По дороге во двор к ней подбегали девки, спрашивали, что и
где делать, она  отвечала  отстраненно.  Спустившись  во  двор,
долго  искала  Рудого.  Наконец  ей  указали в сторону кузницы.
Оттуда несся грохот и лязг железа  по  железу.  Сквозь  дырявую
крышу вылетали струйки сизого дыма.
     Возле закрытой двери переступал с ноги на ногу белоголовый
отрок.  При  каждом ударе молота втягивал голову в плечи. Когда
Ольха приблизилась, он с виноватым видом загородил дорогу.
     -- Я посвящена в таинства, -- бросила Ольха сухо.
     -- Но это...  русы,  --  пролепетал  отрок.  --  Здесь  не
кузнецы, а ковали...
     -- У  всех  людей  огня  и  железа  таинства одинаковы, --
ответила Ольха  наставительно.  Она  отстранила  юного  стража,
толкнула дверь.
     Жаркий  сухой воздух опалил лицо. В залитом красным светом
помещении двое могучих  мужиков  размеренно  били  молотами  по
оранжевой  заготовке.  Ее  держал  в  клещах Рудый -- мокрый от
жара, закопченный, голый до пояса.  Чуб  прилип  к  голой,  как
колено,  голове.  Грохот  стоял такой, что дрожала земля, искры
летели в разные стороны целыми  снопами.  В  глубине  помещения
работали еще на двух наковальнях, а огонь полыхал в гигантском,
как чулан, горне.
     Рудый, передав клещи другому ковалю, ухватил ее за локоть,
больно прижав как клещами, вывел на свежий воздух.
     -- Мечи!  --  крикнул он, перекрывая лязг железа. -- Много
мечей требуется!.. И боевых топоров! Приходится следить самому!
     -- Рудый, -- сказала она тоже громко, -- ты в  самом  деле
послал человека в свои земли?
     В его глазах мелькнула тень тревоги. Сердце ее оборвалось.
Холодея, повторила:
     -- Ты... послал... за гривнами?
     -- Да-да,  конечно,  -- пробормотал он, но она видела в по
его лицу, что воевода Врет. -- А что... что стряслось?
     -- Рудый, -- сказала она мертвым голосом. -- Все твои люди
здесь. И твой отрок по-прежнему выгуливает твоего коня.
     -- Я послал другого...
     -- Кого? -- потребовала она.
     -- Ну, другого... У меня много людей.
     -- Назови, -- сказала она, -- я ведь знаю твоих людей.
     Он уже пришел в себя, натянуто улыбнулся:
     -- Ольха, мы ж друзья! Ты мне не веришь?
     Она резко повернулась и почти побежала через  двор.  Рудый
что-то крикнул вслед, но Ольха чувствовала по тону, что воевода
после ее ухода вздохнул хоть и со стыдом, но и с облегчением.
     Крыльцо  правого  крыла  терема  было затоптано грязью. От
ступенек несло кислой блевотиной. Воняло мочой, стража привыкла
мочиться прямо с крыльца,  от  чего  Ольха  в  окружении  русов
отвыкла  быстро.  Бегом  она  миновала  сени,  оскальзываясь на
объедках и разлитой  браге,  вихрем  влетела  в  коридор.  Было
непривычно  сумрачно,  в  дальнем  конце  горел один старенький
светильник.
     На быстрый стук ее сапожек выглянула сонная сенная  девка.
Лицо  ее  было  припухлое,  заспанное,  пухлые  губы  покусаны.
Сарафан сползал с  голых  плеч,  видны  были  следы  от  грубые
пальцев.
     -- Чо? -- спросила она всполошенно. -- А?..
     -- Где воевода Студен? -- крикнула Ольха.
     -- Воевода?  --  переспросила девка тупо, на Ольху пахнуло
застоялой  брагой.  --  А,  воевода...  Это  который  с  черной
бородой?
     -- Да-да, он!
     -- Воеводы   нету,   --   заулыбалась   девка.,  вздохнула
облегченно. -- И его дурней нету.
     Ольха ощутил, как  внутри  все  оборвалось.  Помертвевшими
губами вымолвила:
     -- Как это... Где он?
     -- Отбыл,  --  сказала  девка  уже  охотнее.  Она пощупала
плечо, где красовался синяк с багровым  оттенком,  поморщилась,
заглянув  себе  в  вырез платья. -- Так вдруг! Прямо среди ночи
собрался и умчался. Вроде  бы  какое-то  важное  дело  у  него.
Неотложное.
     Ольха  впервые  ощутила, что близка к беспамятству. В ушах
тоненько зазвенело, будто жужжал настырный комар. Перед глазами
потемнело, в ночи заблистали реденькие искорки, да и те  гасли,
гасли...
     Огромным   усилием  заставила  себя  вынырнуть,  с  трудом
проглотила тяжелый ком в гортани. Без всякой надежды спросила:
     -- А куда? Не сказал?
     Вопрос глупый, вызванный отчаянием,  откуда  сенной  девке
знать, во та истово закивала, довольная:
     -- Как же, знаю! Как не знать!
     -- Куда? -- не поверила Ольха.
     -- Он сказал своим, чтобы ехали в Киев, а он сам заедет на
постоялый  двор к Абраму. Там у него встреча с одним торговцем.
Это на перекрестке дорог из  Киева  на  Канев.  Там  еще  рядом
дорога на Урюпино. Корчма на прибыльном месте...
     Ольха не поверила своей удаче:
     -- Это точно? Ты все расслышала верно?
     -- Клянусь,  -- сказала девка. -- Он им три раза повторил.
Тупые у него гридни, вот что скажу!
     Стены замелькали  по  обе  стороны,  когда  Ольха  неслась
обратно.  Выскочив  на  крыльцо,  ослепленная  ярким светом, на
мгновение растерянно остановилась, вцепившись в перила.  Студен
уже  не  вернется.  Он  уедет в Киев вслед за великим князем, а
оттуда либо в свои земли, либо уйдет с войском  куда-нибудь  на
кордоны. Ищи-свищи ветра в поле.
     Ее  взор  упал на лениво слонявшихся по двору дружинников.
-- Ее не выпустят...
     -- Павка! -- вскрикнула она, заприметив  знакомую  фигуру.
-- Павка, прошу тебя!
     Дружинник  приблизился  к  крыльцу.  Его серые глаза цвета
морской  волны  северного  моря  внимательно  пробежали  по  ее
взволнованному лицу:
     -- Ольха, -- сказал он дружески, -- что с тобой? Ты только
укажи, кто тебя обидел. Я ему рога посшибаю враз.
     Ольха сама чувствовала, какое отчаяние звенит в ее голосе:
     -- Павка,  я  погибла... Все погибло. Ты можешь помочь, но
не расспрашивать?
     Мольба  в  ее  голосе  была  такой  страстной,  что  Ольха
ощутила,  как  на  ее  глаза навернулись слезы. Она смотрела на
него до тех пор,  пока  все  не  расплылось,  пока  не  ощутили
соленый вкус на губах.
     Павка сказал осторожно:
     -- Ольха,   ты  мне  как  сестра.  Если  это  не  повредит
Ингвару... Новой Руси, то скажи только. Моя рука и мой  меч  --
твои.
     -- Клянусь,  --  сказала  она страстно. -- Это не повредит
Ингвару... а совсем-совсем напротив! Я  боюсь,  что  ему  будет
вред, а мне -- позор.
     Павка  смотрел пристально. Медленно глаза сощурились, губы
раздвинулись в сдержанной усмешке:
     -- Я так хотел, чтобы ты когда-нибудь так  сказала.  Тогда
приказывай!
     -- Меня  одну  отсюда не выпустят, а мне очень нужно. Если
бы ты смог поехать со мной.
     -- Куда?
     -- Всего лишь до корчмы Абрама. Что на перекрестке.
     Павка задумчиво пожевал губы:
     -- Только и всего?.. Зачем?
     Ольха ощутила отчаяние:
     -- Павка,  верь  мне!  Я  не  замыслила  ничего   плохого.
Наоборот, я не хочу, чтобы случилась беда. Помоги мне. Клянусь,
не сбегу. Но ехать надо прямо сейчас. Каждый миг дорог.
     -- Добро, -- ответил он, повернулся от крыльца.
     Ольха не поверила своим ушам:
     -- Что? Поможешь?
     -- А что... ты сбегала от меня дважды. В третий раз я тебя
просто зарублю. Или сшибу стрелой.
     -- Договорились!
     -- Тебе  с  каким  седлом,  --  спросил  он  буднично,  --
хазарским или каролингским?
     -- Любым! Только бы кони были быстрыми.
     Замерев, она  смотрела  расширенными  глазами  как,  Павка
бегом,   разбрызгивая  лужи,  промчался  через  двор,  исчез  в
раскрытом зеве конюшни. Прошло томительное  время  в  ожидании,
она ловила на себе любопытные взгляды.
     Затем  прямо  из  конюшни  вынеслись  кони. Павка сидел на
своем любимце, гнедом  Мырдяке,  в  поводу  держал  белоснежную
кобылу   редкой  красоты  --  с  длинной,  как  у  Змея,  шеей,
тонконогую, с мощной грудью, пышной гривой.  На  ней  уже  была
роскошная  попона,  а  седло  блистало  серебряными  и золотыми
заклепками.
     -- Не хватятся? -- выдохнула она. -- Чья это?
     Павка помялся, вздохнул:
     -- Не  выдавай  только  меня,  ладно?   Ингвар   купил   у
багдадских   купцов  тебе  в  подарок.  Собирается  вручить  по
приезде. Конь -- ветер! Столько за него швырнул" не глядя,  что
я бы лучше табун купил.
     Ольха,  чувствуя  себя  последней  тварью, вскарабкалась в
седло. От стыда горели  щеки,  пылали  уши.  Ингвар  делает  ей
подарок за подарком, а чем она ему платит?
     -- Только  бы  не  увидел,  -- прошептала она в страхе. --
Когда он вернется?
     -- Ты сказало, что время дорого, -- напомнил Павка.  --  А
это самые быстрые кони.
     Стражи на воротах воззрились удивленно. Старший пробасил:
     -- Если  я  не последний дурак, то помню, что выпускать...
гм... древлянку не ведено.
     -- Молодец, -- одобрил Павка. -- Возьми на полке  пирожок.
Более  того,  ее  велело  еще  и стеречь. Пуще глаза. Даже пуще
зеницы ока. Потому я от нее ни на шаг.  Отворяй-ка  ворота.  Мы
проедемся вокруг рва, осмотримся.
     Переход    от    насмешливо-благожелательного    тона    к
повелительному был резок, внезапен. Страж, вздрогнув, ухватился
за дубовый засов, натужился, с кряхтением вынул  еще  до  того,
как  понял,  что  делает.  Павка  заставил коня толкнуть грудью
створки, он не  терял  ни  мгновения  даром.  Ольха  съежилась,
затаила дыхание.
     Ворота  со  скрипом  отворились,  Павка  уже выдвинулся за
линию, когда страж опомнился:
     -- Постой! Но у нее конь быстрее твоего. Сразу видно.
     Павка жестоко  улыбнулся.  Ольха  не  думала,  что  всегда
веселый рус может улыбаться так хищно.
     -- Ты  видишь, сколько у меня стрел в туле? А бью я утку в
полете.
     -- Но как же... -- страж перевел  остолбенелый  взгляд  на
Ольху. Ей почудилось сочувствие. -- Но ведь она же...
     -- Каждый  сам  выбирает,  жить  ему  или  нет, -- ответил
Павка, он толкнул коня каблуками под бока.
     Ольха выехала, держа лицо непроницаемым. Еще чуть-чуть,  и
страж бы опомнился, не разрешил им выехать. А так она долго еще
чувствовала  его  испытующий  взгляд.  Потом, судя по тому, как
резко  исчезло  неприятное  ощущение,  он  отвернулся  и   стал
закрывать ворота.

     Дорога  расширялась, кони неслись над ней как две огромные
птицы. Своим особым чутьем видели впереди коновязь с множеством
коней, с которыми можно будет общаться, свежий  овес,  ключевую
воду, которую из-за лености челяди не всегда получают дома.
     Петляя,    дорога   вырвалась   из   леса   и   повела   к
двухповерховому  дому  с   множеством   пристроек   и   большим
огороженным  двором. По мере того как кони убыстряли бег. Ольха
рассмотрела невысокий забор, через который хорошо видно широкую
коновязь, просторную конюшню, кузницу, над ней и сейчас  вьется
сизый  дымок,  загородки,  за которыми хрюкают свиньи, кудахчут
куры, гогочут гуси...
     -- Абрам? -- переспросила она с недоумением. -- А  как  же
свиньи?
     -- Не  обязательно  самому  есть то, что продаешь другим,.
засмеялся Павка. -- Пойдем в корчму или наверх?
     Ворота были приглашающе раскрыты. Они ворвались во двор на
рысях, у коновязи к ним подскочили два отрока. Павка бросил  им
поводья,  одобрительно  подмигнул,  расторопные  ребята.  Ольха
соскочила, голос ее вздрагивал:
     -- Мне лучше пойти одной.
     -- Ой ли?
     -- Павка, я дала слово! -- сказала она с отчаянием.
     За другое тревожусь. Ты не говоришь, что стряслось,  но  я
чую беду. Вдруг с тобой что, как я узнаю?
     Она   заколебалась.   Лицо   Павки  вытянулось,  в  глазах
проскакивали искорки страха. Она знала, что  он  веселится  под
звон  мечей,  даже  раненый  не  уходит с боя, а рвется в самую
гущу, а сейчас либо  страшится  за  ее  судьбу,  либо...  знает
что-то больше нее.
     -- Я  вернусь  скоро,  -- ответила она наконец. -- Если же
нет...
     Он хлопнул по рукояти меча:
     -- Тогда горе тем, кто попадется навстречу.
     Ольха грустно улыбнулась, уже забыла, что Павка из  русов,
взбежала  по  ступенькам крыльца. Дверь распахнулась. Вырвалось
облако  запахов  жареного  мяса,  гречневой  каши  на  масле  и
хмельного  меда, а вместе с ним с рычанием вывалились два дюжих
мужика. Вцепившись друг в друга, катились по ступенькам.  Ольха
опасливо переступила порог.
     Народу  в  корчме  было  на удивление. По одежде судя, все
по-дорожние, проезжие. Их отличает, как давно убедилась  Ольха,
особая добротность, сдержанная уверенность, ибо слабые и робкие
сидят  дома.  Студена,  сколько не осматривала плохо освещенное
помещение, не увидела. Проглядеть не  могла,  знатного  боярина
узнают и со спины.
     На нее начали оглядываться, и она пошла под стеной, потому
что в  комнаты  для  постояльцев  можно было пройти только мимо
кухни. Тут же, выпустив облако пара, словно там стирают,  а  не
Готовят  еду,  отворилась дверь, на пороге появился сгорбленный
худой человек в ермолке и с черными  прядями  волос  у  висков.
Хазарин,  понял  Ольха, а то и сам иудей. Она так привыкла, что
постоялые дворы держат немолодые здоровяки, накопившие  Деньжат
на  службе  князя или награбившие в дальних походах, что сперва
даже не поверила, что он  и  есть  хозяин,  такой  худой  и  не
раскормленный.  Правда,  за  его  спиной  маячили  два  молодых
гиганта, рубили мясо, но тем более чудно как ухитряется держать
их в руках. Ведь ничего не стоит зарубить и его как те.  ленка,
а постоялый двор забрать.
     Боятся  закона  русов,  вспомнила  она  Олега.  Закона, за
спиной которого блещут острые мечи.
     -- Что ты хочешь, красивая  женщина,  --  спросил  хозяин.
Ермолка  была  вышита  странными  знаками  и символами, которые
Ольхе показались знакомыми. -- Пообедать  или  остановиться  на
ночь?
     Уже  почти  все  в  корчме перестали жевать, уставились на
неожиданную гостью с откровенным любопытством.
     -- Ни то, ни другое, -- ответила она  сдавленным  голосом.
-- Здесь должен был остановиться... ненадолго воевода Студен. Я
хотела бы его видеть.
     Хозяин,  окинул ее быстрым цепким взглядом. Глаза его были
черные, как переспевшие ягоды терна, седые  брови  срослись  на
переносице.  Длинный  вислый  нос  почти  касался верхней губы,
придавая лицу унылое выражение.
     -- Не в моих правилах беспокоить  гостей,  --  сказал  он,
наконец.
     Ольха вскрикнула:
     -- Мне нужно видеть его срочно!
     Он   развел  руками,  улыбнулся,  показывая,  что  еще  не
закончил, повторил терпеливо:
     -- Да, не в моих  правилах...  Так  можно  растерять  всех
гостей.  Но ты, как я вижу по осанке и одежке, из знатных. Да и
вряд ли воевода, как бы не был занят, откажется,  если  к  нему
зайдет такая молодая и ослепительно красивая женщина.
     -- Благодарствую, -- пробормотала Ольха.
     Он   оглянулся,  негромко  свистнул.  Из  кухни  высунулся
широкий в плечах парень. Капли пота едва не шипели,  испаряясь,
на его красной распаренной роже.
     -- Чего?
     -- Покажи   этой   женщине...   красивой  женщине,  --  он
поклонился в сторону Ольхи, -- комнату воеводы Студена.
     Ольха сказала торопливо:
     -- Я сама. Только скажите, где она.
     -- Пусть покажет, -- сказал хозяин  потвердевшим  голосом.
-- Незачем тыкаться в кладовки, чуланы... или другие комнаты.
     Парень   выдвинулся   такой  рослый,  что  Ольхе  пришлось
запрокидывать   голову,   если   бы   пришло   в   голову   его
рассматривать.  От  него  пахнуло  печеным  гусем  с чесноком и
луком.  Он  пыхтел,  с  наслаждением  вдохнул  воздух   корчмы,
прохладный  в  сравнении  с  тем,  что  было на кухне у кипящих
котлов.
     Ольха тихонько поднялась по шатким ступенькам.  Парень  не
торопился,   вздыхал,   вытирал   пот,  дышал  шумно,  наполняя
помещение густым убойным запахом старого чеснока со  старым  же
салом.
     Они  прошли  по  узенькому коридору к самой крайней двери.
Парень с сомнением посмотрел на Ольху, постучал в дверь:
     -- Эй, хозяин!.. Тут к тебе гостья. Пустить, аль взашей?
     Изнутри донесся голос, слов Ольха не разобрала, но  узнать
узнала,  и по спине побежали мурашки. Она ощутила, как вдогонку
по рукам пошла крупная сыпь страха. Шелковистые волосики встали
дыбом как у перепуганного ежика. Парень удовлетворенно хмыкнул,
отступил от двери и пошел обратно, почесывая взмокшую спину.
     Ольха  повернулся  ручку  из  турьего  рога.   Сердце   ее
колотилось  тек  громко,  что  она  не  слышала ни собственного
голоса, ни слов Студена. Тот сидел к  ней  лицом  за  столом  в
одиночестве,  перед  ним  стояли  кувшин  с  греческим  вином и
большая чара. Рядом сиротливо лежала недоеденная головка сыра.
     Волосы Студена были всклокочены,  словно  после  бессонной
ночи. Под глазами повисли круги, но сами глаза смотрели весело.
Комната  была  махонькой: стол, две лавки да просторное ложе на
двоих, окошко-бойница, через которое не всякий кот протиснется.
     -- Вы оба обманули меня, -- выпалила Ольха с  яростью.  --
Не удивлюсь, если окажется, что вы сговорились!
     Брови Студена взлетели:
     -- Сговорились?  С Рудым? Вот уж не думал, что... Впрочем,
самые непримиримые противники могут в  нужное  время  оказаться
союзниками. Ты присаживайся, княгиня.
     -- Верни  ожерелье  и прочие вещи Ингвара, -- сказала она,
не двигаясь с места.
     -- Что? -- удивился Студен весело. -- Разве ты не отдала в
залог? До того, как Рудый вернет мой долг?
     -- Но ты обещал не покидать  терем  Ингвара,  --  выпалила
она.  --  Почему  уехал  так  поспешно?  И  еще  я слышала, что
собираешься сегодня же уехать в Киев.
     Он кивнул:
     -- Тебе все-таки сказали? А я  уж  тревожился,  что  девка
настолько тупая...
     Холод на ее спине превратился в глыбу льда:
     -- Ты... сам хотел, чтобы она подслушала?
     -- Подслушала,  -- хмыкнул он. -- Я устал повторять одно и
то же, чтобы хоть что-то запомнила.
     Внезапно дверь  за  ее  спиной  отворилась.  Сильные  руки
ухватили  ее  за  локти,  впихнули  на  середину комнаты. Дверь
захлопнулась с чмокающим звуком. Слышно было как грохнул засов.
Она повернула голову направо, потом налево. Ее  крепко  держали
гридни  Студена.  Оба  угрюмые,  молчаливые, немолодые, знающие
себе цену, матерые. Такие промахов не делают, обмануть подобных
зверей почти не удается.
     -- Зачем это? -- спросила она чужим голосом.
     Студен сделал  знак,  ее  толкнули  к  столу.  Оба  гридня
отступили  и  встали  спиной  к двери. Ольха гордо выпрямилась,
стараясь, чтобы не видели, как отчаянно бьется  ее  сердце.  Ее
взор был прямой, высокомерным. Она молча твердила себе, что она
княгиня,  и  должна держаться как княгиня. А это даже не рус, а
всего лишь славянин, хоть и княжеского рода.
     -- Что ты задумал?
     -- Сядь, -- сказал он медленно. -- Не понимаешь?  До  чего
же  мы,  славяне,  просты.  Ну просто как дурные козы. Это русы
потерлись   в   дальних   странах,   набрались   коварства   да
хитростей...  А  я  набрался  уже у них. Не нужна ты мне вовсе,
княгиня! Ну, раз ж попалась, то я использую, а потом  отдам  на
потеху своим воинам. Не серьги мне нужны, поняла?
     Она молчала, помертвев. Он хищно усмехнулся:
     -- Боишься?
     -- Что ты от меня... ждешь?
     -- Угадай.
     -- Вижу по тебе.
     -- Не угадала, -- он налил неспешно вина в кубок, медленно
выпил,  цедя  сквозь  зубы  как конь, что пьет из болота. -- Не
нужна ты все вовсе.
     -- Тогда зачем?
     -- Еще не сообразила?
     Гридень по его знаку выскользнул за дверь. Другой  тут  же
снова  закрыл  на  засов,  подпер  спиной. Его маленькие глазки
следили за каждым движением Ольхи.
     -- А кто  тебе  нужен?  --  спросила  Ольха  помертвевшими
губами.
     -- Кровавый  пес,  -- бросил Студен люто, -- кто ж еще! Он
примчится сюда, едва услышит, куда ты поехала.
     Она все еще не понимала:
     -- Зачем тебе Ингвар? Почему ты его так не любишь?
     -- Не люблю? Это единственный человек, которого  ненавижу.
Ухитрялся срывать мои задумки уже трижды! И всякий раз, даже не
понимая,  что рвет мои сети. Но на этот раз... на этот раз боги
послали мне  тебя.  Ингвар  придет!  Примчится,  сломя  г