ом разлепил спекшиеся губы:
     -- Где она?
     -- Кто? А, ведунья... Варит травы.
     Ингвар прошептал с тоскливым отчаянием:
     -- Олег говорил: свари дурню  травы.  Если  поест  --  еще
свари... Для чего варит?
     Крыло удивился:
     -- Для тебя!
     -- Ага... Ты все подбирался, как меня дурнем назвать.
     -- Не дурнем, а сильно раненым, -- возразил Крыло сердито.
Ты ж что  не  сказал?  На  волосок  был  от смерти! Хорошо, эта
лесная волчица знает травы лучше меня. Сама  разжевала  листья,
чтобы  сок  пустили, приложила к твоей ране, перевязала чистым.
Признаюсь, я и то так бы не смог...
     -- Какой же ты к Ящеру лекарь?
     -- Походный, -- огрызнулся Крыло. -- А настоящий лекарь --
это старый Пугач. Но его со стула тронуть  нельзя,  рассыпется.
Так вот она с самим Пугачом поспорит по части трав.
     Ингвар поморщился:
     -- Чего  удивительно,  она  из  леса. Только как бы мне не
помереть в еще больших муках.
     Крыло оскорбился:
     -- Княже! Ты бы видел как она тебя выхаживала!
     -- Надеюсь, вы ножи держали возле ее горла?
     Крыло удивился:
     -- Зачем?
     -- А, Ящер тебя забери!.. Ты что же, ничего не знаешь?
     -- Я подоспел, когда на улице  собирали  раненых.  А  тебя
несли  в расстеленном плаще. Красиво так несли, печально. Будто
пробовали, как пойдут опосля, когда понесут в другую сторону. А
что? Зачем держать нож, коли так старалась?
     Ингвар скрипнул зубами, начал подниматься. Крыло подхватил
под спину.  К  великому  облегчению   Ингвара   бок   был   как
деревянный,  в  нем  не  было  жизни, но не было и боли. Когда,
наконец, повернулся, шея тоже была деревянной, не шевелилась. В
глазах потемнело, когда увидел такое...
     Сероглазую змею никто  не  сторожил!  Разложила  прямо  на
столе  пучки с травами, нюхает, перебирает, складывает обрати?.
Иные отбирает в отдельный мешочек,  который  явно  считает  уже
своим. Дурень Крыло не препятствует, ходит следом, развесив уши
и роняя слюни. Она уже могла бы попытаться сбежать снова.
     Или  хочет  посмотреть как он будет корчится в смертельных
муках?
     -- Эх, ты, -- сказал  он  походному  волхву  укоряюще.  --
Говоришь, сама траву жевала?
     -- Да  знаю.  Что  горькая,  как полынь, -- посочувствовал
Крыло, -- но перетирать было негде, торопилась.
     -- Вот и помру теперь,  --  сказал  Ингвар.  --  Ее  слюна
ядовитей, чем у змеи.
     Крыло  посмотрел с укором. Ольха, видя, что воевода встал,
поспешно подошла. Он смотрел в  ее  серые  глаза.  В  них  было
странное  выражение.  Как  будто сочувствие боролось с желанием
взять палку и стукнуть по его ране.
     -- Возвращайся в свою комнату, -- велел  Ингвар  сухо.  --
Тебя вести связанной по рукам и ногам?
     -- Я  даю  княжеское слово, -- сказала она ровным голосом,
-- что сегодня не буду пытаться убежать.
     Он кивнул, принимая. Почему-то верил, что  слово  сдержит.
Разве  для  него  не  стала  бы  вся жизнь черной, если бы хоть
ненароком запятнал слово?

     Ингвар сидел в одиночестве за опустевшим  столом  в  малой
палате и мрачно лил. О ране забывал, пока не двигался, а сейчас
не  то,  что  двигаться,  жить  не  хотелось.  Гости  князя еще
веселились в главной палате, другие вышли во двор испытать силу
и меткость в  метании  стрел.  Он  слышал,  как  весело  орали,
славили  Влада,  тот  снова  победил в метании дротика. Во всей
дружине не было человека, который бы  метнул  дротик  точнее  и
быстрее.
     Он  звал  о  разговоре  хазарского  посла  с  Ольхой.  Его
дружинники монеты  взяли,  но  разговор  пересказали.  Один  не
поленился  вылезти  из  соседней  комнаты  в окно, подкрался по
карнизу и все подслушал. Потому Ингвар ждал пакость со  стороны
хазарина, а на Сфенела никак подумать не мог.
     В  славянских  племенах  селились  и хазары. В Киеве нашла
приют  и  убежище   даже   семья   предыдущего   кагана,   ныне
свергнутого, прижилась. У кагана было двенадцать жен, и вот уже
по  улице  Киева  вместе  с  полянскими детьми бегают маленькие
каганы, коганы, кагановы, кагановичи. От них Ингвар  знал,  что
ждать, но Сфенел, Сфенел... И только ли будет один Сфенел?
     Впервые  князь  Олег,  который был за отца, поступил с ним
так жестоко и несправедливо. Он, Ингвар, выполнял прямой  наказ
покорять  племена славянского корня, присоединять к Новой Руси.
За последние годы ее границы раздвинул  почти  втрое,  разрушил
десятки   обособленных  гнезд,  казнил  непокорных,  а  жителей
примучил к дани. Дань наложил малую, зато дал  защиту,  мир.  И
чем отблагодарил князь Олег?
     Он  поморщился,  словно  хватил  кислого.  Князь,  занятый
подготовкой нового похода на  Царьград,  сбросил  ему  на  руки
злобную и неукротимую женщину. И даже не пообещал, что к вечеру
заберет ее. Или передаст под опеку другому.
     А  кто  решится  сейчас взять ее" если она пообещала убить
любого, кто ее коснется хоть пальцем?
     Сфенел,  подумал  он  зло.  Красавец  викинг,  сильный   и
благородный. За таким она может пойти. Даже пойти за такого. Но
Сфенел  не  рус,  ее  замужество за Сфенелом ничего не даст той
Руси, которую они строят.
     Напротив, ее племя и народ Сфенела  соединят  силы  против
его новой родины!
     Он   вскочил,   едва   не   опрокинув   стол,   выругался,
перекосившись от резкой боли. Черт, забыл прорану.  Снова  сел.
Что  делать?  Как  поступить правильно? Олег просто отмахнулся,
предоставил решать ему самому!
     В животе начало булькать, будто влил целое озеро вина.  Он
обвел  палату мутным взором. Наконец-то хмель начал брать верх,
а то хоть криком кричи: трезв как стеклышко!
     -- Да с чего это я сопли жую? -- сказал  он  вслух.  --  У
меня  просто давно не было бабы. А тут можно и похоть потешить,
и указать ей, кто я, кто  она,  и  в  чьей  полной  власти  она
сейчас.
     Он  вскочил  так  резко,  что стол подпрыгнул и ударился о
стену. Ноги сами бегом пронесли через палату,  даже  в  дверной
косяк  не  врезался,  только задел локтем. В коридоре почему-то
был красный свет, Ингвар  как  лось  пронесся  по  коридору,  с
треском  вломился в комнатку, в которой он распорядился держать
пленную  древлянскую  княгиню.  Вооруженный  гридень  у  дверей
понимающе ухмыльнулся.
     Ольха  в  это время встала на цыпочки, смотрела в окно. На
грохот двери повернулась так резко, что едва не  упала.  Ингвар
со  зловещей  неторопливостью закрыл за собой дверь, улыбка его
была очень нехорошей:
     -- Опять прикидываешь?
     -- Что? -- спросила она дрогнувшим голосом.
     -- Как убежать!
     Она  чувствовала  самый  настоящий  страх.  Лицо   воеводы
налилось  дурной  кровью,  перекосилось как у порченного. Глаза
тоже  налились  кровью,  кровяные  жилки  полопались,  в  глаза
Ингвара  смотреть было просто страшно. Она не могла понять, что
же он видит через такие  глаза.  Превозмогая  дрожь  в  голосе,
сказала как можно более спокойно:
     -- Я не клялась быть рабой киевскому князю.
     -- У  князя  нет  рабов!..  Но  ты,  ты  узнаешь что такое
рабство!
     -- Нет.
     -- Да, -- сказал он и схватил ее за руку.
     Она попыталась высвободиться, но он  был  чересчур  силен.
Выпрямилась,  стараясь смотреть в злое лицо прямо и бесстрашно.
Глаза Ингвара были глазами  безумного.  Он  ухватил  ее  общими
руками  за  плечи,  сжал как когтями и с такой силой притянул к
себе, что у нее дыхание вылетело со стоком.
     Он всматривался в ее чистое лицо со злым  торжеством.  Как
бы  не  прикидывалась  ребенком,  но  ребенок  не  соблазнил бы
бедного Сфенела так,  что  викинг  потерял  голову,  а  теперь,
возможно,  расстанется  и  с жизнью. Невинный ребенок не сумеет
так заморочить всем голову, что даже ко всему равнодушный Крыло
смотрит на нее умиленно, словно на играющую на  ветке  белочку.
Даже  Павка  и  Боян  смотрят на него, воеводу, неодобрительно,
когда он поступает с нею так, как она заслуживает!
     -- Кажется, ты хотел меня обменять на мир с древлянами, --
сказала она бледнеющими губами.
     -- Ящер с ними, -- грубо сказал он. -- Возьмем наши города
на копье.
     -- Отпусти!
     Он захохотал, тряхнул ее  с  наслаждением,  чувствуя  свою
полную власть. Она беспомощна, он сделает с нею все, что хочет!
     Голова  ее  откинулась,  он  взглянул  прямо  в  ее глаза.
Взглянул, и пальцы сами по себе ослабили свою жестокую  хватку.
У  нее глаза колдуньи, напомнил он себе, нельзя в них смотреть.
Но уже не мог оторваться, даже не  почувствовал  как  его  губы
начали приближаться к ее губам. Она отвернулась резко, он видел
ее нежную щеку. Бледная кожа полыхнула жарким румянцем.
     Ольха  пыталась противиться, но сил не было. Она трепетала
в его могучих  руках,  с  трудом  удерживала  слезы.  Когда  он
потянулся  к  ней,  она  отвернулась,  едва не выворачивая шею,
застыла так, ждала вечность, а когда повернулась, его губы  все
еще приближались.
     Он  накрыл  своими  губами ее рот, маленький и сочный, как
прогретые на солнце созревшие ягоды. Он пришел показать ей свою
власть, насладиться ею, потешиться, и когда от его  грубых  губ
ее  губы  сразу распухли и вздулись как спелые вишни, он ощутил
такое желание, что застонал от жажды получить это теплое нежное
тело, насытиться, пожрать  ее  всю  как  хищный  волк  пожирает
ягненка.
     Она   дернулась   беспомощно,   но   тело   ее   перестало
противиться. Само. Это был не человек,  а  дикий  зверь,  и  он
сейчас  пожирал  ее.  Ингвар же ощутил как она обмякла, по телу
прошла победная дрожь. Она наконец-то поняла, кто здесь хозяин!
И почувствовала.
     Ольха замерла, потому что странные мурашки бежали и бежали
по всему телу. Затем тепло возникло  и  пошло  распространяться
откуда-то от хребта. Никогда не испытывала подобного, сейчас ее
потрясло,  мысли  разбежались  как вспугнутые муравьи. Ощущение
показалось чудовищным, потому что было  приятным.  Но  как  она
может чувствовать что-то приятное в лапах этого зверя?
     Он  оторвался от ее губ, вздутых и потемневших, взглянул в
глаза. И снова ощутил острый  укол  в  сердце.  Поспешно  отвел
взгляд,  но уже опоздал и сам это ощутил. Пальцы теперь держали
ее нежно, правой  ладонью  поддерживал  ей  затылок,  будто  ее
голова  могла  сломиться,  запрокидываясь назад, а пальцы левой
бережно касались ее щеки, розовой мочки уха, ласкали ее волосы.
     Что со мной, подумал он люто. Я -- кровавый пес  войны.  Я
из  шлема  вспоен,  с  конца  копья вскормлен. Я не знаю других
радостей, как рубиться в жаркой сече, гнать коня наперегонки  с
ветром...
     Он  коснулся  ее  губ  бережно-бережно,  но жар опалил его
тело, словно он упал в горячую воду. Его ладони  сами  медленно
сползли по ее телу, на миг задержались на тонком поясе, прижали
ее  нежное  тело к своему, дрожащему от страсти, которую уже не
мог обуздать.
     Ее дыхание остановилось. Руки слабо попытались  оттолкнуть
его,  но  замерли  у  него  на  груди.  Мир  исчез, было только
струнное наслаждение, что разлилось по всему  телу,  бездумное,
светлое,  и  у  нее  не было сил ни прервать его, ни оттолкнуть
человека, который сумел погрузить ее в этот странный мир.
     Он не мог остановить свой рот, что  перестал  пожирать  ее
губы,  а уже скользнул по нежному подбородку, целовал ее нежную
шею, горло, бережно коснулся ключиц, таких хрупких, что у  него
перехватило  дыхание,  а  себя  ощутил тяжелым и грязным, будто
вылез из болота и валился в чистую горницу, не вытирая ноги.
     Его сильные руки сорвали ее пояс. Она не противилась, даже
подалась навстречу, хотя прижаться сильнее было уже невозможно.
И лишь когда его нетерпеливые пальцы  рванули  ее  платье,  она
прошептала:
     -- Так нельзя...
     -- Нельзя,  --  согласился  он хриплым голосом, -- но если
очень хочется, то можно.
     Он взглянул в ее глаза, и снова начал  целовать  ее  губы,
щеки,  глаза,  брови -- бережно, нежно, трепетно. Проклятие! Он
пришел взять ее  силой,  дать  ей  урок  власти,  показать  кто
хозяин. Что он делает, почему не может иначе?
     Она  закрыла  глаза, погрузившись в сладкую жаркую истому,
заполнившую все ее тело. Она не чувствовала ног, не знала даже,
стоит она сама или он ее держит в руках как ребенка и качает  в
руках.  Ничего  не существовало, кроме разгорающегося огня в ее
теле, который оживал, просыпался, как никогда еще не просыпался
раньше. С ней происходило что-то странное, чего не было никогда
раньше. Этот грубый рот, что внезапно стал нежным, эти  могучие
руки,   что  держат  ее  бережно,  словно  бабочку  с  хрупкими
крылышками, этот запах его пота, вина и кожи,  который  кажется
приятным и возбуждающим...
     Он  стиснул  зубы  так,  что  заломило в висках. Он должен
остановиться. Он должен. Он кровавый пес  войны,  он  дрался  с
древлянами  и  убивал  их.  Даже в спину, если требовалось, это
воинская хитрость. Он брал  женщин  прямо  на  полу  в  горящих
домах,  в  поле  или в лесу, но брал тех, кто того стоил... или
заслуживал.
     Она слишком невинна,  чтобы  поступить  с  нею  тоже  так.
Древлянские  девушки  выходят  замуж чаще всего девственницами,
хотя запрета на добрачные связи нет. И  эта,  будь  она  трижды
княгиней  и  четырежды  более умелой с мечом, рождена и создана
для семьи, детей, для любви вечной и бесконечной.
     Он попытался остановить поток своих мыслей,  они  выбирают
опасное русло, но не мог, и с нещадной ясностью увидел, что она
та женщина, которая от мужчины, который целует ее, ожидает, что
он женится на ней, будет любить и беречь ее вечно.
     И  с той же ясностью напомнил себе, что он не тот мужчина.
И дело не в том,  что  они  враги.  Даже  не  в  том,  что  она
поклялась   его  убить.  Для  него  женитьба  --  конец  жизни,
медленное угасание всего мужского.  Он  просто  не  создан  для
женитьбы, для семьи.
     Ольха  стояла  недвижимо,  изо всех сил стараясь заглушить
тот жар, что разгорелся в теле. Уже не только сердце,  она  вся
была  налита сладким жаром, и когда сильные руки отстранили ее,
она едва удержалась,  чтобы  не  прильнуть  к  нему  снова,  не
ухватиться обеими руками крепко-крепко.
     Голос  Ингвара  был хриплый и яростный, в нем было слишком
много страсти и жара:
     -- Их слишком много! -- Кого?
     Ее голос был слабый, едва слышный, она  возненавидела  его
за  слабость  и  за то, что в нем чувствуется, как она отчаянно
хочет прижаться к этому человеку.
     -- Предателей! Тех, кого можешь уговорить помочь бежать.
     Она покачала головой:
     -- Я таких не знаю.
     Он  яростно  смотрел  в  ее  нежное  лицо.   Сказал,   как
выкрикнул:
     -- Сегодня же я увожу тебя отсюда!
     Сердце ее оборвалось:
     -- Куда?
     -- В   свой  терем.  Там  муха  не  пролетит,  муравей  не
проползет незамеченными. И все подвластно моей  воле.  А  здесь
все  лезут,  липнут,  хапают...  Не  понимают, что ты их просто
используешь как верховой скот для бегства.
     Она  застыла.  Кровь  ее  стала  холодной,   даже   сердце
перестало  биться. Уйти из этого шумного дома, пусть вражеского
гнезда, но полного разных людей, в двор  самого  лютого  врага,
где уже никто не улыбнется, не скажет доброго слова?
     Он  быстрыми  шагами  пересек  комнату,  пинком  распахнул
дверь. Взревел страшным голосом:
     -- Павка! Вели седлать коней, приготовь повозку.
     Послышались торопливые шаги.  В  дверном  проеме  появился
Павка, уже навеселе, довольный, сытый.
     -- Уезжаем? -- спросил он упавшим голосом.
     -- Только я. И пленница.
     -- А я?
     -- Ты  пьянствуешь дальше. Только не пропей коня, портки и
оружие.
     Павка ухмыльнулся, мол, не обещаю, исчез. Слышно было, как
во дворе гонял гридней, готовил коней.
     Ингвар услышал ее вздох, оглянулся, это было его  ошибкой.
Ее  лицо  было  бледным, в глазах стояли слезы. Но она молчала,
даже не смотрела в его сторону. В груди у него возникла  резкая
боль.   Он   сказал   себе,  что  это  от  раны,  что  действие
дурман-травы  проходит,  боль   возвращается,   но   сам   себя
возненавидел  за  глупую ложь. Ведьма сумела ранить его сердце,
он, по ее подлому замыслу, должен ощутить вину, что увез ее  из
родного племени!
     Нет, сказал он себе яростно. Я прав. Я должен ее увезти, я
креплю  Новую  Русь.  Для  блага  державы  можно  и невиновного
обидеть. А она вовсе не овечка безвинная!
     Держась за грудь, он повернулся к  двери.  Успел  увидеть,
как  в  ее  глазах  что-то  изменилось,  но  был слишком слаб и
измучен, чтобы ломать голову. Еще, когда отнял от нее руки, как
будто оставил  там  весь  жар,  все  чувства,  кроме  злости  и
пустоты, а сам остался только пустым сосудом.

     Глава 23

     Ингвар  ушел  готовиться  к отъезду, а нищей собираться --
только подпоясаться,  посидела,  бессильно  сложа  руки,  снова
подошла к окошку, единственному лучику в мир, где есть движение
воздуха,  где  над  головой  не потолочные балки с мизгирней, а
бесконечно высокое небо...
     Она увидела расплюснутую фигуру Ингвара. Отсюда  с  высоты
он  казался  вовсе из одних широчайших прочей, двигался, однако
резко, а люди от его злых окриков метались как вспугнутые мухи.
Из пристройки выбежала молодая девка. Ольха  узнала  Бузину.  С
радостным  визгом  бросилась  к воеводе, повисла на шее, дрыгая
ногами.
     Ингвар, Ольха видела  отчетливо,  погладил  ее  по  спине,
похлопал  во  зовуще оттопыренной заднице. Показалось, или он в
самом деле дернул головой, будто намеревался взглянуть на окна?
Затем осторожно опустил ее на землю, расцепил ее руки на  своей
шее.  Что-то говорил, губы шевелились, она смеялась и хваталась
обеими руками за его  рубашку.  Он  говорил  терпеливо,  держал
кисти ее рук в своих ладонях.
     Ну разве так можно цепляться, подумала Ольха брезгливо. Ни
один мужчина не стоит того, чтобы за него цепляться. Да еще вот
так прилюдно.  Как  бы  предостерегая  всех,  что он уже занят.
Неужели найдутся такие дуры... Хотя, почему нет? Иным  нравятся
плеть и грубый окрик. А то и кулаки. Бьет, значит -- любит.
     Наконец   Бузина   убежала,   подпрыгивая  как  ребенок  и
вскидывая широким задом. На пороге оглянулась, смеясь и  двигая
глазками,  но  Ингвар  уже  гонял  челядинцев,  что  выкатывали
повозку,  впрягшись  в  длинные  оглобли.  Мог  бы  и  оценить,
подумала  Ольха  злорадно.  Для  него девка старается. И платье
носит таков короткое, что  смотреть  срам.  И  телесами  трясет
вовсю, а он только сопит.
     Странно,  ощутила  тайное  удовольствие,  что  он  остался
равнодушен к сочному мясу Бузины, Хотя равнодушен  сейчас,  при
солнечном  свете.  А  когда  наступает  ночь, когда темные силы
крови  говорят  в  мужских  жилах  громко  и  оглушающе,  когда
мужчины, как завороженные жабы, прут в пасти змей...
     Это  не  мое  дело,  сказала  она себе резко. Не мое дело!
Может быть, даже лучше, если он будет проводить с  этой  девкой
не  только ночи, но и дни. Не будет раздражать и злить ее своим
дурацким видом, насупленным лицом. Словно не  он  ее  держит  в
плену, а она его!
     Не  мое дело, повторила она твердо. Больше об этом не хочу
знать, говорить и слышать.
     Дверь распахнулась, Ингвар вошел, буркнул:
     -- Запрягают. Ты готова?
     -- Нет, -- съязвила она, -- еще не все вещи собрала:
     Он нахмурился, голос стал предостерегающим:
     -- Что-то ты больно осмелела...
     -- А я никогда не была трусливой.  Ты  не  заметил?  --  и
добавила ровным, как степь, голосом, -- Эта женщина... кто она?
     Ингвар  застыл, долго собирался с ответом, будто размышлял
как защитить Киев от хазарской конницы  и,  вообще,  обустроить
Новую Русь:
     -- Э-э... какая?
     -- Которую ты на руках носил.
     Он вспыхнул:
     -- Я никого на руках не носил!.. Ты говоришь о Бузине?
     -- Если ее так зовут.
     -- А  в  чем  дело? -- насторожился он. -- Она подходила к
тебе?
     -- А что? -- ответила она вопросом на вопрос. --  Я  такая
уж заразная