же бдительная Зверята не углядела, влез
в окно и, затаившись за ложем, стал ждать.
     Ночь  тянулась  медленно.  Ингвар полагал, что неизвестный
явится под утро, когда сон смежает веки самым  бдительным,  сам
бы  так  поступил, потому изготовился ждать долго, терпеливо. И
сперва   даже   не   почуял,   что   дверь   начала    медленно
приоткрываться. На этот раз не скрипнула, хотя Ингвар все время
собирался  сказать  Зверяте,  чтобы  капнула опийного масла, от
скрипа уже скулы сводит.
     Дверь открылась шире, опять же  без  скрипа,  в  полумраке
появилась  неясная  тень.  Дверь  так  же  неслышно  закрылась.
Неизвестный, обезопасив себя от случайной стражи,  как  призрак
двинулся  вдоль  стены.  Когда попал в узкий луч лунного света,
Ингвар разглядел лишь приземистую широкую фигуру  с  капюшоном.
Даже лица не углядеть, может быть это вовсе баба.
     Его осыпало морозом. А если это не баба, а... женщина?
     Неизвестный  довольно  уверенно прошел к маленькой скрыне,
на два замка, вынул из-под полы длинный узкий шкворень.  Ингвар
похвалил  себя,  что  не  высунулся  раньше.  С  голыми  руками
супротив шкворня  не  попрешь,  а  с  мечом  и  того  хуже:  за
потолочную  балку  зацепишься  или  всю  мебель  порубишь, пока
развернешься для удара.
     Когда послышался скрип выдираемых гвоздей, Ингвар  так  же
неслышно  подкрался  сзади.  Его кулак взметнулся как молот. Он
собирался оглушить, быка валил таким ударом, но  пальцы  больно
ожгло: под капюшоном оказалось железо.
     Неизвестный  упал  лицом  на  сундук, быстро повернулся, и
второй удар пришелся прямо в  лицо.  Ингвар  ощутил  на  кулаке
мокрое, отряхнул пальцы, глядя на распростертое тело. На всякий
случай сильно пнул ногой, быстро вышел в коридор, оставив дверь
открытой, схватил со стены светильник и еще быстрее вернулся.
     Человек  со  стоном  помотал  головой, открыл затуманенные
болью глаза. Из разбитого носа струилась темная кровь.
     -- Добро   ли   воровалось?   --   сказал   Ингвар   почти
сочувствующе.  -- Вижу, не зело добро... Что занесло так далеко
хазарского посла?
     Хазарин с  трудом  сел,  опираясь  руками  в  пол.  Черный
капюшон  свалился, но и там было черно, даже блики не играли на
металле. Сажей вымазал, понял Ингвар. Опасный противник,  ежели
так все предусматривает наперед.
     -- Говори, -- пригласил Ингвар. -- Но не раздумывай долго.
Я не зря заслужил прозвище кровавого пса.
     -- Зря,  -- ответил хазарин. Он поморщился, потер затылок.
-- Кулак у тебя... Все равно безоружных не убиваешь. Это знают.
     -- Когда-то могу измениться. Что ты искал?
     -- Воевода, ты же знаешь. Или грамоты не было?
     -- Угадал, -- кивнул Ингвар. -- Странно, что ты попался  в
такую простую ловушку.
     Хазарин ответил с горькой насмешкой:
     -- Да  с вами, простыми и простодушными, все навыки быстро
теряешь. Вот когда вернусь в Царьград...
     -- Вряд ли побываешь в Царьграде,  --  сказал  Ингвар.  --
Вряд  ли  вообще выйдешь даже из этой комнаты. Разве что ногами
вперед. Но посмотрим, посмотрим. Почему ты здесь, а не в Киеве?
Разве не там надо мутить виду?
     Хазарин смотрел со странной  усмешкой.  Чуть  отодвинулся,
сел  У  стены,  прислонившись  спиной,  уже обеими руками щупал
голову, шею, грудь.
     -- Все еще не понимаешь?
     -- Нет, -- признался Ингвар честно.
     -- Ну что ж, -- сказал хазарин медленно, -- если это  так,
то почему твои сапоги стали... зелеными?
     Удивленный  Ингвар  взглянул  на  ноги,  и  в  тот  же миг
хазарин,  выдернув  руку  из-за   пазухи,   сделал   неуловимое
движение. Ингвар не видел блеснувшее лезвие, но провел в битвах
больше  дней,  чем  прожил в мире, и мгновенно отклонился, едва
заметил что-то необычное в поведении противника.
     И так же сразу  вцепился  в  кисть  руки  хазарина,  круто
повернул, услышал крик. Нож выпал, а хазарин со стуком ударился
о землю. Он так и лежал, уткнувшись лицом в землю и хватая ртом
воздух. Во всей его фигуре было ожидание скорой смерти.
     Ингвар шагнул вперед, рукоять ножа удобно лежала в ладони.
Оставалось  одним  ударом  прервать презренную жизнь, во Ингвар
ощутил какое-то неудобство. То ли воинское правило, что лежачих
не бьют, то ли мечом бы рубанул-- с охотой, а ножом  как-то  не
по-мужски,  то  ли  просто потому, что хазарин распластался как
раздавленная жаба в пыли, пришлось бы наклоняться, чуть  ли  не
становиться на колени.
     Он пнул хазарина сапогом в бок:
     -- Вставай, тварь.
     -- Нет, -- прохрипел тот. -- Не-ет...
     Ингвар пнул сильнее, толчком перевернул на спину:
     -- Вставай, трус!
     Хазарин  лежал  с  желтым, как у мертвеца, лицом. В глазах
были боль и ужас смерти. Посиневшие губы дергались:
     -- Пощади...
     -- Нет,  --  отрезал  Ингвар.  --  Вставай  и  дерись  как
мужчина! Ты еще можешь, как и хотел, убить меня. Ну!
     Он  отступил на шаг. Хазарин начал приподниматься, стал на
четвереньки, но увидел зловещую улыбку на лице  руса,  внезапно
заверещал,  упал  лицом  в  пол.  Ингвар из несвязных выкриков,
полных непередаваемого ужаса, понял,  что  драться  хазарин  не
хочет  ни на каких условиях. Одно дело -- нож в спину, стрела в
темноте, камень из пращи из-за угла, другое --  лицом  к  лицу,
когда можешь убить, но можешь и быть убитым.
     Ингвар,  злой, как волк, пинал его ногами, обзывал трусом,
навьем,  трупоедом,  шелудивым  псом,  подстилкой  для   пьяных
варягов,  однако  хазарин  чувствовал, что едва поднимется, как
тут же падет мертвым от руки  руса.  Даже,  если  тот  позволит
взять в руки меч, все равно убьет, это видно по его беспощадным
глазам. Этот рус из тех, кто убивает.
     Наконец   Ингвар,  разозлившись  и  внезапно  ощутив  себя
усталым, выругался в последний раз, бросил резко:
     -- Ладно, тварь! Живи. Но вот тебе мой наказ. Уходи сейчас
же. И чтоб глаза мои тебя не видели.
     -- Но я...
     -- И запомни еще: если когда-либо попадешься на  глаза,  я
сразу  же посажу на кол. Или велю сперва содрать кожу с живого,
а потом все равно на кол. Запомнил?
     -- Да-да, -- пролепетал хазарин, его трясло, на измазанном
грязью лице глаза горели злобой как у загнанной в  угол  крысы.
-- Да, я все сделаю...
     -- Прочь!  --  заорал  Ингвар  в дикой ярости. Ярость была
больше на себя, потому что эта крыса  пыталась  его  убить,  и,
может  быть,  попытается  еще. Почему-то не мог убить лежачего,
даже такого. Вот если бы тот попытался убить или даже повредить
древлянхе...
     Одна эта мысль привела в  такое  бешенство,  что  едва  не
нагнулся  и  не  ударил, но хазарин уже отполз по-рачьи. В пяти
шагах осмелился подняться сперва на колени, затем встал на ноги
-- все еще сгорбленный, готовый в любой  миг  распластаться  на
земле в безопасной позе.
     Он  пятился  до  самых  дверей,  запнулся  о  занавес, что
опускался до пола, пошатнулся, обе руки испуганно шарили позади
в поисках дверной ручки.
     Ингвар зло усмехнулся, отвернулся от мерзкой твари.  Дверь
скрипнула,  но  что-то  насторожило,  он  быстро  повернулся  и
увидел, как из руки хазарина  вырвалось  сверкающее  острие!  И
понеслось ему прямо в лицо!
     Он дернулся в сторону, а рука будто сама по себе бросила в
хазарина  нож. Рядом с головой глухо стукнуло. Дротик с широким
лезвием вонзился с такой мощью, что едва  не  расколол  бревно.
Ингвар  запоздало  понял, почему хазарин так ненатурально шарил
по занавеси: искал спрятанное там оружие.
     А нож летел  прямо  в  лицо  хазарину.  Тот  непроизвольно
закрылся  рукой,  ухватил  нож, но внезапно вскрикнул. Ингвар с
недоумением  смотрел,  как  хазарин   побледнел   еще   больше,
расширенными  глазами смотрел на ладонь, где выступила кровь из
пальца.
     Подлейший из трусов,  подумал  Ингвар  с  отвращением.  Не
выносит  даже  вида  крови.  Своей. Чужую наверняка проливает с
наслаждением. Но только когда жертва надежно связана,  а  то  и
прикована!
     А  хазарин  судорожно  припал губами к ранке, начал сосать
кровь,  выплевывать,  снова  сосать   и   выплевывать.   Ингвар
вздрогнул   от   новой  мысли.  Ему  самому  приходилось  такое
проделывать  однажды.  Тогда  шли  через  земли  чуди,   а   те
пользовались  и  в  бою  отравленными  стрелами,  которые  боги
разрешают только против лесного зверя.
     -- Отравлено, -- сказал он медленно. -- Понятно...
     Он снял со стены свой двуручный меч. Хазарин,  зеленый  от
ужаса, на миг оторвал губы от ранки на пальце, заверещал:
     -- Ты обещал!
     -- Да,  обещал,  --  ответил  Ингвар нехотя. -- Ладно. Раз
обещал, то слово сдержу. Хотя, видят боги, с какой неохотой!
     Он окинул его жалкую фигуру с головы до  ног  внимательным
взором,  остановил  взгляд  на  лбу  хазарина, покачал головой.
Хазарин судорожно высасывал кровь,  пол  вокруг  него  покрылся
кровавыми плевками.
     -- Благо...дарю, -- прохрипел он.
     -- Не   за   что,   --   ответил  Ингвар.  Глаза  хазарина
расширились в удивлении, но Ингвар повторил, -- не за что... На
этот раз ты перехитрил самого себя.
     Хазарин кивнул, соглашаясь со всем, что скажет воевода,  в
руке  которого  длинный  меч,  быстро отсасывал кровь. Рука уже
побелела, не успевая нагнетать кровь,  пальцы  стали  дряблыми,
словно сутки мокли в теплой воде.
     Ингвар  сел на лавку, наблюдал. Когда хазарин от усталости
замедлил движения, Ингвар сказал негромко:
     -- Еще одна ранка. На лбу.
     Хазарин неверяще провел ладонью по лбу, подвес  к  глазам.
Ингвар  не  думал, что побледнеть можно еще больше. Из желтого,
как мертвец хазарин стал  синим,  и  губы  стали  лиловыми.  Он
закатил глаза, прошептал:
     -- Кровь...
     -- Задело  кончиком,  -- сказал Ингвар почти сочувствующе,
-- а туда языком не  достанешь.  Вот  если  бы  он  был  как  у
коровы... Нет, и тогда бы не достал, пожалуй.
     Хазарин  дернулся.  Губы  шевелились  все медленнее, будто
замерзали в сильный мороз:
     -- Ты видел...
     -- Но не я смазал нож ядом, -- напомнил Ингвар.
     -- Ты смотрел на меня... видел, как я пытаюсь  спастись...
и смеялся!
     -- Не  то,  чтобы так уж и ржал, -- заметил Ингвар, -- но,
сам понимаешь...
     Хазарин откинулся всем  телом  на  стену.  Глаза  медленно
угасали. Прошептал:
     -- Ты хочешь знать, кто твой враг?
     -- Я узнаю, -- ответил Ингвар.
     Он  смотрел  внимательно  на  опасный нож, что лежал между
раздвинутых  ног  хазарина.  Тот  поймал  его   взгляд,   слабо
улыбнулся:
     -- У  меня  нет  сил шевельнуть пальцем... Теперь понимаю,
откуда эта слабость и боль в желудке.
     -- Не я  взял  такой  нож,  --  напомнил  Ингвар  почти  с
сочувствием.
     -- Ты  чересчур...  Нет,  тебе  не узнать... А спросить...
гордость не позволяет.
     Он скривился, пережидая приступ боли. Лицо посерело, пошло
глубокими трещинами. Ингвар подумал даже, что  наступил  конец,
но хазарин снова открыл глаза:
     -- Твой тайный враг...
     Из  горла  вырвался  хрип.  Тела  дважды дернулось, голова
откинулась, гулко ударившись затылком о бревна.  Ингвар  ощутил
желание  наклониться  вперед,  спросить умирающего, кто же этот
тайный недруг, но взгляд вовремя упал на нож, что лежал  совсем
рядом с ладонью хазарина. Если враг еще может шевелиться...
     Хазарин   медленно   поднял   веки.   Ингвар   отшатнулся,
кровеносные жилки в глазах полопались,  глаза  залило  красным,
как  небо  на  закате.  Белки  выглядели  страшно, будто Ингвар
смотрел в глаза зверя из пламенного мира мертвых.
     -- Еще жив? -- спросил Ингвар. -- Ладно... Пусть твои боги
возьмут тебя в свой вирий. Ты верно служил своей стране.
     Хазарин прохрипел едва слышно, и  Ингвар  поймал  себя  на
том, что наклонился, прислушиваясь:
     -- Мне  уготован  ад  за  мои грехи... Но ты прав, я верно
служил своей стране.
     Захрипел,  задергался,  сполз  на  пол.  Ингвар,  уже   не
опасаясь неожиданности, наклонился к умирающему:
     -- У  тебя  будет  меньше грехов, если ты скажешь, кто мой
враг!
     Синие губы шевельнулись, с них слетело:
     -- Влад...
     Он дернулся и затих. Незрячие глаза уставились в  потолок.
Ингвар  провел  ладонью  по  лицу  мертвеца,  надвигая  веки на
глазные яблоки. Влад? Который на своем примере доказывает,  что
вражда  к  русом  иссякнет  сама  по себе. Пройдут поколения, и
русов не останется. Будут одни русичи, а русичи уже  наполовину
славяне.
     Он  поднялся,  пошел  из  горницы.  На пороге оглянулся на
распростертое тело. И все-таки хазарин, хоть  и  жил  трусом...
или  прикидывался,  умер  как  верный слуга своей Хазарии. Даже
умирая, когда вроде бы обязаны говорить правду,  сумел  бросить
тень  на его ближайшего помощника. И тем самым нанести еще один
сильный удар.
     Почти что отравленным ножом. В спину.

     Глава 45

     Погорельцы  обычно  обходили  укрепленный  терем  Ингвара,
потому  вартовые  сразу  подняли  тревогу,  когда  малая групка
оборванцев свернула к их воротам.
     Ингвар едва успел пересечь двор, когда  рядом  с  воротами
распахнули   дверцу.   Первым  показался  дряхлый  старец,  его
поддерживали под руки, за ним шли  две  молодые  женщины,  трое
детей,  затем  одним  за  другим  пятеро  мужчин, исхудавших, в
лохмотьях, двое с повязками, сквозь которые  проступала  кровь,
прошли трое старух.
     Последними  были  к  удивлению  Ингвара  трое волхвов. Два
простых, каких  встречал  у  любого  капища,  а  третий  был  в
звериной   маске,   закрывавшей   лицо.  Ингвар  с  отвращением
передернул плечами. Русы не любили волхвов из Тайного Братства,
самого звериного культа  полян,  а  сами  поляне  не  любили  и
боялись.  Впрочем,  такие  же  были,  по  слухам,  и  в  других
славянских племенах.
     -- Что, --  сказал  он  недобро,  --  от  своих  бежишь?..
Ладно-ладно,  проходи  во  двор.  Мизгирь, распорядись, чтоб их
накормили и разместили.  В  западном  крыле  есть  пара  пустых
чуланов.
     Волхв  глухо  пробормотал  слова  благодарности, согнулся,
будто его ударили палкой,  поспешил  вслед  за  другими.  Ольха
посмотрела  вслед с жалостью и злостью. Неужели у полян все так
рушится? Если даже этот прибежал искать крова у  своих  врагов,
то где же гордость?

     Однажды уже к вечеру далеко в лесу звонко протрубил боевой
рог. Дозорные  насторожились,  а  Ольха  тут  же  поднялась  на
сторожевую вышку.
     Вскоре из леса выехали  и  повернули  коней  на  дорогу  к
крепости  два  всадника.  Оба  выглядели  как  башни, заходящее
солнце светило им в спины, скрывая лица, оба казались еще более
огромными и зловещими. Кони под ними  были  как  два  холма,  а
когда пошли тяжелым галопом, то в крепости увидели, как за ними
несется стая черных галок, то взлетая, то падая оземь.
     -- Богатыри,  --  сказал  кто-то  с  благоговением. -- Так
выбрасывать комья земли могут только копыта коней Олега  Вещего
и Асмунда Веселый Пир...
     Закатное  солнце  играло  на  доспехах,  всадники казались
одетыми в красную чешую. Один сидел на коне недвижимо,  угрюмый
и насупленный, второй еще издали помахал рукой.
     Ольха вскрикнула счастливо:
     -- Рудый!
     Пол затрясся мелкой дрожью, Ингвар взбирался по лесенке со
скоростью куницы, что гонится за белкой.
     -- Рудый? Где Рудый?
     -- К воротам едет! А с ним Асмунд!
     Ингвар  всмотрелся, тотчас же торопливо начал спускаться с
криком:
     -- Отворяй ворота!.. Отворяй!
     Заскрипело,   затрещало,   затем   гулко   застучали    по
деревянному  настилу  копыта  двух боевых коней. Асмунд и Рудый
въехали неспешно. Рудый вскинул  руки  и  потряс  над  головой,
сцепив  ладони,  Асмунд  слез первым, позволил отрокам ухватить
повод коня.
     Рудый еще с седла крикнул предостерегающе:
     -- Если сейчас скажет,  что  хочет  есть,  то  это  наглая
брехня! Мы только что двух кабанчиков заполевали и съели1
     Асмунд остановился как вкопанный, развернулся к Рудому, не
замечая подбегающих Ольху и Ингвара:
     -- Что?  Каких  кабанчиков?..  Со  вчерашнего  утра во рту
крошки не было!
     Ингвар, смеясь, обнял его, а Ольха торопливо успокоила:
     -- Асмунд,  будто  мы  не  знаем  Рудого!  Как  вы  только
доехали, и ты не убил его по дороге?
     -- Вот  видишь, -- сказал Асмунд укоряюще Рудому, -- какая
у тебя слава?
     Рудый спрыгнул с коня, глаза были отчаянные:
     -- Вот так и говори правду!
     Зверята,  улыбаясь,  уже  властными  взмахами   направляла
челядинцев  то  на  поварню,  то  в подвал за припасами. Кто из
воевод говорит правду, угадать нельзя. Асмунд всегда  ест  так,
что  душа  радуется,  глядя. Недожаренное или пережаренное тоже
смолотит, смотреть любо. И тарелки за ним мыть не надо.

     Каждый вечер Ольха поднималась на дозорную башенку. Кремль
и без того стоял на холме, а с башни  все  вовсе  было  как  на
ладони.  И  особенно заметны багровые огни, от которых начинало
тревожно биться сердце, а мышцы напрягались, готовые уносить от
беды. Горели веси, горели поля, сараи, стога сена.
     Асмунд, несмотря на грузность, поднимался к  Ольхе,  стоял
рядом,  сопел  жалостливо,  ворчал,  в  досаде  бил  кулаком на
высоким перилам. Рудый бывал наверху редко, умному и с печи все
видно, а Ингвар словно страшился остаться с Ольхой наедине.
     Да не заведу я разговор об  отъезде,  говорила  Ольха  ему
громко,  отчетливо,  но  про себя. Всяк видит, что по дорогам и
тропкам одни разбойники да тати шастают. Ехать мне нельзя, пока
не утрясется. Тоже всем очевидно. И  никто  не  ждет,  что  она
уедет.  Правда, ей самой не хочется уезжать, сейчас уезжать, но
это уже ее личное, вслух непроизносимое.
     Сегодня Ольха долго стояла наверху с Асмундом, прежде  чем
услышала  как  заскрипели ступеньки. Пол и дощатые стены начали
подрагивать: Ингвар обычно взбегал, прыгая через две ступеньки,
из него через край била ярая мужская мощь.
     Едва бритая голова выросла  над  краем,  как  Ольха  сразу
поймала  себя на том, что украдкой посматривает на его чуб. Все
еще не может привыкнуть, что русы бреют головы, носят серьги...
обязательно в левом ухе, что у каждого на  левой  руке  тяжелый
браслет,  а  на пальцах кольца. Русы их называют перстнями, ибо
носят на перстах, но на пальце Ингвара есть и круг-лов  золотое
колечко, особое, обручальное...
     Она  ощутила как, на щеках разгорается румянец. К счастью,
темнеет, не увидит даже Асмунд.
     Ингвар был в простой полотняной рубашке, без меча, лишь на
поясе висел короткий нож. На сапоги налипла глина, явно ездил в
дальние веси своих земель.
     -- Олег  говаривал,  --  сказал  Асмунд,  ни  к  кому   не
обращаясь,  -- что эти люди, идущие от семени великого Славена,
ни в горе, ни в радости не знают удержу. Теперь видим, до  чего
доводит радость...
     -- Может,  горе?  --  предположил  Ингвар. Он покосился на
Ольху.
     -- Какое горе, когда помер кровопийца князь Олег!
     -- Да уж, ни одной целой хаты не осталось,  --  согласился
Ингвар. -- Как любят жечь!
     -- И рубить мебель, -- добавил Асмунд.
     Оба  посмотрели  на  Ольху, не обиделась ли за свой народ.
Ольха пожала плечами:
     -- И бить посуду.
     В ночи пожары были  особенно  страшными.  Дым  сливался  с
черным  небом,  разве  что затмевал звезды, зато багровый огонь
видели издали. Ольха  словно  слышала  отчаянные  крики,  треск
падающих  крыш,  стен,  ржание  обезумевших  коней  в  запертых
конюшнях.
     -- Это еще цветочки, -- сообщил Асмунд хмуро.
     Ольха подпрыгнула:
     -- Что может быть хуже?
     -- Уход Олега застал хазар,  савиров  и  гиксов  врасплох.
Сейчас  спешно  собирают  войска.  Со дня на день надо ждать их
отряды. Уже завтра нам бы послать людей. Пусть ждут  и  хватают
лазутчиков.
     Ингвар усомнился:
     -- Со  дня  на  день?..  У них сейчас заготовка кормов. Ни
один каган не соберет войско для набега! У нас еще есть  недель
пять, не меньше.
     Ольха вспомнила:
     -- Я  слышала, что князь самые