем  вблизи  Даммартэна.  К  вечеру
произошла  стычка  с  арьергардом Бедфорда,  и  мы  рассчитывали на  большое
сражение на следующий день,  однако ночью Бедфорд со всем своим войском ушел
к Парижу.
     Король Карл  послал герольдов в  Бовэ и  принял делегацию жителей этого
города,  выразивших свои  верноподданнические чувства.  Епископ  Пьер  Кошон
{Прим. стр.291}, верный друг и раб англичан, не мог воспрепятствовать этому,
несмотря на все свои старания.  Тогда он был мало известен,  но впоследствии
его  имя облетело весь свет,  заслужив печное проклятие французского народа.
Не обижайтесь, если я и теперь мысленно, плюну на его могилу.
     Компьен капитулировал и  спустил английский флаг.  14 августа мы стояли
лагерем в двух лье от Сенлиса. Бедфорд повернул нам навстречу, приблизился и
занял сильную позицию.  Мы  двинулись на него,  но все наши попытки выманить
его из  укреплений не  имели успеха,  хотя он  и  обещал сразиться с  нами в
открытом  поле.  Наступила ночь.  Мы  с  нетерпением ждали  утра.  Но  утром
оказалось, что враг ускользнул опять.
     В Компьен мы вступили 18 августа, изгнав английский гарнизон и водрузив
свой флаг.
     23 августа Жанна отдала приказ выступать на Париж.  Король и  его клика
были  весьма недовольны этим  и  с  ропотом вернулись в  Сенлис,  только что
перешедший  в  наши  руки.  В  течение  нескольких  дней  сдалось  несколько
укрепленных пунктов - Крейль, Пон-Сен-Максанс, Шуази, Гурне-сюр-Аронд, Реми,
Ла-Нефвиль-ан-Эц,  Могэ,  Шантильи,  Сентин. Английское господство рушилось,
разваливалось,  рассыпалось на  глазах.  А  король все  еще ворчал,  выражал
неудовольствие,  боясь нашего похода на столицу.  26 августа 1428 года Жанна
стояла в Сен-Дени, по существу - под самыми стенами Парижа.
     А король упирался и трусил. О, если бы только он был в наших рядах и мы
могли  опереться на  его  авторитет!  Бедфорд  потерял мужество и  решил  не
сопротивляться,   а  сосредоточить  свои  силы  в  лучшей,   самой  надежной
провинции,  которой он еще владел,  -  в Нормандии.  Ах,  если бы только нам
удалось  уговорить короля  прибыть  и  поддержать нас  своим  присутствием и
одобрением в этот решающий момент!



Глава XL

     Мы слали королю гонца за гонцом, и каждый раз он обещал прибыть, но все
не появлялся.  Герцог Алансонский лично отправился к нему, взял с него новое
обещание, которое также было нарушено. Так мы потеряли девять дней. Наконец,
7 сентября он прибыл в Сен-Дени.
     Тем  временем неприятель стал приходить в  себя;  безволие короля и  не
могло  дать  другого  результата.  Начались приготовления к  обороне города.
Шансы, Жанны уменьшались, но она и ее военачальники по-прежнему считали, что
успех все  еще  может быть обеспечен.  Атака была назначена на  восемь часов
следующего утра и началась точно в указанное время.
     Жанна   расставила   орудия   и   принялась   обстреливать  укрепления,
прикрывавшие ворота Сент-Оноре.  В  полдень,  когда  укрепления были  уже  в
значительной степени разрушены,  мы бросились на приступ и взяли их штурмом.
После этого мы начали штурмовать самые ворота и шли на приступ несколько раз
- волна за волной;  Жанна со своим боевым знаменем была впереди всех; облака
едкого дыма заволакивали наши ряды, и на наши головы градом сыпались удары.
     При последнем приступе,  в результате которого мы, несомненно, взяли бы
ворота и,  следовательно,  освободили бы  Париж и  всю  Францию,  Жанна была
ранена стрелой из арбалета;  наши войска сразу же дрогнули и подались назад,
почти в панике. Да и что они могли сделать без нее? Она была не только душой
армии, но и самой армией.
     Лишенная физической возможности сражаться, Жанна не соглашалась уходить
с поля боя и умоляла начать новую атаку,  утверждая, что мы должны победить.
Воинственный огонек снова вспыхнул в ее глазах, и она добавила:
     - Я возьму Париж сегодня же или умру!
     Ее пришлось унести силой - это сделали Гокур и герцог Алансонский.
     Но   теперь  ее   воодушевление  достигло  высшей  точки.   Она  пылала
энтузиазмом и распорядилась, чтобы ее утром доставили к воротам, заявив, что
через полчаса Париж,  без  сомнения,  будет наш.  И  она сдержала бы  слово.
Против этого нельзя возразить.  Но  она  забыла о  короле,  об  этом бледном
отражении  той  силы,  которая  называлась  ла  Тремуйлем.  Король  запретил
дальнейшие попытки атаки!
     Дело в  том,  что опять прибыли представители от герцога Бургундского и
для видимости затевались новые постыдные торги.
     Разумеется,  все  это  чуть  не  разбило сердце Жанны.  Боль от  раны и
душенная боль  не  давали ей  спать  почти всю  ночь.  Несколько раз  стража
слышала подавленные рыдания из темной комнаты в Сен-Дени,  где она лежала, и
скорбные слова:  "Мы  могли бы  овладеть Парижем!"  "Его  можно было взять!"
Только это она и твердила.
     Через день Жанна, окрыленная новой надеждой, заставила себя подняться с
постели.  Герцог Алансонский навел мост на  Сене у  Сен-Дени.  Нельзя ли  ей
переправиться там  и  нанести удар  по  Парижу  в  другом месте?  Но  король
прослышал об  этом  и  велел  разрушить переправу!  Более того:  он  объявил
кампанию законченной!  И,  что еще хуже -  заключил новое перемирие, на этот
раз  продолжительное,  согласно которому обязывался оставить Париж  целым  и
невредимым и отойти к Луаре, откуда он и пришел!
     Жанна  д'Арк,  никогда не  знавшая поражений,  была  побеждена своим же
королем.  Когда-то она сказала,  что больше всего боится одного -  измены. И
вот теперь измена нанесла свой первый удар.  Жанна повесила свои белоснежные
доспехи в  королевской часовне в  Сен-Дени и  отправилась к  королю просить,
чтобы он освободил ее от командования и  отпустил домой.  Как и всегда,  она
поступила разумно.  Грандиозным планам, крупным военным передвижениям теперь
подходил  конец;   в  дальнейшем,  когда  истечет  срок  перемирия,  военные
действия,  вероятно,  будут  ограничиваться мелкими  случайными стычками,  -
дело, как раз подходящее для второстепенных, подчиненных военачальников и не
требующее руководства военного гения высшего полета.  Но  королю не хотелось
ее отпускать.  Перемирие не распространялось на всю Францию;  оставались еще
французские укрепления,  которые надо было охранять и защищать;  она ему еще
понадобится.  Как видите,  ла Тремуйль хотел держать ее под рукой только для
того, чтобы все время мешать и вредить ей.
     Тут  ей  опять послышались "голоса":  "Оставайся в  Сен-Дени!"  Они  не
объясняли,  не говорили -  почему.  То был глас господний, и она ставила его
выше распоряжении короля. Жанна решила остаться. Но это повергло ла Тремуйля
в ужас:  Жанна была слишком грозной силой, чтобы предоставить ее самой себе;
несомненно,  она  расстроила бы  все его планы.  Он  хитростью убедил короля
прибегнуть к  принуждению.  Жанне  пришлось покориться,  поскольку она  была
ранена и беспомощна. На Великом процессе она заявила, что ее унесли насильно
и  что,  если бы  она не  была ранена,  этого никогда бы  не случилось.  Ах,
могучий дух  был  у  этой  хрупкой девушки,  -  такой  дух,  который мог  бы
совладать со  всякими земными силами  и  одолеть их!  Мы  так  никогда и  не
узнаем, почему эти загадочные "голоса" велели ей оставаться. Одно только нам
известно:  если бы ее послушались,  то история Франции была бы не такой, как
она теперь изложена в учебниках. Да, в этом мы твердо уверены.
     13  сентября  армия,  опечаленная и  приунывшая,  выступила в  поход  и
повернула к  Луаре,  но  уже без музыки.  Да,  в  глаза бросалась именно эта
подробность.  Двигалась похоронная процессия -  да-да, только так можно было
это назвать.  Унылое, бесконечное шествие, - ни веселого возгласа, ни шутки;
на  всем  пути  сочувствующие  провожали  войска  со  слезами,  враги  -  со
злорадством и насмешками.  Наконец, мы добрались до Жьена, откуда меньше чем
три   месяца  тому  назад  начался  наш  торжественный  поход  на   Реймс  с
развернутыми знаменами,  с  музыкой и  барабанным боем;  наши  лица сияли от
радости по случаю победы при Патэ,  и толпы народа громко приветствовали нас
и еще больше воодушевляли.  Теперь же барабанил дождь по крышам,  день стоял
пасмурный,  небо -  низкое и  скорбное,  зрителей было мало;  мы  не слыхали
приветствий, нас встречали молча и провожали слезами.
     Затем  король  распустил  это  благородное войско,  армию  героев;  она
свернула знамена, сложила свое оружие, - посрамление Франции было завершено.
Ла  Тремуйль  носил  венец  победителя;  Жанна  д'Арк  -  непобедимая-  была
побеждена.



Глава XLI

     Получилось так,  как я  и говорил:  Жанна уже держала Париж и Францию в
кулаке и попирала пятой Столетнюю войну, а король заставил ее разжать пальцы
и убрать ногу.
     Теперь наступил почти восьмимесячный период странствий вместе с королем
и  его советом;  двор короля -  веселый,  нарядный,  танцующий и флиртующий,
забавляющийся  соколиной  охотой,   серенадами  и  сплетнями  -  то  и  дело
перекочевывал из  города в  город,  из  замка  в  замок;  такая  жизнь могла
нравиться нам,  членам  личного штаба  Жанны,  но  никак  не  ей.  Она  лишь
созерцала ее,  но  не жила этой жизнью.  Король искренне старался сделать ее
счастливой и постоянно оказывал ей любезное внимание и проявлял заботу.  Все
остальные должны были соблюдать тягостные правила придворного этикета,  одна
только Жанна пользовалась привилегией и была свободна от этих цепей. Она раз
в  день являлась на поклон к  королю,  чтобы сказать ему пару приятных слов,
ничего другого от нее и не требовалось.  И, вполне естественно, она невольно
сделалась отшельницей и  все  остальное время дня  проводила в  своих покоях
наедине со  своими  думами,  посвящая свой  досуг  составлению планов  новых
военных кампаний,  которым отныне уже никогда не суждено было осуществиться.
Мысленно она  передвигала войска с  одного пункта в  другой,  точно учитывая
покрываемые расстояния и  характер местности;  рассчитывала время для каждой
из группировок на сближение -  в такой-то день,  в такой-то час,  в таком-то
месте  -   для  предстоящей  битвы.   Это  была  ее  единственная  игра,  ее
единственная утеха  и  спасение от  тоски  и  вынужденного бездействия.  Она
играла в эту игру часами,  как иные играют в шахматы; в ней она забывалась и
тем самым находила отдых для ума и отраду для уязвленного сердца.
     Разумеется,  она никогда не жаловалась.  Это было не в  ее натуре.  Она
была из тех,  которые страдают безмолвно.  И  все же она походила на орлицу,
посаженную в  клетку,  тоскующую по  чистому воздуху,  по  горным вершинам и
дикой прелести бури.
     Вся  Франция была  полна бродягами -  распущенными по  домам солдатами,
готовыми на любое дело,  какое подвернется.  Несколько раз,  когда тягостное
заточение становилось для  Жанны  невыносимым,  ей  позволяли отнести  душу:
набрать конный отряд и совершить набег на противника.  Такие набеги освежали
ее и немного поднимали настроение.
     Нам  казалось,  что  вернулись  прежние  времена,  когда  однажды,  при
Сен-Пьер-ле-Мутье,   она,  возглавляя  атаку,  отходила  и  снова  повторяла
нападение с  нарастающей энергией и воодушевлением до тех пор,  пока наконец
град  ядер  не  стал таким густым,  что  старый д'Олон,  который был  ранен,
протрубил сигнал  к  отступлению (король  под  страхом  смерти  приказал ему
наблюдать,  чтобы с  Жанной ничего не  случилось);  он предполагал,  что все
бросились  за  ним,  но,  обернувшись и  посмотрев  назад,  увидел,  что  мы
по-прежнему рвались вперед;  тогда и  он  помчался за  нами и  стал убеждать
Жанну  повернуть обратно,  говоря,  что  безумно  с  ее  стороны бросаться в
львиную пасть  с  горсткой людей.  В  ее  глазах заиграл веселый огонек,  и,
обратясь к д'Олону, она воскликнула:
     - Горстка людей! Боже мой, да у меня их пятьдесят тысяч, и я никогда не
отступлю ни на шаг, пока не займу этого пункта. Трубите сигнал к атаке!
     Сигнал был дан,  мы ринулись на стены -  и крепость стала нашей. Старый
д'Олон подумал,  что Жанна слишком увлеклась;  вероятно, она хотела сказать,
что чувствует в  своем сердце такую уверенность,  как если бы  она управляла
пятидесятитысячным войском.  На первый взгляд это кажется фантастичным, по в
сущности вернее и не скажешь.
     Потом был случай у  Ланьи,  где мы  по открытому полю четыре раза шли в
атаку на окопавшихся бургундцев и в последней атаке одержали победу; главной
добычей в этой схватке был Франке из Арраса,  известный мародер и разбойник,
наводивший ужас на всю округу.  Подобные стычки продолжались и впредь, пока,
наконец,  где-то на исходе мая 1430 года,  мы не очутились под Компьеном,  и
Жанна решила пойти на помощь этому городу, осажденному герцогом Бургундским.
     В  одной из  последних стычек я  был ранен и  не  мог ездить верхом без
посторонней помощи;  наш  добрый  Карлик  посадил меня  на  свою  лошадь,  я
держался за  его  плечи и  чувствовал себя в  безопасности.  Мы  выступили в
полночь,  под  теплым  дождем,  и  ехали  медленно  и  осторожно  в  мертвой
тишине-нам  надо  было  незаметно проскользнуть через  неприятельские линии.
Лишь  один  раз  нас  окликнули,  но  мы  не  отвечали;  затаив дыхание,  мы
продолжали настойчиво пробираться вперед, не встречая препятствий. В три или
в половине четвертого мы достигли Компьена,  как раз тогда, когда на востоке
занимался тусклый рассвет.
     Жанна сразу же  взялась за  дело;  она согласовала с  Гийомом де Флави,
комендантом  города,  план  совместной  ночной  вылазки  против  неприятеля,
расположившегося тремя  отрядами  по  ту  сторону  реки  Уазы,  на  открытой
равнине.  На  нашем  берегу одни  из  городских ворот  сообщались с  мостом.
Противоположный  конец  моста,   на  том  берегу,  прикрывался  укреплением,
называемым "бульваром";  этот "бульвар" занимал господствующее положение над
насыпной дорогой,  проходившей прямо перед ним по  равнине на деревню Марги;
отряд  бургундцев занимал эту  деревню,  а  другой их  отряд  располагался в
Клеруа,  примерно  в  двух  милях  выше  насыпной  дороги;  населенный пункт
Венетта,  в  полутора милях ниже этой дороги,  удерживался англичанами.  Как
видите,  расположение противника имело вид лука и стрелы:  дорога -  стрела,
"бульвар" -  ее оперение,  Марги -  на зубце, Венетта - на одном конце лука,
Клеруа -  на другом. План Жанны состоял в том, чтобы идти прямо по дороге на
Марги,  овладеть деревней с  ходу,  потом круто повернуть на Клеруа направо,
захватить таким же образом и этот лагерь, затем перегруппировать силы и быть
готовой к  горячей схватке,  потому  что  за  Клеруа  стоял  резерв  герцога
Бургундского. Помощник коменданта Флави с лучинками и пушкарями с "бульвара"
должен был сдерживать английские войска и прикрывать левый фланг,  чтобы они
не подошли снизу, не перекрыли дорогу и не отрезали Жанне путь к отступлению
в том случае, если бы ей это понадобилось. Кроме того, флотилия крытых лодок
должна  была  стоять  неподалеку от  "бульвара" в  качестве вспомогательного
средства на случай вынужденного отхода.
     Это  было  24  мая.  В  четыре часа пополудни Жанна выступила во  главе
отряда в шестьсот всадников в свой последний поход.
     У  меня сердце разрывается при  одном воспоминании о  нем.  Мне помогли
вскарабкаться на  стену,  и  оттуда  я  видел  многое из  того,  что  вскоре
произошло;  остальное мне  рассказали значительно позже  два  наших рыцаря и
другие  очевидцы.  Жанна  переправилась  по  мосту,  пересекла  "бульвар"  и
поскакала по  извилистой насыпной  дороге,  сопровождаемая по  пятам  своими
всадниками.  На  ней поверх лат была надета блестящая парчовая епанча,  и  я
наблюдал, как она развевается и сверкает, словно языки серебристого пламени.
     День был ясный,  и равнина хорошо просматривалась далеко-далеко. Вскоре
мы увидели англичан,  двигавшихся быстро и в образцовом порядке, поблескивая
на солнце оружием.
     Жанна  стремительно налетела  на  отряд  бургундцев в  Марги,  но  была
отброшена.  Тогда мы заметили другое подразделение бургундцев, выходившее из
Клеруа.  Жанна перегруппировала свой отряд и  снова пошла в  атаку,  но была
вторично отброшена. На две атаки ушло немало времени, а время ценилось здесь
дорого.  Из Венетты англичане уже приближались к дороге,  но из укреплений у
"бульвара"