на ходу заглянула  в  комнату,
куда   забежал  Боян,  задержалась.  В  дальнем  углу  на  ложе
виднелась  скрюченная   фигура   под   одеялом.   Седые   пряди
беспорядочно  лежали  на подушке, почти сливаясь с ее белизной.
Дряхлый старик спал, лицо было темное и сморщенное, как яблоко,
пролежавшее ночь на горячих углях.
     Боян  стоял  на  коленях  возле  ложа,  осторожно   трогал
старика:
     -- Отец... Отец, проснись!
     Старческие  дряблые  веки  с  трудом  приподнялись.  Молот
прошептал слабо:
     -- Сынок... Что случилось?
     -- Отец, -- торопливо заговорил  Боян,  --  надо  уходить.
няне восстали. Наши дружины все в дальних весях. Нас в Киеве не
больше двух десятков.
     Молот  с  трудом  приподнялся.  Высохшая  рука  беспомощно
пошарила у изголовья ложа:
     -- Где мой меч? Мужчинам позор умереть в постели.
     -- Отец, -- сказал Боян с болью и нежностью, -- твоя  рука
не удержит нынешний меч.
     Он  бережно  приподнял  отца, тот исхудал, могучие некогда
мышцы растаяли как воск на горячем солнце,  а  кожа  пожелтела,
пошла темными старческими пятнами.
     -- Сынок,  --  сказал  Молот  с достоинством, -- мы должны
драться!
     В выцветших глазах зажегся  гордый  огонек.  Он  попытался
выпрямить спину. Охнул, его перекосило.
     -- Да-да,  --  согласился  Боян,  --  но в удобное для нас
время, и в удобном для нас месте.
     Он ухватил отца на руки, бегом вынес в коридор, бросив  на
Ольху  виноватый  взгляд,  торопливо сбежал по лестнице. Уже на
крыльце Молот, опомнившись, спросил слабо:
     -- Сынок... неужто бежим?
     -- Отступаем, --  бросил  Боян.  Он  оглянулся,  отыскивая
своего  коня. Возле коновязи Ингвар седлал коня. Белая кобылица
из Багдада стояла  уже  под  седлом.  Уздечка  была  в  золотых
бляшках,  а  под  украшенным  золотом  седлом блестела расшитой
серебряными и золотыми нитями дорогая попона. Павка бегом вывел
коней, увидел Бояна с отцом на руках, заорал возмущенно:
     -- Ты и этого старого хрычару берешь?
     -- Это мой отец, -- огрызнулся Боян.
     Павка хрюкнул недовольно, мотнулся в конюшню,  оттуда  уже
потянулись   струйки   дыма,  вывел  еще  двух  коней.  Боян  в
нерешительности посмотрел на них, на отца, наконец, усадил  его
в  седло коня, которого Павка оседлал для себя, сам сел позади.
Ветерок развевал серебряные  пряди  старика.  В  своей  длинной
рубашке,  в  какой  Ольха  привыкла  видеть  детей и женщин, он
казался совсем маленьким и беспомощным. Только  ширина  ладоней
напоминала, что некогда был сильным и могучим воином.
     Павка,  разозлившись, седлал нового коня, а Бояну бросил с
упреком:
     -- Забыл, как он нас гонял? Самое время его оставить!
     -- Тебя гонял за дело, -- огрызнулся Боян.
     -- А тебя?
     -- За дурость. Что с тобой  связался.  Чужие  груши  крал,
будто своих не было.
     -- Чужие всегда слаще. Вон даже хоть и свою бабу, но ежели
в чужом сарае...
     Руки  Ингвара  опустились, когда он увидел Ольху с узелком
ее вещей в руках. Лицо его стало желтым,  как  у  мертвеца.  Он
стоял  и  смотрел.  Глаза его были полны отчаяния. Сердце Ольхи
застонало от жалости. Она высвободила руку от  хватки  Зверяты,
буркнула:
     -- Мое  племя  лежит  к  северу. Это по дороге мимо твоего
терема. Заедем, переночую.
     Уже поставив ногу в стремя, она услышала сзади такой вздох
облегчения, что  волосы  ее  взвились  как  под  ударом  ветра.
Вспрыгнула,  подобрала  поводья,  сзади  был  шум,  возня, кони
вертелись, чувствуя нервозность и страх людей,  и  когда  Ольха
увидела Ингвара, то, несмотря на тревогу, едва удержала губы на
месте.
     Ингвар,  снова смуглокожий и с блестящими глазами, метался
по двору, давал распоряжения, двигался как  молодая  молния.  В
нем жизни было больше, чем в целой волчьей стае.
     Они  были  уже  в седлах, когда к ним присоединился Влад с
тремя дружинниками. Они были на  конях,  при  оружии.  Выслушав
Ингвара,  Влад  стегнул  коня. Он и его люди вихрем вылетели за
ворота.
     -- Вперед, -- велел Ингвар своим. Он оглянулся  на  Ольху.
-- Надо убираться... Сюда придут в первую очередь.
     Они поворачивали коней к воротам, когда от терема раздался
крик.  На  крыльцо  выбежал  вчерашний  гонец.  За короткий сон
отдохнул, теперь было видно, что это битый жизнью воин, умеющий
отвечать на удар ударом. Он на бегу развязывал  тугой  узел  на
мешочке,  наконец,  распорол  ножом,  отшвырнул,  а в его руках
блеснул пурпуром сверток.
     Гонец тряхнул, по ветру заполоскался в его  руках  красный
княжеский  плащ. Ингвар стиснул поводья. В нем он видел Олега в
последний раз.
     -- Тебе,  --  выкрикнул  гонец.  Он   подбежал,   протянул
Ингвару. -- Велел передать перед смертью!
     -- Я не могу, -- ответил Ингвар хрипло.
     -- Он велел тебе!
     -- Это княжеское. Я не могу.
     -- Теперь это твое, -- сказал гонец твердо.
     -- Я не князь!
     Гонец  швырнул корзно в лицо Ингвара. Тот поймал невольно,
держал, еще не зная, что делать, но протянулись  требовательные
руки,  отняли,  он  ощутил, как княжеское корзно набрасывают на
плечи, застегивают на правом  плече  золотую  застежку  в  виде
пасти льва, после чего голос Павки гаркнул в ухо:
     -- Спешим! Иначе не только корзно, портки потеряем.
     -- Ходу, -- бросил Окунь.
     Боян  хлестнул  коня  и,  бережно  прижимая  к груди отца,
пустил коня в галоп. Когда вынеслись из ворот терема, впереди с
гиканьем и улюлюканьем помчались  Павка  и  Окунь.  Их  длинные
плети   с   вплетенным   в  ремешки  свинцом  с  таким  свистом
распарывали воздух, что народ  шарахался  еще  издали,  пугливо
жалея к стенам.

     Они  мчались  не  к городским воротам, а как поняла Ольха,
собирались куда-то наехать еще. Уже  замаячил  на  конце  улицы
трехповерховый  терем,  но навстречу все чаще попадались орущие
люди. У многих были рогатины, топоры.  Вдогонку  русам  швыряли
камни. Павке угодили в ухо, раскровянили.
     Перед  воротами  во  двор была целая толпа. В створки били
молотами,  рубили  топорами.  Завидев  грозных   русов,   толпа
расступилась,  но лица были угрожающими, а яростные вопли стали
еще громче. С той стороны ворот  послышался  радостный  вскрик.
Створки  со скрипом распахнулись, Боян первым ворвался во двор.
Ингвар  и  Павка  с  Окунем  отступали  с  обнаженными  мечами,
сдерживая  напирающую  толпу.  Ингвар  постоянно  оглядывал  на
Ольху, в глазах был страх, и Ольха, чтобы его тревожить меньше,
держалась рядом с Бояном. Тот поневоле  избегал  схватки,  руки
были заняты отцом и поводьями.
     Ворота кое-как затворили, в них тут же начали свирепо бить
тяжелым.  Во  дворе  уже собралась челядь, в руках были топоры,
косы, боевые цепа. Увидев русов, угрожающе заорали, засвистели.
Кто-то  воровато  обогнул  маленький  отряд  по  широкой  дуге,
бросился отворять ворота.
     Внезапно  окно на третьем поверхе распахнулась. Показалось
заплаканное  лицо  женщины.  Она  прижимала  к  груди  ребенка.
Угрюмого,  насупленного,  даже  со  двора  Ольха узнала Бояневе
семя. Ребенок, увидев  отца  о  дедом,  требовательно  протянул
руки.
     Боян закричал:
     -- Мы сейчас!
     Женщина  охнула,  едва  не  выронила  ребенка.  Глаза ее с
ужасом уставились  на  что-то  за  спиной  Бояна.  Боян  быстро
обернулся, но только успел увидеть летящий в него дротик. Павка
мгновенно  вздернул  кверху  щит.  Звонко звякнуло, щит едва не
выдернуло из руки. Павка  ругнулся,  а  Ингвар  тут  же  достал
смельчака длинным мечом.
     -- Спасибо!
     -- Все в долг, -- ответил Павка.
     Челядин  рухнул, забился в смертных корчах. Кровь хлестала
во все стороны, как из недорезанной свиньи. От русов отхлынули,
но тут же бросились на крыльцо терема. Боян  спрыгнул  с  коня,
умоляюще оглянулся. Павка закричал с досадой:
     -- Да  беги,  беги!  Я  посмотрю  за  твоим  хрычагой,  не
дергайся!
     Ингвар внезапно крикнул:
     -- Боян, не успеваешь.
     Боян дернулся, оглядываясь  то  на  отца,  которого  одной
рукой  поддерживал  в  седле  Павка,  закрывая щитом другой, то
глядя на окна терема. На крыльце толпились вооруженные мужчины,
от усердия  спихивали  друг  друга.  Наконец  двери  слетели  с
петель, народ хлынул вовнутрь терема.
     -- Догоним!  --  закричал  Боян страшно. В глазах блеснули
слезы, голос сорвался. -- В капусту всех... ударим дружно!
     -- А нам ударят в спину, -- сухо бросил Ингвар. -- Уходим.
     Отчаяние в глазах Бояна было таким, что Ольха ощутила, как
у нее задрожали  губы,  а  в  глазах  расплылось.  Она  сердито
вытерла слезы. Если бы ненависть убивала, на седле коня Ингвара
осталась бы горстка пепла.
     Два  брошенных  дротика  звонко  ударились  о щит Ингвара.
Стрела звонко щелкнула о шлем, унеслась.  Он  повернул  коня  в
сторону  ворот.  Створки трещали, выгибались. В щели были видны
озверелые лица, острия топоров и копий.
     Боян в последний раз оглянулся,  в  глазах  застыла  мука,
бегом  вернулся  к  отцу.  Брошенный из пращи камень ударил его
сзади в голову. Звякнуло так, что у  Ольхи  в  ушах  зазвенело.
Боян  зашатался,  ноги  его подогнулись. Павка подал коня в его