...  Что  вы
хотите? Где я?
     Рядом послышался  кашель.  Обернулся,  увидел  несчастного
Горбача, похожего на ощипанного журавля, жалкого и полумертвого
в  прилипших  к  телу  рубашке  и портках. Горбача била крупная
дрожь, он сидел под стеной, не мог вымолвить слова.
     Оба они находились в княжеской  палате.  Не  главной,  эта
поменьше,  но  за столом сидели великий князь с тремя воеводами
русов, негромко совещались.  Поодаль  за  другим  концом  стола
сидела  древлянка.  Ее  большие  глаза  смотрели  с  жалостью и
сочувствием.
     Услышав голос, мужчины повернули головы.  Руды"  поднялся,
победно улыбнулся великому князю:
     -- Видишь,  уже  очнулись?  Я  ж говорит, певцы -- крепкие
парни. Кого хоть перепьют.
     Ольха стрельнула в него  острым  взглядом,  ровно  в  упор
стрелой  ударила.  Рудый  если  слово  правды  скажет,  три дня
маяться будет. А обжучит кого -- сразу вылечится. Сейчас голову
морочит сразу всем.
     -- Почему мы... здесь? --  слабо  спросил  крепкий  парень
Тарх Тарахович.
     Горбач  только  стучал  зубами, его трясло. Появились двое
гридней, подхватили певца и дудочника, усадили за стол рядом  с
великим князем. Олег улыбался, но голос был серьезным:
     -- Вы ж сами договорились!
     -- С кем? -- прошептал Тарх Тарахович помертвелыми губами.
     Он  обводил  ошалелым взором широкий стол, на котором была
расстелена выделанная телячья шкура с обозначением рек и  озер,
условными значками. Еще на столе лежали коврига хлеба, сыр, две
луковицы.  Рядом  с  Тархом Тараховичем громко трясся Горбач, в
глазах был страх смерти.  Они  снова  оказались  в  беспощадных
руках  князя  русов,  от которого пытались ускользнуть. А этого
властелины не прощают.
     -- С ним, -- кивнул Олег на воевод.
     -- Со мной, -- подтвердил Рудый.
     Тарх Тарахович затравленно смотрел то  на  одного,  то  на
другого. Пролепетал жалким голосом:
     -- Вы обещали, что возьмете все ценное...
     Рудый хлопнул ладонью о стол:
     -- Во-во! Вспомнил! Так в чем же дело?
     Тарх Тарахович вытаращил глаза. Горбач пробормотал:
     -- Так почему не...
     -- Как   это?   --   удивился   Рудый.  Вид  у,  него  был
оскорбленный. -- Вы уже отказываетесь от слова?
     Князь Олег сказал отечески:
     -- Давайте я поясню. Вы  предложили  моему  воеводе  взять
самое ценное, а вам оставить жизнь. Так?
     -- Так...
     -- Он все так и сделал.
     Опять  на  него смотрели выпученными глазами, оглядывались
друг на друга, снова переводили взоры на великого князя.
     -- Почему нас? Мы выложили все, что у пас было.
     -- А разве сами певцы не самое ценное?
     Оба  уставились  на  князя  так,  будто  увидели  огромное
морское   чудище.  Тарх  Тарахович  даже  дрожать  перестал,  а
Горбача, напротив, затрясло еще  больше.  Он  побелел  и  начал
икать. Князь Олег дружески постучал по спине.
     -- Княже,  --  слабо промолвил Тарх Тарахович, -- нам твои
шутки непонятны.
     -- Шутки? -- удивился князь Олег. --  Это  самая  понятная
дрянна!  Ты своими песнями, вчера прямо в палате, трусов сделал
храбрыми, заставил плакать Асмунда,  а  из  него  выжать  слезу
труднее,  чем  из  камня  мед,  ты всех нас посадил на ладонь и
вознес в вирий, где мы общались  с  богами  и  героями  прошлых
веков... Ты можешь одной песней сделать людей чище и лучше, что
я  пытаюсь  сделать огнем и мечом всю жизнь! Так что же есть на
белом свете важнее и ценнее, чем певец?
     Тарх  смотрел  исподлобья.  Рудый  налил  в  кубок   вина,
протянул,  глядя в глаза. Во взоре воеводы насмешки не было. Он
был настолько серьезен, что Ольха лишь сжала кулачки.  Чересчур
серьезен!
     Тарх   Тарахович   выпил  залпом,  передернулся,  но  щеки
порозовели. Уже сам  налил  снова,  придвинул  к  Горбачу.  Тот
сперва  робко взял, Тарх Тарахович кивнул ободряюще. Горбач так
же  осторожно  выпил,  взглянул  с  благодарностью.   Судя   по
прояснившемуся взору, крепкое вино и согрело, и прочистило муть
в голове.
     -- А наши камешки где? -- спросил внезапно Горбач.
     Тарх  Тарахович  перевел  взор  на  Рудого.  Олег и другой
боярин тоже смотрели на Рудого требовательно. Тот отмахнулся  с
небрежностью, будто отгонял муху:
     -- Там же, где и были. Мальчонка подобрал, ждет вас на том
же месте. Я ему оставил еды на двое суток.
     Олег спросил строго:
     -- А те деньги, которые я передал?
     -- Там  же,  --  оскорбился  Рудый.  -- Ты ж сам слышал, я
договорился забрать лишь самое ценное!
     Тарх Тарахович и Горбач переглянулись. Страх и  напряжение
из  них медленно уходили. Уже оценивающе и уважительно оглядели
великого князя, который оказался  совсем  непрост.  Может  быть
ненароком,  а  может  и  знал,  что дает им заготовку для новой
песни... или хотя бы волшебной сказки!

     Пир длился уже пятый день. Великий князь появлялся в общей
палате с вечера, пил, ел и веселился вместе со всеми.  Днем  же
уединялся  с  самыми  близкими  воеводами  в  запертой комнате.
Известно стало, что заново расчерчивают карту племен, опасаются
хазар, прикидывают, сколько дани соберут зимой на полюдье...  а
еще  великий  князь  принимает  разведчиков  из Царьграда! Не о
новом ли походе замыслил?
     Но и  на  пиру,  когда  от  шума  и  пьяных  воплей  можно
оглохнуть,  он продолжал трудную работу князя. Так его понимала
Ольха, которая все чаще наблюдала за ним тайком. Она страшилась
того, что видела. Кровавый князь  с  каждым  днем  казался  все
менее  кровавым.  А страшилась того, что ее ненависть плененной
княгини постепенно уходит.
     Когда князь уходил,  распоряжался  все  чаще  величавый  и
громогласный  Студен.  Асмунд  и Рудый уходили вместе о Олегом,
Ингвар если и оставался, то лишь мрачно  пил,  тупо  смотрел  в
кубок.  Он  и  раньше  не  очень-то  был похож на хозяина этого
кремля, сейчас же  вовсе  выглядел  случайным  гостем.  Подвалы
изрядно опустели, но из весей потянулись подводы. В терем везли
мясо,  живую рыбу, битую птицу, во дворе мычал пригнанный скот.
Занималась этим  Зверята,  а  также  Ольха,  которая  не  могла
стерпеть,  когда  что-то  делается  спустя  рукава  или неверно
вовсе.
     Студен,  наблюдая   за   Ольхой,   выждал   время,   когда
столкнулись на лестнице, поклонился:
     -- Приветствую тебя еще раз, княгиня.
     -- И тебя, боярин Студен, -- ответила она тепло.
     Его  острые  глаза  быстро  пробежали  по  ее похудевшему,
усталому лицу:
     -- У меня есть новости.
     -- Какие? -- встрепенулась она.
     -- Хорошие, -- улыбнулся он одними глазами. -- Добрые.
     -- Говори же!
     -- Твои братья добрались до Искоростеня благополучно.  Мои
люди помогли малость. Теперь там готовят войско. Соседи обещали
дать крепких парней в дружину.
     Она обрадовалась так, что едва не кинулась Студену на шею.
     -- Как  замечательно!.. Но только с русами тягаться сейчас
нельзя. Они сильны как туры!
     Студен медленно покачал головой:
     -- Это только кажется. Их мало. Они растают среди нас, как
сосульки в котле с кипящей водой. Ты потерпи еще... Это хорошо,
что обручена с Ингваром. Он близок к  Олегу.  Тебе  надо  будет
всего лишь впустить наших людей. Ночью.
     -- Днем  я  бываю  возле  ворот,  --  сообщила  она.  -- А
ночью... ночью меня могут и не допустить.
     Студен усмехнулся:
     -- О тех воротах побеспокоимся.  В  терем  бы  отворить  в
нужное  время!  Ингвар  осторожен.  В  тереме  на ночь чужих не
оставляет.
     Ольха подумала, медленно наклонила голову:
     -- Попробую. Ты только скажи когда.
     -- Скоро, -- пообещал Студен. -- Наши  уже  почти  готовы.
Как видишь, ты можешь помочь даже больше, чем я ожидал.
     -- Спасибо на добром слове...
     -- Это правда, -- сказал Студен серьезно. -- У тебя, как я
вижу,  даже  Зверята  спрашивает,  что  и  как делать. Надо же.
Зверята! Которой сам князь не указ. И вся  челядь  будто  ждала
тебя.  Что  значит быть княгиней с детства!.. А я хоть и рожден
князем, но мне было полгода, когда пришли варяги, затем русы...
     В его словах прозвучала такая горечь,  что  Ольха  ощутила
чувство  вины.  Будто  это  она, а не русы, отняла его право на
стол в Киеве. Со смятением спросила:
     -- Тяжко?
     -- Еще бы, -- сказал он  недобро.  --  Ведь  мне  пришлось
всего  добиваться самому, своими руками! Своим умом, хитростью,
упорством. И чем выше ступенька, тем дается труднее.
     -- Ты уже богат и знатен, -- сказала она с сочувствием. --
Другой бы уже как сыр в масле  катался,  ни  о  чем  больше  не
мечтал.  Ты,  смотрю,  тоже  у русов набрался не спокойствия...
Зачем ты хочешь добиться власти?
     Студен даже отпрянул. Глаза открылись шире:
     -- Как зачем?
     -- Что будешь делать, став князем?
     Он с неудовольствием пожал плечами:
     -- Чудно спрашиваешь. Нет, ты набралась их нечистого  духа
больше...  Как  это  зачем?  Киевский  стол  принадлежит мне по
праву. Мои отцы им владели! Потому должен владеть я, а  не  кто
другой.  Тем  более,  не  чужаки. На правде, на праве, весь мир
держится!
     Она поспешно кивнула, чувствовала себя глупо:
     -- Да, ты прав.  Что  бы  русы  не  делали,  они  все-таки
захватчики.
     Он    посмотрел    исподлобья.   Внезапно   толстые   губы
раздвинулись в понимающей усмешке:
     -- За себя тревожишься?
     -- Я? -- удивилась она.
     Он поправился:
     -- За  свое  племя.  Ты  --  настоящая  княгиня,  о  своих
радеешь.  Нет,  древлянам  ничто  не  грозит.  Слово мое крепче
камня! Как сидели мои поляне на горах, так и  сидеть  будем.  А
древляне  пусть  сидят  на  своих землях. Ни клочка их земли...
твоей земли нам не надобно. Хоть сейчас подпишу роту. И  другие
пусть  сидят,  как сидели. Все по старому Покону, по правде, по
справедливости.
     -- Да, -- прошептала она, -- все по-старому.

     Ингвар ждал  возле  дверей  ее  светлицы.  Ольха  смотрела
вопросительно,  а он, подождав, когда она войдет, зашел следом,
прикрыл за собой дверь. Сердце Ольхи застучало  чаще,  невольно
бросила  взгляд на его руки, такие сильные, жилистые, в которых
она помещается вся... Только бы  кровь  не  бросилась  в  лицо,
взмолилась безмолвно. Сейчас схватит, прижмет к груди!
     Ингвар   с  несвойственной  ему  торопливостью  подошел  к
огромной  скрыне,  суетливо  выуживал  из  кармана  ключ.   Тот
запутался  за подкладку. Ингвар с проклятием дернул, послышался
треск разрываемой ткани, но ключ освободил. Ольха изо всех  сил
держала  лицо  неподвижным.  Сердце  колотится так, что рус еще
подумает, что она нарочито вздымает грудь, чтобы лучше заметил!
Она задержала дыхание, отчего кровь в самом  деле  бросилась  в
щеки, спросила как можно более холодным голосом:
     -- Что ты хотел?
     -- Да так, -- ответил он, -- пустячок...
     Замок  заскрипел,  завизжал,  протестуя.  Ингвар с усилием
откинул  крышку,  отступил  в  сторону.  Ольха  уловила  слабый
дразнящий  аромат,  пряный и приятный. Она не двигалась, Ингвар
сделал нетерпеливый жест, в котором Ольха все еще с  удивлением
замечала и странную нерешительность, шагнул в сторону.
     Ольха  нехотя  сделала  шажок. Содержимое скрыни открылось
внезапно, и Ольха легонько вскрикнула. Тут же устыдилась  своей
слабости,  перед  русом  выказывать  не  пристало,  ее  кулачки
поднялись к груди. Щеки опалило жаром.
     Из скрыни словно лился небесный свет.  Творения  неземного
мира,  сокровища  подземных  умельцев.  Хозяйки  гор, волшебные
камни древних богов. И не просто драгоценности, а украшения  из
золота  и  яхонтов,  рубинов,  крупного  жемчуга.  Сердце Ольхи
стучало  отчаянно,  в  груди  стало  больно.   Отступило   даже
разочарование,  что Ингвар не сделал попытку схватить ее, глаза
не отрывались от  дивной  красоты.  Ну  почему,  почему  лишена
возможности  даже  зреть  такую  красу,  а где-то есть женщины,
которые могут трогать, перебирать, примерять  к  лицу,  глазам,
одежде...
     Ингвар  наклонился,  небрежно  подцепил  пальцем  нитку  с
крупным жемчугом. Нет, там между  жемчужинами  вделаны  крупные
рубины,  а  в одном месте нитки расходились на три веточки. Там
блистали диаманты чистейшей  воды.  Свет  из  окна  заиграл  на
гранях, переломился, бросил радужные кольца на потолок и стены.
     -- Нравится?
     Завороженная,   она  вздрогнула  от  неуместного  мужского
голоса, вторгся в ее мир грез, кивнула. Боялась, что  голос  ей
откажет.
     -- Верно?
     И  снова  она  не  ответила, страшно, что ее сильный голос
жалобно пискнет.
     -- Тогда возьми.
     Он  протянул  ей   украшение.   Ольха   не   отрывала   от
драгоценности   глаз.   Дыхание   перехватило,  но  кулачки  ее
оставались прижаты к груди. Ингвар держал ожерелье на вытянутых
пальцах, потряс слегка. Свет раздробился  на  мириады  лучиков,
заблистал  таким  радостным светом, что она едва не вскрикнула.
Закусив губу, собрала всю волю и отрицательно покачала головой.
     Их глаза встретились. Ингвар медленно разжал губы:
     -- Почему?
     -- Это... целое состояние.
     Похоже,  он  ждал  другой  ответ,  потому  что  облегченно
вздохнул, засмеялся. Зубы его тоже блеснули белым жемчугом.
     -- Если не ты, кто еще достоин их носить? -- голос его был
странным,  но  Ольха не уловила в нем насмешки. -- Бери. Это не
они тебя, а ты их украсишь.
     Он почти силой вложил ожерелье в ее руку. Ольга  с  трудом
оторвала взор от драгоценности, перевела взгляд на его лицо. На
лице Ингвара виднелась борьба. Даже губы двигались, но с них не
слетало ни звука. Наконец Ольха спросила медленно:
     -- Зачем?
     Она  ожидала  разные  ответы,  большинство  из них были бы
неприемлемыми, а то и оскорбительными, но Ингвар, похоже, и сам
это понял. Голос его был  осторожный,  словно  шел  по  тонкому
льду:
     -- Иначе не увидеть, в самом ли деле они красивы.
     -- Почему?
     Вместо  ответа он раскрыл крохотный замочек, сделанный так
изящно, что у нее едва не навернулись слезы умиления,  одел  ей
на  шею,  и защелкнул там сзади. Их глаза не отрывались друг от
друга.
     Он отступил на  шаг,  и  она  видела,  как  в  его  глазах
восхищение сменилось восторгом.
     -- Боги!..  -- голос Ингвара был потрясенным. -- Я даже не
думал, что эти штуки могут быть такими... волшебными.
     -- Тебе нравится?
     Ее голос  дрогнул,  и  она  боялась,  что  Ингвар  увидит,
насколько она сама в восторге.
     Вместо  ответа  он  нагнулся над скрыней, порылся с грубой
небрежностью, так свойственной мужчинам. Ольха едва не ухватила
его за руку. Дикарь, разве можно с красотой обращаться вот так?
     Когда повернулся к ней, на его ладони лежали две массивные
серьги из золота. Искусный мастер вделал в середину по крупному
изумруду, от одного взгляда на которые сердце начинало  прыгать
от  радости  как  ополоумевший  заяц,  а  потом  еще  и окружил
топазами.
     Ольха ощутила, как дыхание  остановилось.  За  эти  серьги
можно собрать войско всех варягов и уплатить дань за десять лет
вперед.  Такие  серьги  даже великим княгиням не по карману. Их
носят разве что сказочные королевны из заморских стран...
     -- Откуда это у тебя?
     Он отмахнулся небрежно:
     -- Мне кажется, они будут на тебе выглядеть лучше. Их цвет
выиграет от твоих глаз.
     -- Почему ты хочешь, чтобы я это одела?
     -- А кто еще достойнее? -- ответил он вопросом на вопрос.
     -- Ингвар, опомнись...
     -- Опомниться?
     -- Да. Я не понимаю, что ты хочешь.
     Если  бы  я  понимал  сам,  подумал  Ингвар  в  горячечном
смятении.  Но сейчас он чувствовал себя счастливым как никогда.
Олег как-то говорил, что дарить всегда приятнее, чем  принимать
дары, но это было для Ингвара тогда чересчур умно, непонятно, а
сейчас  вдруг  во  внезапном  прозрении  ощутил,  что дарить не
просто приятнее -- Олег не прав! -- а  дарить  --  это  великое
счастье.
     Он с усилием вытолкнул скрыню на середину светлицы. Крышка
была откинута,  запах  благовоний  заполнил теперь всю комнату.
Аромат,  сколько  Ольха  не  вслушивалась,  был  незнаком,   но
будоражил,  волновал,  заставлял грудь подниматься выше и чаще.
Она чувствовала, как крылья ее носа затрепетали,  жадно  вдыхая
аромат.
     -- Это тебе.
     Ольха  еще  не  поняла  его жест, но сразу же отрицательно
покачала  головой.  В  этой  скрыне  хранятся  сокровища  целой
страны. Ни одна женщина на белом свете не может обладать им.
     -- Я  не понимаю, -- сказала она с трудом, -- откуда это у
тебя?
     Он отмахнулся с небрежностью:
     -- Я, хоть и родился в лесу... да-да, я  в  чем-то  сродни
древлянам,  но я не сидел между трех сосен. Ходили мы походами,
как поется в нашей походной песне, в  далекие  края,  у  берега
Эвксинского   бросали  якоря...  Якоря  --  это  такие  тяжелые
железные крюки, их сбрасывают на канатах за борт. Бывали  мы  в
Болгарии,   где   воздух   голубой,   бывали...  Словом,  когда
высадились на берег и увидели великолепные стены Царьграда, как
возрадовались наши сердца!  Какая  веселая  ярость  закипела  в
жилах! Как мы бросились с обнаженными мечами на их караваны! На
их склады в порту!
     Ольха покачала головой:
     -- Я не думаю, что такие сокровища могут быть в караванах.
     Ингвар весело, засмеялся:
     -- Угадала.  Но  как  насчет  дани? Мы бы взяли Царьград и
разграбили дотла.  Наши  мечи  жаждали  крови...  Но  император
предпочел  откупиться.  Правда,  пришлось  опустошить  казну, а
также снять украшения со своих дочерей,  дочерей  сановников  и
всех богатых людей города. А мы, взяв откуп, вернулись.
     Ольха  опустилась возле скрыни на колени. Аромат заморских
благовоний  стал   сильнее.   Ее   пальцы   касались   холодных
отполированных  граней  камней,  трогали ювелирные украшения из
золота, настолько искусно выделанные, что она и не поверила бы,
что такое вообще возможно.
     Не отрывая глаз от сокровищ, прошептала:
     -- Как красиво...
     -- Мир велик, -- сказал Ингвар. -- Что  не  умеют  у  нас,
умеют в других странах. Но там, к примеру, не все умеют делать,
что делаем мы.
     Она не поверила:
     -- Что?
     -- Лапти,  --  сказал  он  очень серьезным голосом. -- Мы,
русы, видели много стран, но лапти...
     Он развел руками. Ольха засмеялась, но затем голос ее стал
серьезным:
     -- Спасибо, Ингвар. Я не знаю, почему  ты  решил  подарить
мне  такое  сокровище...  я  могла бы придумать тысячу коварных
причин, но я не стану этого делать. Но взять не могу.
     Он изменился в лице:
     -- Почему?
     -- Это твои сокровища.
     -- Верно,  --  подтвердил   он,   --   и   я   волен   ими
распоряжаться. Так?
     -- Так.
     -- Я  хочу  доставить  тебе удовольствие... доставить тебе
радость... Эх, дурак я. Это ж я себе хочу доставить радость!  И
немалую,  если говорить честно. Я хочу, чтобы ты приняла это...
ну, что в скрыне. А ожерелье, серьги и браслеты с кольцами тебе
лучше одеть прямо сейчас.
     Она уже видела в груде сокровищ различные кольца и перстни
с рубинами, изумрудами, бриллиантами и другими камнями, которых
она не знала, узкие и широкие браслеты, густо усыпанные мелкими
бриллиантиками и крупными изумрудами, рубинами...
     -- Нет, -- сказала она решительно,  --  я  не  могу.  Иные
решат, что я продала свободу.
     -- Что за дурость!
     Она обратила на него взгляд своих ясных глаз. Ингвар снова
ощутил,   как  по  телу  прошла  волна,  будто  по  голой  коже
мелко-мелко кольнули сосновыми иголочками.
     -- А разве не так?
     Он стиснул челюсти. Голос стал резким и грубым:
     -- Все  знают,  что  ты  не  из  тех,  кого  можно  что-то
заставить.  И  что  можно  тебя  купить,  подкупить,  заставить
свернуть с дороги. Это знают как твои лесные люди, так и  русы.
На кого ты оглядываешься?
     Его  злой  голос  застал ее врасплох. Она отшатнулась, его
лицо стало злым, и Ольхе почудилась  в  нем  обида,  будто  она
нарочито  ударила  по  незажившей  ране. Неужто он в с