нт  человек прыгнул, снова ухватил ее за край платья. Ольха
с размаху ударилась о пол. Человек подтянул ее ближе,  привстал
и навалился сверху.
     -- Пусти,   --   процедила   она   сквозь  зубы.  --  Тебе
несдобровать...
     -- Это  завтра...  --  пропыхтел   нападавший.   --   Зато
сегодня...
     От  него  сильно пахло брагой, питьем простого дружинника.
Впрочем, знатные воеводы тоже часто садились за стол  вместе  с
простыми воинами.
     -- От...пус... ти...
     -- Еще чего? Сперва...
     Он  прижимал  ее к полу, навалившись со спины, одной рукой
пытался задрать ей подол. Ольха сопротивлялась, как  могла.  Он
пыхтел,  от  него  все  сильнее  несло  крепким потом и брагой.
Изловчившись, она достала его зубами. Он взвыл от боли, с силой
ударил  ее  по  голове.  У  нее  зазвенело  в  ушах,  в  глазах
заблистали  звездочки.  Ноги  и  руки  подломились, она под его
весом упала на пол, дыхание из груди выскочило со всхлипом.
     -- То-то, -- прорычал он, -- баба...
     Наконец заголил ей зад, но едва приподнялся,  освобождаясь
от  портков, как она, не чувствуя давящего веса, извернулась и,
лежа на боку, отчаянно забарахталась, поймала снова его руку. И
так вцепилась зубами, что хрустнул палец.
     -- Ах, ты...
     Он ударил ее уже не открытой  ладонью,  а  кулаком.  Ольха
дернула  головой в сторону, ощутив по движению его тела, что он
замыслил, и кулак только задел ее, но  снова  вспыхнули  искры,
будто   в  догорающий  костер  швырнули  камень,  а  он  крепко
выругался, когда кулак с треском достал дубовый пол.
     -- Отпус ...ти, -- прохрипела она. -- Кто бы ты не  был...
тебе смерть...
     -- Это завтра, -- ответил он люто, -- а тебе -- сегодня.
     Он  ударил  ее  снова,  еще  и  еще.  Ольха  ощутила,  как
надвигается тьма. В полузабытьи ее  руки  расслабились,  голова
упала  на пол. Распаленный похотью, нападающий попробовал снова
задрать подол, но она прижала платье своим весом,  и  он  тогда
рванул   за   вырез  платья,  разорвал  до  пояса,  хрюкнул  от
удовольствия, видя в лунном свете ее наготу,  быстро  дрожащими
руками сорвал остатки платья.
     Ольха  уже  приходила в себя, ударила ногой, промахнулась,
он навалился, она ударила локтем, попала в лицо. Тот взревел, с
размаха ударил  по  лицу.  Она  ударилась  затылком,  в  глазах
померкло.

     Ноги  сами  несли  его  через  покои.  Когда проходил мимо
лестницы, снизу донеслись пьяные выкрики. Люди есть люди.  Хоть
война,  хоть  покой,  они  не  отказываются от даровой выпивки,
соленой шутки, сдобных девок.  Даже  усталость  куда  девается,
когда садятся за стол с медовухой и брагой!
     Он  прошел  по  коридору,  стражей  на поверхе нет, гуляют
подлецы, невзирая  на  его  строжайший  приказ.  Жадным  взором
окинул  дверь  ее  комнаты.  Показалось,  что ноздри улавливают
щемящий запах лесных трав. Так всегда  пахли  ее  волосы.  Даже
после  того,  как  ее  купали  в  Киеве,  а затем Зверята в его
тереме. Все равно она сохранила свой аромат нежных лесных трав.
     Он приготовился опуститься возле  двери  под  стеной,  как
вдруг  до  слуха донеслись глухие звуки. Словно бы древлянка во
сне упала с  ложа  и  пыталась,  не  просыпаясь,  вскарабкаться
обратно.
     Встревоженный,   он  прислушался.  Нет,  похоже  на  звуки
борьбы. Но с  кем  она  может  бороться?  Или  какая-то  хитрая
ловушку для него? Но зачем?
     Он потянул дверь за ручку. Заперто. Заперто с той стороны!
Горячая  волна  крови  ударила  в  голову  с такой силой, что в
глазах застлало красным. В ушах загремел шум  морского  прибоя,
который  рушит  прибрежные  скалы.  Даже,  если это ловушка для
него... но вдруг древлянка в самом деле в опасности?
     Не отдавая себе отчета, что делает, он  отступил  на  шаг,
ударил  плечом  в  дверь. Та дрогнула, устояла. Но теперь звуки
борьбы стали яснее. Ему показалось, что услышал голос Ольхи.
     Во внезапном страхе он разогнался,  ударился  в  дверь  со
всей  мочи. Створка слетела с петель, он грохнулся вместе с нею
на пол, вскрикнул от боли. Дыхание вышибло, он лежал на выбитой
двери и хватал воздух широко открытым ртом.
     И в слабом свете из коридора увидел ужасную картину. Кровь
замерзла в его жилах.  В  распахнутом  настежь  окне  мелькнула
темная  фигура,  кто-то  убегал,  а на полу лежало растерзанное
белое женское тело. Ольха не шевелилась, на ее лице была кровь,
темная  струйка  вытекала  изо  рта.  Руки  были  разбросаны  в
стороны, как и ноги.
     -- Ольха!
     Он  кинулся  к  ней  с  безумным  криком.  Всхлипывая,  не
сознавая что делает,  упал  перед  ней  на  колени,  ухватил  в
объятия и колыхал у груди как малого ребенка. В слабом свете ее
губы  были  совсем  черными,  толстыми. Из нижней губы сочилась
кровь.
     -- Ольха!.. Ольха, не умирай! Я тоже не буду... я тоже  не
смогу!
     Она  застонала и открыла глаза. Они были огромными, зрачки
расширенными, как у ведьмы.  Он  дрожал  от  страха  и  ярости,
прижимал ее к груди, даже не замечая ее наготы, всхлипывал:
     -- Ты  ранена?  Как ты себя чувствуешь? Что он сделал?.. Я
уничтожу его...
     -- Ингвар... -- прошептала она.
     -- Кто это был?
     -- Не... разглядела.
     Что он сделал? -- допытывался  он  в  диком  страхе,  а  в
голове  билось  ужасное:  только  бы  не это, только бы не это.
Славянки чересчур берегут свою  невинность.  Когда  его  воины,
захватив  какую по дороге, тешили плоть и отпускали девки сразу
бросались в реку, топились. А эта самая гордая из всех, она  не
сможет жить обесчещенной, как она считает.
     -- Он... обидел тебя?
     Она  слабо  качнула головой. Голос ее был слабым, слова из
разбитых губ выходили исковерканными:
     -- Не так, как ты думаешь...
     -- Но... ты была без памяти!
     -- У меня в глазах начало темнеть, когда ты вломился.
     Дикий страх чуть отпустил, но бешеная  ярость  затопила  с
такой  силой,  что  он  застонал,  представив  как  наяву,  что
разрывает  насильника  живого  на  части,  ломает  ему   кости,
выкалывает глаза, отрубывает по одному пальцы.
     Она  в  изнеможении опустила веки. В самом деле, держалась
до тех пор, пока не услышала  треск  и  не  увидела,  как  этот
странно  нежный  человек возник в освещенном проеме, похожий на
разгневанного бога войны. А потом уже ничего не  страшно.  Этот
спасет, с ним надежно.
     -- Слава богам, -- выдохнул он с облегчением.
     Уже  видел,  что серьезных ран нет, только кровоподтеки на
лице. А она прошептала:
     -- Да... у пленницы такова судьба. Быть зависимой от  воли
тюремщика.
     Его  словно  кто  жестоко  и  с  силой  ударил по лицу. Он
отшатнулся, а пощечина продолжала гореть на щеке.  И  он  знал,
что она будет гореть вечно.
     Он  поднял  ее  на  руки, отнес на постель, укрыл одеялом.
Странно, она нимало не стыдилась своей наготы, а он тоже  видел
только   ее   бесконечно  милое  лицо,  зверски  обезображенное
злодеем. У него сердце начинало выпрыгивать из груди, а  ярость
слепила глаза.
     Она  смотрела  в  его  лицо,  в  ее  глазах было безмерное
удивление. Ингвар отцепил от пояса и подал  ей  нож  в  дорогих
ножнах.  Драгоценные  камни  усеивали  ножны,  а в рукоять были
вделаны крупные рубины. Она медленно потащила нож  на  себя  --
острый, как бритва, из черного булата.
     -- Из   звездного  металла,  --  сказал  он  поспешно.  --
Когда-то упал с небес. Наши кузнецы отковали для великого князя
меч, а для меня -- этот нож. Он пробивает булатный доспех,  как
березовый лист.
     -- И что я буду с ним делать?
     -- Ты будешь знать, что с ним делать.
     Ольха  спросила,  глядя в его искаженное стыдом и надеждой
лицо.
     -- А если я... этот нож... поверну против тебя?
     Он прямо взглянул в ее покрытое кровоподтеками лицо:
     -- Твое право.
     -- Что?
     Ей показалось, что она ослышалась. Он  сказал  хриплым  от
страдания голосом:
     -- Да,  я  строю  Новую Русь. Раньше мне казалось, что все
позволено, только бы Русь была. А теперь...
     Ее сердце заколотилось чаще. Она чувствовала,  что  гордый
воевода  готов  сказать  что-то  очень  важное, непривычное для
него.
     -- Что теперь?
     -- Иногда мне кажется... что вся Новая Русь не стоит твоей
единой слезинки.
     Он резко встал, словно сам  испугался  своих  слов.  Ольха
вздрогнула:
     -- В твой терем так легко забраться.
     В  ее  глазах  были  страх и невысказанная просьба. Гордая
древлянка не могла сказать, что  боится,  а  он  не  знал,  как
объяснить,  что  решетки  на  окнах  стали  не нужны, когда под
железной пятой русов сгинули  ночные  грабители.  Кто  умер  на
крюке  у  городских  ворот,  кому  отрубили руки-ноги и бросили
окровавленные обрубки умирать в пыли, но крепкие ставни  с  той
поры  начали  исчезать  с  окон.  Они не нужны там, где твердая
власть... но такое сказать, она сразу ощетинится против русов.
     -- Я останусь здесь, -- ответил он с дрожью в  голосе.  --
Если позволишь.
     Ольха  смотрела  вопрошающе. Ингвар отошел к столу, сел на
лавку и опустил голову  на  скрещенные  руки,  притворясь,  что
спит. Он не желал встречаться с нею взглядом и потому не видел,
что в ее странных глазах промелькнула улыбка и нечто похожее на
сожаление.
     Ингвар  чувствовал  в  воздухе  нежный  аромат ее тела. Он
закрыл глаза, заставил себя думать о битвах и победах, а  когда
не  помогло,  стал  вспоминать  поражения. Горькие воспоминания
должны бы охладить кровь, но то ли поражений было слишком  мало
и  были по мелочи, то ли жаркий месяц серпень слишком будоражил
кровь, но, застилая все картины сражений, проступало  ее  лицо,
он  видел  серые  глаза,  ее. губы, которые ему что-то говорили
беззвучно, а он напрягал слух, пытаясь услышать.
     Внезапно он в самом деле услышал ее слабый стон. В  страхе
вскочил, во мгновение ока оказался у ее ложа. Она заснула, лицо
утратило  строгость,  теперь это было лицо испуганного ребенка,
который изо всех сил старается выглядеть взрослым,  потому  что
оказался  в  семье  самым старшим, а другие братья и сестры еще
меньше...
     В глазах защипало.  Он  чувствовал,  как  губы  задрожали.
Оглянулся  стыдливо,  никто  не  видит,  слава  богам, грозного
воеводу в таком непотребном виде.
     Ей что-то снилось, он видел, как подрагивают ее веки. Губы
сложились в  трубочку,  будто  хотела  свистнуть,  затем  снова
расслабилась.  Потом  на  лице ее появился страх. Она судорожно
шарила поверх одеяла, страх становился сильнее.
     -- Ольха, -- прошептал он.
     Не отдавая себе отчета, он  протянул  руку,  и  ее  пальцы
жадно  ухватили  ее.  Лицо  древлянки  сразу  просветлело,  лоб
разгладился. Она не отпускала  его  руку,  держала  крепко.  Он
ощутил,   как   заныла   спина,   неизвестно  сколько  стоял  с
полусогнутой спиной, опустился на колени.
     Слушал  скрип  раскачиваемых   ветром   веток,   думал   о
завтрашнем  дне.  Он  найдет  насильника,  если  даже  придется
перевернуть весь детинец, заглянуть в каждую мышиную  норку.  И
раскопать,  если  понадобится,  хоть  до  подземного мира. Если
Ольха укусила за правую руку, как она  говорит,  то  это  рука,
держащая меч! Ее не спрячешь.
     -- Спи,  любимая,  -- прошептал он таким странным голосом,
которого не ожидал от себя  сам.  --  Спи...  Никто  и  никогда
больше...
     Ее   веки   дрогнули,   распахнулись   ясные   глаза,  еще
затуманенные сном. Она прошептала:
     -- Ляг...
     -- Что? -- не понял он.
     -- Ляг, говорю.
     -- Но, -- он проглотил комок в горле, -- но я...  --  Ляг,
мне будет покойнее...
     Не  отпуская  ее руки, он неуклюже лег, страшась задеть ее
хоть пальцем. Кое-как, цепляя носком за задник, стащил  сапоги.
Так  и  лежал:  в  сорочке,  кожаных  портках, напряженный, как
тетива на туго натянутом луке.
     -- Ольха, -- прошептал он,  чувствуя  комок  в  горле,  --
Ольха...
     Внезапно  он вернулся из призрачного мира в этот, жестокий
и  кровавый.  Что-то  беспокоило,  он  еще  не   ощутил   самой
опасности, но настороженно поднял голову, осмотрелся. В темной,
как   деготь,  ночи  мелькнул  багровый  отсвет.  Исчез,  снова
появился, уже ярче, настойчивее. Послышался далекий  испуганный
крик.
     Он  осторожно  спустил с ложа правую ногу, затем -- левую,
но пальцы Ольхи судорожно сжали его руку. Он застыл, в ее жесте
было столько страха, столько мольбы не оставлять ее  одну,  что
ощутил  комок  в  горле. Во сне она была намного моложе, совсем
ребенок. -- Во сне не притворялась суровой княгиней, стойкой  и
умеющей выносить удары.
     -- Я не уйду, любимая, -- прошептал он. -- Нет, не уйду...
     Голоса  становились громче, донесся треск пожара. За окном
взметнулось багровое пламя, взлетели искры. В комнату  ворвался
запах гари. Похоже, горит сарай с сеном. Огонь явно перекинется
на конюшню...
     Ольха  тоже,  похоже, ощутила неладное. Ее веки задрожали,
на лице появился ужас. Ингвар поспешно наклонился, подул  нежно
в  лицо,  сказал заговор против плохих снов. Лицо Ольхи заметно
расслабилось. Осчастливленный даже такой малостью,  он  бережно
коснулся  губами  ее  щеки,  вздрогнул,  хотя  уже  знал, какая
солнечная искорка проскочит между ними.
     Запах гари становился сильнее. Ингвар колебался, не встать
ли, чтобы закрыть окно, но древлянка наверняка  проснется,  она
держится  за  его  руку как испуганный ребенок, что отыскался в
темном страшном лесу и панически боится потеряться снова.
     Наконец из-за окна донесся командный голос  Влада.  Ингвар
ощутил, как спадает напряжение. Тот, судя по тону, распоряжался
толково,  посылал  за  баграми,  слышен  был стух ведер, кадок.
Зашипело, огонь  начал  спадать.  Правда,  дважды  вспыхивал  в
сторонке, ветром заносило искры, а то и клочья горящей бересты,
но в конце-концов погасили и там. Потом Ингвар слышал довольные
голоса,  со двора долго не расходились, мужики обсуждали, кто и
как геройствовал, отчего загорелось, и что стряслось  бы,  если
бы колодец не оказался рядом да не было столько ведер.

     Ингвар снова осторожно забросил ноги на ложе. Ольха спала,
держа  его  за  руку.  Во  сне  она чуть переменила позу, а его
ухватила на указательный палец, держала цепко, еще больше  став
похожим  на испуганного ребенка, которого он выводит из темного
страшного леса.
     От нее все  так  же  пахло  лесными  травами.  Этот  запах
держался  стойко даже здесь, в его тереме, где все пропиталось,
как ему казалось, запахами крови, вина и пожаров.
     Иногда его сердце  начинало  стучать  так  часто,  что  он
пугался,  что  умрет от ярости, не успев отомстить ее обидчику.
Перед горячечным взором снова и  снова  проносились  отрывочные
картины,  как он с наслаждением обухом топора разбивает ему все
суставы в руках и ногах, бросает в пыль, чтобы  тот  беспомощно
ползал,  медленно  умирая...  Нет, и этой муки мало, за то, что
осмелился так поступить с самой нежной, самой светлой...
     Он неотрывно смотрел в ее лицо. Иногда ее рука  сжималась,
проверяя,  рядом  ли  он.  Ингвар  вздрагивал, не зная, как еще
успокоить, уверить, что отныне он всегда будет защитой.  Всегда
и от всего на свете.

     Глава 47

     Звезды  начали блекнуть, черное, как деготь, небо медленно
светлело. Ингвар лежал, прислушивался к тихому  дыханию  Ольхи.
Внезапно  издалека  донеслись  крики,  и у него жилы натянулись
так, что едва не прорвали кожу. Крики, а следом -- едва слышный
лязг железа о железо?
     -- Прости, -- шепнул он ей на ухо, -- на этот раз  намного
серьезнее.
     Он  высвободил  руку,  промчался  до своей комнаты. Он уже
пристегивал положи, когда снизу донесся крик:
     -- Ингвар!.. Зовите Ингвара!
     -- Что там? -- крикнул Ингвар.
     -- Нападение! Со всех сторон!
     Он выскочил с мечом в руке, пронесся  через  двор.  Боевые
крики  и  звон оружия неслись со стен, а в ворота били тяжелым.
Оттуда доносился могучий  рев  Асмунда,  он  с  двумя  дюжинами
ратников изготовился к схватке, буде чужаки ворвутся в ворота.
     По  всей  стене люди уже швыряли вниз на невидимого отсюда
врага камни, лили горячую смолу, сыпали песок в глаза.  Значит,
уже  приставили  лестницы,  понял Ингвар на бегу. Лезут, а если
так, то когда же успели замостить?
     Он взбежал по мосткам наверх. Край стены доходил до груди,
можно пригибаться от летящих стрел, самому же  бить  прицельно.
Едва голова поднялась над краем, он ощутил, как сердце сжалось.
     На  стену  уже  лезли  вооруженные  люди, а из леса бежали
новые и новые. Многие  на  бегу  поднимали  лестницы.  Ров  был
завален связками хвороста.
     -- Отобьемся!  --  крикнул  ему  один мужик ободряюще. Тут
такая крепость!
     Худой, но  жилистый,  похожий  на  обозленного  паука,  он
выбирал  булыжники  из  горки, метал прицельно, орал и свистел,
когда кого-нибудь сбивал. В  плече  торчала  длинная  оперенная
стрела,  но он был слишком разозлен, чтобы хоть на миг оставить
драку и обломить конец.
     Погорелец, вспомнил Ингвар. Как хорошо, что  принимал  их,
не  закрыл перед ними ворота. Принимал как кияв, так и беженцев
из дальних,  чужих  весей.  Вон  даже  бабы  встали  на  стены,
черпаками льют кипящую смолу!
     Завидев  его, вдоль стены прибежал разгоряченный Рудый. На
плече топорщилась погнутая сильным ударом булатная пластина,  а
яловец  был  срублен.  Глаза  Рудого, однако, сияли торжеством,
будто с одного броска костей выиграл коня, меч и седло:
     -- Я ж говорил? А все не верили!
     -- Сколько их здесь? -- спросил Ингвар.
     -- Да все пошли на приступ, -- сказал Рудый  с  гордостью,
словно  это  он  умело направлял их силы. -- Думаю, ни одного в
лесу не осталось.
     -- Отобьемся?
     -- Да ни в жисть, -- отмахнулся Рудый. -- Если  с  первого
раза  не  захватят,  то  отойдут,  передохнут,  со второго раза
залезут. А с третьего -- наверняка!
     -- Спасибо, утешил, -- поблагодарил Ингвар язвительно.
     Похоже, подумал он тревожно. Рудый прав в своих опасениях.
Все отряды, которые он обнаружил в  лесу,  ночью  подступили  к
стенам,  пытаются  взять  с  налету. Натиск, как и должен быть,
решительный, кровавый. Знают, что защитников здесь  немного.  В
осаде  продержатся  хоть  год,  а натиск большими силами отбить
трудно. К счастью, на стенах оказались Рудый с Асмундом, каждый
из них стоит дюжины удалых бойцов, да еще  Боян,  сдав  отца  в
заботливые  руки  Зверяты,  сразу  же  бросался в самые опасные
места, всюду поспевал, рубился как зверь,  на  его  красный  от
крови  доспех  налипли  волосы  с  чужих  голов  и серая кашица
мозгов.
     Со всех стен бросали камни, лили смолу и вар, но, наконец,
в одном  месте  нападавшим  удалось  вскарабкаться  на   стену.
Завязался страшный кровавый бой, резались грудь в грудь, падали
во двор, дрались лежа, уже с поломанными йогами, затем от ворот
подоспели  Асмунд  с  людьми.  В  короткой и злой сече порубили
чужаков, бегом воротились обратно.
     Еще в двух местах удалось не только взобраться  на  стены,
но и сбежать вниз, где на них набросились мужики с рогатинами и
даже  бабы  с  кольями.  Побили  сами, не потребовалась помощь.
Ингвар с окровавленным мечом дважды бросался  на  подмогу,  оба
раза не поспевал. Рудый заорал весело:
     -- Погорельцы!.. Из них выходят самые лютые воины!
     -- Еще бы, -- бросил Ингвар. -- У тебя бы хату сожгли.
     -- Думаешь,  у меня не жгли? -- удивился Рудый. -- И хату,
и дом, и даже избушку. Уж не говорю  про  терем  в  Ладоге  или
поместье в Ингварии. Но как был овечкой, так и остался...
     Ингвар хмуро смотрел, как эта овечка в два прыжка взлетела
на верх   стены,   снесла   троих   матерых  воинов-чужаков,  а
четвертого швырнула спиной на острый частокол так,  что  Ингвар
отсюда слышал, как захрустели хрящи несчастного.
     Из  терема  выбежал высокий молодой витязь. Был он строен,
гибок,  шолом  с  забралом  закрывал  половину   лица,   тонкая
кольчужная  сетка  падала  из-под  шо