лома  на плечи. Доспех был
легок, только булатный круг размером с тарелку на груди  поверх
длинной кольчуги, изящные наручники, короткий меч на поясе...
     -- Ольха, -- выдохнул Ингвар в изумлении.
     Из  щели булатной полуличины на него глянули пронзительные
серые глаза. Но даже через узкую щель Ингвар  видел,  что  один
глаз заплыл, на щеке как огонь пламенела кровавая ссадина.
     -- Если не очень против, -- сказала Ольха, -- то я оделась
в то, что висело на ближайшей стен".
     -- Ольха, -- промолвил он в великом изумлении, -- ты могла
выбрать и лучшее...
     -- Разве не это лучшее?
     -- Я  имел  в  виду  более  дорогое.  Ну,  с  драгоценными
камнями. Это оружие для воина, а княгиня должна быть в  серебре
и злате.
     Ее серые глаза зло блеснули:
     -- А   также  быть  дородной  и  выступать  аки  пава.  Не
получится лебедушки из такой, как я, змеи! К тому же  собираюсь
драться.  Если  сюда  ворвутся, то убьют и меня. Или свяжут для
продажи в жаркие страны.
     Он все еще не мог оторвать от нее глаз, забыв  про  грохот
тарана  в  ворота, крики и лязг железа на стенах. Твердо сказал
себе, что не ввяжется в спор, что  перед  ним  та  женщина,  за
которую  жаждет  умереть,  но  в  это время за стенами крепости
раздался гнусавый зов трубы. Сразу же лязг железа стал стихать,
а люди на стенах  перестали  бросать  камни,  только  грозились
кулаками, что-то орали обидное.
     К  ним  сбежал  со  стены Рудый, с разбега обнял за плечи.
Глаза были счастливые:
     -- Отбили! Вот уж не думал!
     -- Ты ж  сказал,  --  бросил  Ингвар  недовольно,  --  что
возьмут приступом.
     -- Я  сказал,  что  возьмут  с  третьего раза, -- возразил
Рудый. -- Здесь все делается с трех раз. Народ такой.
     -- Да? А когда будет третий?
     -- Сразу после  второго,  --  объяснил  Рудый.  --  Сейчас
посовещаются,  переведут  дух,  придумают, как ударить лучше...
Это займет их до обеда. А к вечеру будет и третий.
     -- Даже до следующего утра не отложат?
     -- А что откладывать? У них сил намного больше.  Ольха,  я
многих  женщин видывал в ратном доспехе, но такой прекрасной...
Нет, не приходилось! Если передумаешь выходить за Ингвара,  иди
за меня.
     Ингвар нахмурился:
     -- Ах, ты, старый конь...
     -- Даже   старый  конь,  --  сказал  Рудый  наставительно,
молодую траву ищет! Подумай, Ольха.
     Ольха засмеялась, слова воеводы ласкали слух:
     -- Я думаю, ты всем женщинам такое говоришь.
     -- Боже упаси, -- испугался  Рудый.  --  Только  тем,  кто
наверняка  откажет.  Например, если бы видела, как я уговаривал
идти за себя Гульчу! Ну, ту самую  миссионерку,..  Она  никого,
кроме  Олега,  вообще  не видела. Но ты в самом деле, как будто
вышла из сказки!
     Ольха  потрогала  распухшие  губы.  Рудый  вроде   бы   не
замечает,  торохтит  как  черт по коробке. Наверное, решил, что
это Ингвар ее побил.
     Ингвар отвел Рудого в  сторонку,  что-то  говорил,  бросая
взгляды  на  Ольху. Лицо Рудого стало серьезным. Ольха слышала,
как он переспросил:
     -- На правой? Это будет непросто.
     -- Почему? У всех осмотрим...
     -- После  такого  боя  у  любого  могут  оказаться  пальцы
поцарапанными, побитыми. Что-нибудь еще приметное есть?
     -- Да вроде бы нет.
     -- Постой,  --  сказал  Рудый  внезапно.  --  Помнишь,  ты
сказал, что в тебя кто-то стрелял?
     -- Ну.
     -- Хорошо, что  рассказал.  Это  может  оказаться  тот  же
человек. Тогда нужно проверить только тех, кто бежал с тобой из
Киева. У тебя толпа была поменьше?
     Ингвар  нахмурился. В прошлый раз удалось бы узнать убийцу
по ссадинам и синякам, которые сам оставил на нем,  но  на  его
крик  гридни  бежали в потемках, расцарапались, набили синяки и
шишки... Но если и сейчас расцарапанным окажется один  из  тех,
кто прибежал тогда, то это будет чересчур уж совпадение!
     -- Добро, -- сказал он. -- Начнем сейчас?
     -- Лучше за обедом, -- посоветовал Рудый. -- В правой руке
держат не только меч, но и ложку. Тут и зацапаем!

     Дверь поварни выпустила облако пахучего пара. Сгибаясь под
тяжестью,   двое  дюжих  мужиков  вынесли  на  толстой  оглобле
огромный котел. Оттуда поднимался  мощный  мясной  дух.  Следом
бежали  бабы  и  дети  с  ковшиками, большими чашками. Поставив
котел посреди двора, повар черпаком разливал мясную похлебку, а
добровольные помощники спешно разносили обед прямо на стены,  к
воротам.    Рудый   перехватил   мальца,   отобрал   чашку,   с
удовольствием отхлебнул:
     -- Молодцы... Мясо порезали мелко, в каждую чашку попадет.
Но нам искать придется дольше.
     Ингвар скрипнул зубами:
     -- Найдем! А когда найдем...
     В его голосе была такая ярость, на краю сумасшедствия, что
Рудый покачал головой, поинтересовался почти весело:
     -- Тогда что?
     -- Своими руками раздеру мерзавца.
     -- Даже не отдашь заплечных дел умельцу?
     -- Сам, --  повторил  Ингвар  яростно,  не  замечая  хитро
прищуренных глаз Рудого. -- Меня оскорбил, я и отомщу!
     -- Да,  --  согласился  Рудый, -- когда кто-то посягает на
наши вещи, наш скот или наших коней -- это не просто воровство,
это оскорбление.
     Ингвар стиснул челюсти. Рудый понимает  слишком  много.  И
каждым словом ставит ловушку. В самом деле чуть-чуть не выпалил
в  ответ, что Ольха для Него не вещь и не домашний скот, что за
нее готов отдать жизнь... Но и тогда Рудый посмеется,  мол,  за
вещи тоже отдают жизни, как и за скот! Пришлось бы сказать все,
а что может сказать, если сам только чувствует как умный пес, а
выговорить не может? Даже себе!
     Со  стены  предостерегающе  крикнул дозорный. Зашевелились
лучники, вытаскивали из поясных сумок мотки тетивы, набрасывали
на крутые рога лукав. Дети из кузницы бегом  понесли  им  пучки
стрел с еще горячими наконечниками.
     -- Придется    малость    погодить,   --   -сказал   Рудый
сочувствующе.
     -- Эх...
     -- Иди на стену, -- сказал Рудый строго.
     На стене Ингвар спешно обошел дружинников и весян, следил,
чтобы хватало камней, были бочки с горячей смолой или  хотя  бы
песком.  Почти  все погорельцы, кроме грудных детей и немощных,
заняли места на стенах. Даже бабы встали у бочек со  смолой,  а
где  не  было  смолы  -- кипятили воду. Молодые женщины срезали
длинные косы, ими Рудый заменил истертые ремни на баллистах.
     Нападающие расположились на короткий отдых едва ли не  под
стенами,    только   чтоб   стрела   не   долетела,   и   Рудый
воспользовался. С девичьими косами вместо ремней он так изогнул
метательную балку баллисты, что крепкое дерево трещало, вот-вот
сломится.
     Погорельцы смотрели, раскрыв  рты.  Рудый,  сам  волнуясь,
выдернул   втулку,  и  огромная  деревянная  рука  освобожденно
разогнулась. Оставляя дымный след и сноп искр, бочка с  горючей
смесью перелетела через стену и понеслась к вражескому стану.
     -- Кипящую смолу? -- выдохнул кто-то.
     -- Ровно Змей Горыныч пролетел!
     -- Огнем дышащий...
     Ингвар  наблюдал  с  сильно  бьющимся сердцем. Это была не
кипящая  смола,  а  греческий  огонь,  которым   хитрые   ромеи
ухитрялись  наносить  урон на суше и на море. Особенно на море,
забрасывая  вот  так  корабли  врага.  Когда  начинался  пожар,
становилось не до боя, оставалось только прыгать за борт...
     Бочка  грохнулась  на дальнем конце стана. Рудый не видел,
он судорожно ставил другую, спешил, трое дюжих мужиков  крутили
ворот,  снятый с колодезя, оттуда и на веревке воду достанут, а
Ингвар с  восторгом  наблюдал  со  стены,  как  в  стане  врага
заметались  вооруженные  и невооруженные люди, с криками боли и
страха пытались стряхнуть с тела брызги горючей смеси, а та уже
не стряхнется, проест мясо до  костей,  загорелся  единственный
шатер,  запылала  телега,  а  лошадь  в  страхе  понесла, топча
людей...
     -- Что застыл? -- заорал снизу Рудый яростно. --  Быстрее!
У нас уже готово!
     -- Наклони на палец, -- крикнул Ингвар.
     Рудый  поправил  наклон,  вторая бочка пронеслась с тем же
угольно черным  следом  дыма  и  красными  искрами,  с  треском
бухнула   прямо   в   середину   стана,   больше   похожего  на
развороченный муравейник.
     -- В яблочко! -- заорал Ингвар.
     Рудый, еще только  бочонок  с  горючей  смесью  взвился  в
воздух,  уже  торопливо  установил  следующий.  Помогал крутить
ворот, тяги дрожали от натуги. Услышав вопль Ингвара,  выдернул
втулку,  третий  бочонок  как страшная горящая звезда понесся в
стан врага.
     Ингвар  подпрыгнул  от  восторга.  Бочка  ударила  намного
левее, но народ уже разбегался в панике, бросая оружие, пытаясь
загасить   на   себе  одежду.  Горючая  смесь  от  удара  оземь
разбрызгивалась огненными  каплями,  поджигая  тряпье,  дерево,
даже  землю.  Когда пахнул ветер в эту сторону, Ингвар уловил и
страшный запах горящего мяса.
     Рудый  приладил  четвертый  бочонок.   Ингвар   запрещающе
помахал рукой, поднял большой палец кверху.
     -- Что там? -- крикнул Рудый.
     -- Бегут  к лесу!.. Боян, быстро открывай ворота, соберите
все, что те дурни бросили.
     Рудый вытер пот со лба. Рубашка  на  нем  была  мокрая,  в
копоти  от  горящей  смеси. От отплевывался темными комками, на
черном, как уголь, лице блестели глаза и зубы:
     -- Любо глядеть, как бегут эти зайцы...  ха-ха!..  как  мы
сами бегали от ромейских баллист.
     -- Это ты бегал, -- возразил Ингвар. -- А я не бегал! Я на
ладье был.
     -- Ага, плавал, -- уличил Рудый
     -- Было дело. Едва до берега добрался... Да побыстрее там,
лодыри!
     Он  грозился  кому-то кулаком по ту сторону стены. Рудый с
наслаждением наклонился над  бочкой  с  водой,  плескался,  как
большой   расшалившийся   сом,   фыркал   по-жеребячьи,   ухал,
разбрасывал сверкающие брызги во все стороны.
     Девки принесли полотенца. Он утирался, весело скалил зубы,
уже помолодевший, чистый:
     -- Как тебе воинские уловки?
     Ольха едва смогла выговорить:
     -- Я сама обмерла... Клянусь! Да и погорельцы  испужались.
Вон  до сих пор трясутся. Только вам, русам, да еще дружинникам
как с гусей вода. Откуда у вас такое?
     -- Из Царьграда. На своей шкуре испытали, потому ценим. От
ромеев привезли самую  малость,  а  из  местного  зелья  волхвы
готовят плохо, только переводят серебро и злато.
     В  ворота  из  поля  вбежали гогочущие дружинники. В руках
несли  охапки  копий,  мечи,  щиты,  брошенную   утварь.   Боян
ухитрился  поймать чужого коня, красивую белую лошадь в дорогой
сбруе, прибежал с торжеством, таща ее в поводу.
     Ингвар торопливо сбегал по  мосткам.  Рудый  скалил  зубы.
Боян крикнул весело, не дав открыть рот ни Рудому, ни Ингвару:
     -- На таком коне только анпираторам ездить!.. Ольха, это ж
только для тебя!
     Лошадь   заржала,   увидев   Ольху,  подошла  и,  даже  не
обнюхивая, потерлась мордой. Ольха обхватила ее  голову  обеими
руками:
     -- Жароглазка!.. Ты все-таки вернулась!
     Пока они нацеловывались, а Ингвар смотрел с завистью, Боян
объяснил довольно:
     -- Бежали  до  самого  леса!..  Правда,  когда  мы  начали
собирать зброю, то из ельника вышли какие-то, грозились мечами,
но их набралось всего с дюжину...  Я  думаю,  ворог  приступает
всеми силами, в запасе ни души.
     -- А та дюжина? -- спросил Рудый.
     -- Воеводы.  Больно  дородные,  как  у славян принято... У
них, чем толще, тем  знатнее.  И  рукава  до  колен.  По-ихнему
значит, черной работы гнушаются. Только когда жрать садятся, им
рукава  закатывают! И ремни расстегивают. Говорят, у них особая
чернь для этого заведена. Расстегальщики ремней зовутся.
     Ольха,  обнимая  Жароглазку,  повела   в   конюшню.   Боян
изгаляется над обычаями славян, но она на этот раз почему-то не
ощетинилась,  не бросилась в спор. В самом деле нелепо выглядят
мужики с рукавами в сажень. А русы  с  закатанными  выше  локтя
рукавами, по делу или без дела, сразу кажутся злыми и сильными,
готовыми к бою и работе.
     Ингвар посмотрел вслед, сказал тихо:
     -- Здорово пощипали!.. Думаю, сегодня на приступ больше не
пойдут.
     Рудый прищурился:
     -- Думаешь, или надеешься?
     -- Надеюсь, -- признался Ингвар.
     -- Я  тоже.  Но  думаю,  да  и  ты думаешь, что сегодня же
пойдут в третий раз. Это будет... это будет бой!

     Только бы отложили  до  завтра,  беззвучно  молил  Ингвар.
Всего  лишь  до  завтра!  Если  бы боги напустили ночь, послали
жуткий ливень, снег или бурю, вроде той, что однажды  разметала
могучий флот Аскольда и Дира, не дала захватить Царьград.
     Не  ради  спасения  даже!  А  чтобы  с приходом ночи снова
пришел к ней, древлянке, лег к ней на ложе. На-этот раз  скажет
все,  что  у него на сердце раскаленным камнем. Хотя бы потому,
что завтра у них может не быть.
     Нет, не потому. Слишком долго он откладывал слова, которые
рвались наружу. А сейчас если не скажет, то  взорвут  его,  как
закупоренную баклажку с забродившим квасом, разметают по стенам
окровавленные ошметки!
     Он  видел,  как  молодые  девки и бабы спешно перевязывали
раненых,  таскали  еду  и  питье  прямо  на   стены.   Он   сам
распорядился  еду не жалеть. Голодных быть не должно. Все равно
это бой последний...
     Из холодных подполов выкатывали бочки  с  квасом,  детвора
разносила в ковшиках вартовым, поднималась на стены к дозорным.
Пользуясь передышкой, из поварни выволокли в огромных кастрюлях
борщ,   разливали  в  большие  чашки.  Погорельцы,  сами  вечно
голодные, все же сперва несли тем, кто  не  мог  отлучиться  со
стен.
     Рудый,  помолодевший,  как  ящерица,  поджарый  и быстрый,
ухитрялся бывать сразу во всех концах крепости. Глаза  блестели
уже  не  хитростью,  а  удалью. И без того высокий, сейчас стал
будто еще выше,  а  тугие,  как  канаты,  мышцы  выступали  под
взмокшей  рубашкой  выпукло, мощно. И даже Ингвар вспомнил, что
еще когда он ребенком заползал к нему  на  колени,  о  том  шел
слух,  как  о самом искусном бойце среди русов и всех племен, с
которыми приходилось сталкиваться.
     Да, Рудый не знал поражений, даже когда в одиночку  дрался
против  дюжины.  Но  когда  враги выбьют ворота, подумал Ингвар
горько, или сломают стену, то  на  каждого  защитника  придется
больше,  чем  по дюжине мечей и топоров! И мало кто из них хоть
вполовину так силен, как этот нестареющий лев...

     Глава 48

     У же распухшее от крови солнце клонилось к земле,  заливая
небо   и   землю  багровым  светом,  уже  темно-красные  облака
недвижимо застыли в небе, готовые  переждать  ночь,  уже  птицы
заспешили в гнезда, когда со стен понесся крик:
     -- Идут на приступ!
     Ингвар  похолодел,  душа  обреченно сложила крылья. Внутри
все оборвалось, он ощутил тянущую пустоту. И  впервые  в  жизни
ощутил,  как  пахнул  ледяной ветерок от широких крыльев демона
смерти. Посмотрел на Рудого. Тот невесело улыбнулся, взял в обе
руки по мечу:
     -- Пора испить смертную чашу!..
     -- Если бы не сегодня, -- простонал Ингвар с мукой.
     Рудый понимающе оскалил зубы:
     -- Это всегда бывает рано. Но это путь мужчин.
     Он побежал наверх. Сходни  качались  и  скрипели  под  его
ногами.  От  ворот  им  помахал  Асмунд, он обедал поблизости в
сторожевой будке. С ним было  десятка  два  ратников,  все  под
стать  воеводе:  плечистые,  кряжистые, могучие, как медведи, в
ратных доспехах похожие на железные башни.
     Ольха взобралась по мосткам. Слева  от  нее  стоял  Рудый,
справа  --  Ингвар.  Это Рудый вроде невзначай встал так, чтобы
она оказалась защищена с обеих сторон.
     Она  зябко  передернула  плечами,  когда  внизу  от   леса
двинулась  нестройная,  но  огромная толпа. На этот раз лестниц
было втрое больше, многие несли связки хвороста, хотя  ров  был
заполнен  уже  в трех местах. Топоры блестели у каждого, многие
чужаки были с длинными копьями, а лучников с ними  шло  впятеро
больше.
     Ольха   ловила   на   себе   взгляд  Ингвара,  странный  и
мучительный. Он даже дважды раскрывал  рот,  и  Ольха  едва  не
подтолкнула  нетерпеливо. Ей очень хотелось услышать, что может
сказать, кроме приказов как защищать стены. И кровь бросалась к
щекам, а ноги становились слабыми.
     Проревели боевые трубы.  С  яростными  криками  нестройная
толпа  бросилась  на  приступ.  Стрелки  накладывали  на тетивы
стрелы с горящей паклей.
     -- Последний  бой,  --  прорычал  Ингвар.  --  Он  трудный
самый...
     Опять  оглянулся  на  Ольху,  помялся. Вдруг в его взгляде
появилась отчаянная решимость. Он сказал хрипло:
     -- Ольха... Возможно, сейчас умрем... Или я умру...
     -- Я умру тоже, -- ответила она.
     Она вложила свой смысл, но он понял по-своему:
     -- Я умру раньше. Потому что буду... своим сердцем... душу
положу, но...
     Он переступал с ноги на ногу,  подбирая  слова.  Это  было
мучительно  трудно,  будто  поднял Киев и нес, тяжело ступая по
зыбкой земле. Ольха стиснула кулачки и прижала к груди. Ее губы
шевелились, она страдала вместе с ним и молча подсказывала  ему
слова.  Она  читала  их  в  его  глазах, но пусть скажет, пусть
скажет, пусть скажет эти невероятные слова вслух!
     -- Ольха... -- начал Ингвар снова. Он переступило ноги  на
ногу,  и  вид  у него был таков, словно, кроме Киева, держал на
спине и всю Новую Русь. -- Ольха... я... Ольха, ты...
     Она шагнула к нему,  положила  ладонь  ему  на  грудь.  Их
взгляды  встретились. Все-таки она смотрела чуточку снизу, а от
него на этот раз кроме несокрушимой мощи  веяло  теплом,  будто
раскрыл  свое  огромное  горячее  сердце. И от нее зависит, что
если она не войдет в него, то он истечет кровью.
     -- Ольха...
     -- Ингвар,  --  ответила  она.  --  Ингвар...  Говори  же,
Ингвар!
     В  ее  голосе  было  такое нетерпение, что сама смутилась.
Однако  желание  услышать  от  Ингвара  те  слова,  которые  он
проговаривал  в  голове, когда она спала, и она слышала их, как
будто выкрикивал на весь город, было таким сильным, что взялась
обеими руками  за  широкие  булатные  пластины  на  его  груди,
потянула к себе.
     -- Ольха,  --  сказал он, -- Я с самого первого дня ощутил
от тебя смертельную опасность. Просто ощутил,  как  зверь,  что
чувствует,  еще  не  понимая.  И  мое  чутье  не  подвело... Ты
погубила меня. Я уже ни о чем не могу думать, кроме как о тебе.
Я совершаю нелепые ошибки, на меня удивленно смотрят не  только
мои люди, но и кони. Надо мной смеются собаки.
     О  его  шлем  звякнула  стрела.  Отлетела с визгом, Ингвар
продолжал говорить, ничего не видя, ничего не замечая:
     -- А мой верный пес Сирко не  сразу  подбежал  ко  мне,  а
сперва  с сомнением понюхал воздух -- чем, мол, от него пахнет!
_ а потом положил мне голову на колени, посмотрел в глаза и так
тяжело и сочувствующе вздохнул! Будто уже чуял мою погибель.
     На краем стены показалась пыхтящая голова в кожаном шлеме.
Ольха замахнулась своим мечом-акинаком, а Ингвар,  опомнившись,
ударом кулака обрушил смельчака обратно. На них пахнуло сильным
запахом  браги.  Почти  сразу  же  справа  и  слева выросли еще
головы. Ингвар замахнулся мечом, один чужак с силой ударил  его
в  грудь  копьем.  Сила толчка была такова, что Ингвара едва не
сбросило с мостков. Но сам человек не  удержался  на  лестнице,
опрокинулся,  а  Ингвар  обрушил  меч  на второго. Тут же еще с
одной лестницы один перевалился через стену на помост,  на  ним
показался  второй.  Ольха  очень  быстро рубанула по голой шее,
отступила,  замахнулась   на   второго,   тот   отшатнулся   и,
наткнувшись  спиной  на  заостренные копья стены, с криком боли
перевалился на ту сторону.
     Рудый рубился за десятерых, успевал защищать  стену  шагов
на  десять в обе стороны. В него били стрелами, метали дротики,
но снизу убойная сила слабела, а кольчуга и доспех  Рудого  еще
не превратились в лохмотья.
     Под ногами Ольхи было мокро, сапоги скользили по красному.
Кровь  еще  хлестала  из