гвар  вошел тяжелый, огромный. Его черная тень угрожающе
заметалась  по  стенам.  Глаза  его  угрюмо   смотрели   из-под
сдвинутых  черных бровей. На лбу залегли тяжелые морщины, такие
же горькие складки прорезали лицо у рта.
     -- Я не знаю, -- сказал он с порога, -- зачем  это  сделал
великий князь... Он считает, что...
     Взгляд  его  упал  на ее пояс. Если древлянка и родилась в
рубашке, то вряд ли на рубашке был еще и  пояс  с  пристегнутым
кинжалом.  А  сейчас  рукоять  кинжала в скромных ножнах торчит
прямо под ее ладонью
     Он оглянулся. На  ковре  осталось  темная  полоска  в  том
месте, где висел кинжал. Ингвар поморщился:
     -- Тебе это не поможет.
     Ольха ощутила, как невольно ощетинивается:
     -- Да? Подойди, посмотрим.
     Он сделал быстрый шаг, импульсивный, необдуманный, отвечая
на вызов,  ибо  без  труда  перехватит  ее  тонкую  руку...  Со
сдавленным проклятием остановился. Он пришел не за  тем,  чтобы
ссориться.  Если спровоцирует, испугает или разозлит, это новая
вражда, злоба.
     Дурак, сказала она про себя. Почему остановился?  Боишься?
Пусть  даже  замахнусь,  неужели  не  перехватишь  мою руку, не
выдерешь из кулака рукоять ножа? И тогда можешь  снова  прижать
меня к своей груди, вопьешься горячими губами в мой рот...
     Она ощутила, как кровь горячими толчками стала нагнетаться
в ее щеки,  делая  их пунцовыми, губы темнеют и напухают, об ее
кожу можно обжечься.
     -- Я хотел сказать, -- заговорил он осторожно,  его  глаза
не  отрывались от ее ладони, потом встретились с ее глазами, --
что у тебя есть время самой выбрать себе... за кого пойти.
     -- Почему? -- спросила она.
     -- Ну... я уже сделал тебе зло... -- он  вспыхнул,  словно
его  -силой  заставили признаться в слабости, -- хотя виноватым
себя не считаю. Я делаю все  во  благо  Новой  Руси!..  И  если
какой-то   заразе   это  не  нравится...  Словом,  когда  можно
уменьшить зло... или не продолжать его делать, то это по правде
русов. Прошлого не исправишь, зато можно самим строить будущее.
Князь не сказал, когда тебе надо быть замужней, но, думаю,  это
можно оттянуть до праздника святого Боромира.
     Она  не  отрывала  от  его  лица  сумрачного взора. В день
святого  Боромира  заканчиваются  все  летние  работы,   урожай
собран,  зерно  смолочено  и  засыпано  в. амбары. Можно играть
долгие свадьбы, плясать беспечно,  спать  долго.  Так  во  всех
племенах, ей объяснять не надо.
     -- Ты уверен, что удастся?
     -- Ну...  почти,  --  ответил  он.  -- А тогда впереди все
лето.
     -- Ну что ж, -- ответила она медленно.
     Ему почудилась странная нотка. Он сказал подозрительно:
     -- Но все равно тебе  не  позволено  выходить  за  пределы
двора. Если попытаешься, я сам с тобой разделаюсь!
     -- Попробуй,   --  отрезала  она.  --  В  этот  раз  я  не
промахнусь...
     Осеклась, но слово не воробей, уже назад  не  воротишь,  а
Ингвар,  тоже  мужчина,  сразу  и  поверил,  дурак. Разве можно
верить женщине, когда вот так стоит и говорит вот так?
     Он засопел, отвернулся, а она подумала с раскаянием: какой
враг всякий раз за язык тянет? Ясно же, что не ударит ни мечом,
ни ножом, если попытается обнять ее снова! Даже  не  оттолкнет,
что самое страшное. Хотела бы, да не сумеет. Сил не будет... Но
если  совсем  уж  честно,  то  разве  в  самом  деле  хотела бы
оттолкнуть?
     Ингвар ушел, а она молча  крикнула  ему  изо  всех  сил  в
спину: дурак! Разве ты не понимаешь?
     Похоже, этот дурак оказался еще и глухим.

     Пир  длился  уже третий день. Олег каждый вечер садился на
свое место, поднимал кубок за Новую Русь, пил и  ел,  грохочуще
смеялся  шуткам,  бывал  весел  и  беспечен.  В  его отсутствие
веселье не умолкало. Без князя можно и на ушах походить, а  при
князе негоже взрослым мужам...
     На  третий  день, возвращаясь от своего похода на конюшню,
Ольха на крыльце наткнулась на Асмунда. Воевода в  задумчивости
ковырял в зубах, смотрел на небо. Увидев Ольху, обрадовался:
     -- О,  лесная  лилия!  Просто чудо, как все здесь при тебе
ожило!
     -- При мне?
     -- Разве первый раз здесь  собираемся?  В  прошлый  раз...
когда   это   было,  ага,  три  года  тому,  то  как  будто  на
похоронах... А сейчас все на ушах ходят!
     -- Я-то при чем? -- сказала она, но слова старого  воеводы
польстили.  И не сказать, что делала с неохотой или через силу.
Как-то само получилось, что где-то вмешалась, а так  как  никто
не  возразил,  все  кинулись  выполнять, то и дальше само собой
пошло, что в этом ненавистном гнезде многое  изменилось  по  ее
слову.
     Да,  не потому, что хотела что-то изменить в жилище врага,
а так получилось. Само.
     Асмунд любовно погладил себя по брюху:
     -- Что-то опять мой желудок рычит от голода  как  голодный
пес!  Надо зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска
мяса, пусть даже зажаренного  с  кровью,  а  потом  залить  это
непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на
печеного кабанчика, что как издевательство над нашими чувствами
истекает  соком  прямо  посреди  стола  на  блюде, где по бокам
поместились еще и жареные в собственном соку перепелки...
     Ольха не выдержала, рассмеялась:
     -- Асмунд! А как же те  два  поросенка,  целых  кабанчика,
которых вчера для тебя лично готовили? Я сама видела!
     Асмунд обидчиво пожал плечами:
     -- Ты  б  еще сказала: в прошлом году! Ишь, вчера. Желудок
старого добра не помнит. Ему сейчас вынь да положь. Он  у  меня
такой...  Однако  меня  здесь знают. Сегодня еще двух поросяшек
закололи, я сам проследил.
     -- Поросяшек?
     -- Да совсем крохотных. Годика по полтора не больше.
     -- Да, -- съязвила Ольха, -- это ж  тебе  на  один  кутний
зуб!
     -- Точно,  --  обрадовался  Асмунд  редкому  пониманию  со
стороны Красивой женщины. -- Только и  мяса,  что  под  ногтями
застрянет,  да  в  зубах.  А мой желудок уже на ребра от голода
кидается!
     -- Пойдем, -- сдалась Ольха. -- Я понимаю,  что  для  него
нужен третий кабанчик. Веприк.
     Место великого князя было пустым, да и бояр стало на треть
меньше, зато за другими столами народу даже прибавилось. Асмунд
усадил  Ольху рядом с Ингваром, сама бы ни в жизнь не села, сам
опустился по ту сторону. Рудый не успел  и  рта  раскрыть,  как
неповоротливый  с  виду воевода с непостижимой ловкостью утащил
от него блюдо с непочатым гусем.
     В палату ворвались, вереща дурными голосами, ряженые. Трое
в козлиных шкурах мехом наружу,  на  головах  длинные  загнутые
рога. За ними с визгом вбежали толстые размалеванные бабы, били
в  бубны,  разбрасывали  горстями зерно. Передняя упала, на нее
повалились, бесстыдно задрали ей подол,  оголив  толстые  белые
ягодицы,  где на обеих половинках искусно были намалеваны ягоды
малины.
     Студен загоготал, даже Влад сдержанно улыбнулся, лишь русы
посматривали неодобрительно. Ингвар вообще отвел  глаза,  Ольха
ощутила теплоту в груди. Почему он не хочет смотреть на женский
срам? Все мужики смотрят с удовольствием!
     Нет,  поправила  она  себя с удивлением. Не все. Вои Рудый
бросил взгляд, полный насмешливого пренебрежения, шепнул на ухо
Асмунду что-то веселое. Губы того дрогнули в усмешке, но густые
брови  еще  неодобрительно  хмурились.   Да   и   другие   русы
посматривают  на  ряженых  скорее с высокомерной брезгливостью,
чем с интересом. Мужчины, вспомнила она неожиданно  определение
русов Ингваром. Мужчины, а не мужики, как у славян!
     Почему-то  и  она ощутила некоторый, еще неосознанный стыд
за этих людей, что визжат дурными голосами и кувыркаются  между
столов, пинаются и бьют друг друга по головам, делают подножки,
срывают  один с другого портки и юбки. Славяне из числа старшей
дружины хохотали, даже  некоторые  русы  посмеивались.  Правда,
свысока.  И не столько над самими ряжеными скоморохами, как над
теми, кто находит это забавным.
     Она вдруг ощутила, что шутки ряженых  ей  кажутся  слишком
простыми  и  грубыми,  а  вывороченные  мехом  наружу  шкуры  и
измазанные  сажей  рожи  --  глупыми.  Что  со  мной,  подумала
смятенно. Всегда ведь. хохотала от души... Или опять под чарами
русов?
     Вдруг раздались голоса:
     -- Князь?
     -- Князь пожаловал...
     -- Вещий Олег изволит...
     Рудый поднялся навстречу князю, что-то шепнул на ухо. Олег
кивнул благосклонно, неспешно занял свое место. Рудый хлопнул в
ладони, подзывая отрока. Тот выслушал, умчался. Через некоторое
время   из   боковой   двери  медленно  выжили  двое  мужчин  в
сопровождении мальчика лет  десяти.  Они  были  без  оружия,  в
простых одеждах, волосы на плечах, из чего Ольха сперва решила,
что  они  не  русы.  Правда, все с голыми лицами. Если у отрока
борода еще не растет, то старшие явно сбривают...
     -- Дозволь, великий князь, -- провозгласил  Рудый  громко,
-- представить  тебе  славного  Тарха  Тараховича,  а также его
друга и соперника -- Горбача!
     Все трое, включая мальчика,  Поклонились.  Ольха  раскрыла
глаза  шире:  поклонились  малым  поклоном,  лишь чуть опустили
головы, словно были равны великому князю. Но кто они?
     Олег спросил медленно:
     -- Почему тебя зовут так странно?
     Передний,  которого  назвали  Тархом  Тараховичем,   смело
взглянул  великому  князю в зеленые колдовские глаза. Голос был
полон гордости:
     -- Когда меня на  состязании  певцов  признали  лучшим,  я
понял,  что  уже могу сменить имя... А самым великим певцом был
Тарх, сын Тараха! И  только  с  ним  я  состязаюсь,  ибо  среди
живущих не встретил равных.
     Среди   гостей   поднялся  шум.  Кто-то  выкликнул  что-то
негодующее,  другие   же   просто   смеялись,   пили,   стучали
серебряными и медными кубками.
     Олег поморщился, смотрел исподлобья. Голос стал суше:
     -- Мало  земель  ты  еще  прошел,  чтобы...  Гм,  а  Тарх,
Таргитай то есть, был сыном Тараса, а не Тараха... Но...  гм...
впрочем,  ты  прав.  Состязаться надо не с соседом, а Великими,
которые меняют облик земли. А для этого  надо  быть  не  просто
самоуверенным, а просто наглым! Безумцем даже.
     За  столами  притихли,  изменение тона великого князя было
слишком внезапным и непонятным. Но, казалось, певец  понял.  Он
кивнул   другу,   которого   назвали  Горбачом,  сказал  резким
мужественным голосом:
     -- Мы исполним для вашего развлечения  новую  песню!..  Мы
услышали  ее  в дальних странствиях среди льдов, по дороге сюда
добавили  только  самую  малость,  изменили  чуть  музыку  и...
словом, слушайте!
     Ингвар  покосился на Ольху. На губах воеводы была победная
улыбка, и Ольха отдала бы палец, чтобы стереть ее с его поганой
рожи.
     -- Что  можно  услышать  среди  льдов,  --   сказала   она
язвительно, -- кроме свиста ветра и криков чаек?
     -- У  кого  уши  на  месте, тот услышит многое, -- ответил
Ингвар многозначительно.
     -- Песни  викингов!  --  фыркнула  она.  --  Рев  труб   и
похвальба  о  своих  кровавых  подвигах!  Перечисление, сколько
убили, сколько сожгли, сколько испакостили!.. Слюни берсерков!
     Горбач тронул струны, помещение наполнили звуки  настолько
пронзительные  и  чистые,  что Ольха вздрогнула. Она никогда не
слышала ничего подобного. А Горбач медленно  перебирал  струны,
извлекая  странную чистую и щемящую мелодию, от которой у Ольхи
сладко заныло сердце.
     Тарх Тарахович запел, и снова Ольха вздрогнула. Певец  был
широк  в  плечах,  мускулист,  и  разговаривал с князем сильным
голосом  воина,  но  когда  запел,  голос  неожиданно  взлетел,
воспарил,   а   Горбач  к  тому  же  поддерживал  его  высокими
пронзительными нотами, хрустальными, как  воды  горных  ручьев,
чистыми,  как  снег  на  севере,  где услышали и подхватили эту
песнь.
     Слова были на русском. Ольха с трудом улавливала смысл, но
как-то сразу перед ее внутренним взором возникли странные дали,
гордые и красивые люди, крылатые змеи, могучие воины... Был там
непобедимый воин по имени Тристан, который побеждал всех и вся,
убил великана и сразил  Змея,  его  король  той  страны  послал
добыть  ему  золотоволосую  красавицу  Изольду,  прозванную так
потому, что она была словно изо льда --  с  белоснежной  кожей,
чистая, девственная, холодная ко всем героям и королям...
     Певец   пел   страстно   и   взволнованно,  а  о  подвигах
рассказывал так, что Ольха видела наяву схватки и слышала  лязг
мечей, рев Змея, храп коней.
     И  добыл Тристан золотоволосую красавицу, и повез ее через
леса и долы к королю. Но есть высшая сила, перед которой  ничто
даже  власть  королей:  Тристан  и  золотоволоска полюбили друг
друга... Они познались, хотя понимали, что за  это  ждет  лютая
смерть.  Но они не могли противиться великой силе любви.ч А кто
бы мог? Лишь тот, кто не человек.
     Затаив  дыхание,  слушала  Ольха  невероятный  рассказ   о
страданиях,   скитаниях  и  лишениях  влюбленных.  Голос  певца
дрожал, прерывался, звенел как натянутая струна, а сами  струны
на музыкальной доске Горвача кричали как раненые птицы, стонали
и жаловались безнадежными голосами.
     В  палате было тихо. Слушали молодые воины, слушали старые
воеводы, заслушались отроки и челядь,  носившие  еду  и  питье.
Недвижимо  сидел  Олег,  застыли  как изваяния воеводы, старшие
русы.

     Глава 34

     Все плыло перед глазами Ольхи, вздрагивало,  подпрыгивало.
Во  рту  был  солоноватый  вкус, и она с изумлением поняла, что
плачет навзрыд. Слезы бегут,  обжигая  щеки,  попадают  в  рот,
капают  с  подбородка.  Она  суетливо  терла глаза кулаками, но
слезы бежали, а в груди были мука и горечь.
     Голос Ингвара был встревоженным:
     -- Что-то стряслось?
     -- Иди к Ящеру, -- ответила она с ненавистью. -- Тоже мне,
развлечение! Прямо со смеху мру!.. Весело, Как же!
     Сквозь слезы видела его помрачневшее лицо.
     -- У нас, у русов, тешатся не только  измазанными  в  саже
харями. Это вам хватает свинячьего хрюканья да визга ряженых.
     За  столом  нарастал  говор.  Снова начала звякать посуда,
слышалось бульканье вина. Князь Олег что-то  говорил,  поднимал
высоко  кубок,  но  слезы  еще  бежали  из  ее  глаз,  а сердце
испуганно и сладко щемило, похожее на  прут  со  снятой  корой,
открытый солнцу и движению воздуха.
     -- Все  равно, -- проговорила она упрямо, -- разве ж можно
так сердце рвать?.. Душа веселья жаждет!
     Она видела, как великий князь повернулся к вей, он  всегда
все  слышал  и  подмечал, даже в толпе слышал всех и каждого, и
теперь в зеленых глазах она видела ее одобрение.
     Что-то сказал, поклонившись, Тарх Тарахович. Великий князь
чуть улыбнулся, оба смотрели на Ингвара, потом  перевели  взоры
на  Ольху.  Ольха  торопливо  протерла  глаза. Она чувствовала,
какие у нее распухшие от плача губы, но опять не  разобрала  их
слов, а Ингвар, похоже, разобрал: вспылил, ответил резко и зло,
даже швырнул со стола кубок В певца.
     Гости  громко  хохотали, в восторге били кулаками по столу
так, что  посуда  подпрыгивала,  а  вино  выплескивалось.  Тарх
Тарахович  отступил  на  шаг,  в  глазах полыхнул огонь. Горбач
предостерегающе положил руку на плечо другу, но тот крикнул:
     -- Воевода, как я вижу, ты только мечом силен!.. А это для
человека мало.
     -- Это не мало! -- крикнул Ингвар бешено.
     Горбач тряс певца, тот крикнул:
     -- Даже, если ты умен как Соломон, и тогда мало!
     Горбач оттащил Тарха Тараховича к выходу.  Ингвар  крикнул
вслед:
     -- А что тебе надо еще?
     Он  спрашивал  насмешливо,  чувствуя полное превосходство,
Ольха испуганно подумала, что певцам тут же  срубят  головы  за
дерзость,  так  со  знатными  боярами не разговаривают, но Тарх
Тарахович с порога выкрикнул:
     -- Не мечом... и даже не умом человек от зверя...
     Один боярин из русов, сграбастав со стола  кувшин  вина  и
два  золотых  кубка,  вылез, расталкивая пирующих. Ольха видела
через раскрытую дверь, как он сунул кубки  певцу  и  музыканту,
затем  их  скрыла  челядь, что заносила подносы с нескончаемыми
жареными гусями, утками, перепелками.
     Ингвар опустился на место, злой и  сопящий.  На  Ольху  не
смотрел,  уперся  взором в стол перед собой. Она Вытерла слезы,
ее представляла, что же такое сказал  певец.  Взбесить  Ингвара
легко по другому поводу, но вряд ли этот способ знают певцы!

     Утром  Ольха снова бродила по еще сильнее пропахшему вином
и брагой терему. Это был четвертый день  непрерывного  пира,  и
многие  гуляки  заснули  прямо  за столами, иные -- под столом,
лишь немногие разбрелись по комнатам. Одного Ольха нашла  прямо
на лестнице, храпел поперек ступеней.
     Наверху  она  услышала голоса и стук по столешнице кубков.
Поднялась навстречу мощному запаху  вина  и  жареного  мяса.  В
малой  комнате  за столом пировали князь Олег, Ингвар, Асмунд и
Студен. Возле окна хохотали и  хлопали  друг  друга  по  плечам
Рудый и Влад. В руках у них были кубки.
     Свежие,   как   утренняя   роса,  все  четверо  за  столом
веселились с таким видом, словно до стола дорвались только  что
после долгой скачки. Пили в три горла, ели за пятерых, смеялись
грохочуще, стучали по столу кулаками и кубками. Под столом была
груда  гостей, а возле двери лежали два крупных пса с раздутыми
животами. Оба с отвращением отворачивались от стола,  при  виде
костей  дрожь  пробегала  по  их  лапам,  а  на загривках дыбом
поднималась шерсть.
     Рудый оглянулся на скрип двери, умолк на  полуслове.  Лицо
Влада  сразу  стало  очень  серьезным.  Ингвар  встретил  Ольху
пристальным взглядом. Асмунд кивнул. Рудый  приподнял  кубок  с
вином,  мол,  пьет  за  ее  красоту  и  счастье,  а Олег сказал
благожелательно:
     -- А,  наша  лесная  красавица...   Случаем,   не   видела
певцов?.. Без песен здесь как в могиле.
     Она  не  нашлась,  что сказать, Асмунд же грузно поднялся,
после съеденного и выпитого  еще  больше  похожий  на  большого
довольного медведя, заловившего стадо кабанов:
     -- Дозволь, отыщу.
     -- Если  спят,  --  бросил  Олег,  -- то пусть... Они ж не
такие крепкие в застолье, как русы!
     -- Не  должны,  --  возразил  Асмунд.  --  Певцы   навроде
медведей  зимой.  Просыпаются  от пира до пира. А все остальное
время  спят  в  запас.  Зато  потом  должны  неделями  петь   и
плясать... Бездельники!
     Он ушел, сердито грозясь найти, оторвать головы и сказать,
что так  и  было, а Олег мановением руки велел Ольхе занять его
место. Так уж случилось, что пришлось сесть рядом  с  Ингваром.
Она  стиснула  зубы,  подумала  смятенно, что еще хуже, если бы
усадили напротив. Даже наискось... Словом, где не  сядь,  будет
чувствовать  его  присутствие. А рядом, что ж... Если обручены,
то ее место рядом. Никуда не денешься.
     Рудый посмотрел  на  нее,  на  Ингвара,  хлопнул  молодого
воеводу по плечу:
     -- Пей! И не горюй. Это у тебя пройдет.
     Ингвар  лишь  мрачно  посмотрел  на жизнерадостного друга.
рудый, ни мало не смущаясь, пожал плечами:
     -- Ну, если не в этой жизни, то... гм...
     Некоторое время пили молча, поглядывали на Ольху. На  этот
раз  мужские  взгляды в смущение не приводили. Наоборот, словно
бы грели и укрывали ее невидимыми плащами от непогоды
     Затем  в  коридоре  послышались  грузные  шаги.  Настолько
тяжелые и громкие, что даже Ольха догадалась, насколько воевода
рассержен.  Асмунд  вырос  в дверном проеме, заняв его целиком.
Проревел, набычившись:
     -- Исчезли.
     Ольха  вздрогнула,  Асмунд  выглядел  злым  и  растерянным
одновременно.  Рудый хладнокровно разрывал гуся, руки до локтей
покрылись жиром, капли срывались на  стол.  Иногда  воевода  на
лету  подхватывал  их  длинным  красным  языком, быстрым, как у
ящерицы. Ольха только успевала услышать смачный шлепок.  Ингвар
молчал, а Олег спросил с интересом:
     -- Узнал причину?
     -- Дурость какая-то.
     -- Какая?
     -- Да  так...  Челядь говорит, обиделись за что-то. Неж