ые,  каши  из  зеленой
ржи  и  пшеницы,  сырники, кровяные колбасы, колбасы из гусиной
печени,  колбасы  из  озерной  рыбы,  голуби  жареные,   голуби
разварные,  без  счета  подавали после рябчиков блюда из мелкой
дичи: бекасов, диких  голубей,  дупелей,  жаворонков,  куликов,
перепелок, песочников, подорожников, сивков, скворцов, дроздов,
стрепетов, травников, чорнозобок, зуйков, овсянок...
     Ольха  по  большей  части и птиц таких не знала, в лесу не
водятся, как и рыбу прежде  едала  лишь  ту,  что  живет  в  их
крохотной  речушке.  А в могучем Днепре, что все равно похож на
окиян, чего только не водится!
     Еще она помнила уже смутно, что ела жареных рябчиков, кашу
из раков, снова сыры, суп из свежих грибов, пирожки из  мозгов,
молодую  морковь,  репу,  земляные  груши,  горки  земляники  и
малины, жаркое из откормленных кур, набитых печенкой вперемешку
с зеленью, разварную говядину, заливное  из  зайца,  компот  из
разностей,  жареные мозги с подливой, жареную баранью грудинку,
разварную рыбу с пряными корешками, сбитые  сливки,  пироги  со
свежей  земляникой, жареного глухаря, судака разварного, щуку с
хреном, ряпушку печеную  с  хвощом,  блины  гречневые,  куличи,
бабы,  жаркое  из  медвежатины,  кисель  со  взбитыми сливками,
вареный окорок молодого вепря,  телятину  жареную  с  яичницей,
курицу  с  черносливом,  воловий  рубец с оболянкою, кулебяку с
рыбою, крапиву с яйцами, сморчки с мозгами,  линя  с  подливой,
блины  гречневые,  карпа жареного, карасей в сметане, кисель из
крыжовника, окрошку, щуку с грибами, сладкий  пирог  из  свежих
ягод,  окуней  вареных  с  подливой, рябчиков с ягодами, суп из
гуся, оладьи с  вареньем  и  сметаной,  ерши  жареные,  телячью
печенку с земляникой...
     Были  десятки других восхитительных блюд, названия которых
даже не  пыталась  запомнить,  только  провожала  вытаращенными
глазами  то  диковинную рыбу с нежнейшим мясом и совершенно без
костей,  Асмунд  обозвал  ее  стерлядью,  назвал  даже  дальнюю
страну,  откуда  привозят  еще  живой,  то отодвигала Асмунду и
Рудому очередного поросенка с хреном, испеченного как-то  иначе
или  наполненного  не  рябчиками, а жареными дроздами, то снова
дивилась  невиданным  блюдам  и   вслушивалась   в   диковинные
названия:  капуста,  морковь, гречневая каша, окрошка, котлеты,
осетрина...

     Оглушенная   великолепием   палаты,   богатством    одежд,
диковинными блюдами, она все же замечала и повышенный интерес к
себе.  Не  только  как  к  пленной  женщине,  хотя  уже  ловила
похотливые  взгляды,  но  как  к  пленной  княгине.   Она   это
чувствовала,  отец не зря учил княжескому ремеслу. Князь всегда
должен уметь видеть и слышать больше других, подмечать мелочи.
     Поэтому, даже не отрываясь от еды, она чувствовала на себе
пристальный  взгляд  человека  с  черными   глазами.   И   даже
рассмотрела,  на  него  не  глядя,  что  у него черная курчавая
бородка, черные, как Воронове крыло,  волосы  и  смуглое  лицо.
Густые  брови  срослись  па  переносице,  глаза блистают остро,
недобро. Хазарский посол, вспомнила она. Он пил и ел  как  вое,
смеялся  шуткам,  провозглашал здравицу в честь великого князя,
создателя Новой Руси, но пьет и ест, как она  заметила,  меньше
других,  не пьянеет, а его черные, как спелый терн, глаза время
от времени обшаривают лица всех сидящих,  ничего  и  никого  не
Пропуская.
     Любопытно,  подумала  она  невольно, кто-нибудь видит это?
Или замечает только она,  с  детства  воспитанная  в  княжеской
науке все видеть и все примечать?
     Когда  Ольха, попросив позволения отлучиться, встала из-за
стола, хазарин был занят разговором, не видел как она вставала,
однако когда возвращалась со  двора,  в  коридоре  ее  окликнул
негромкий  голос.  Ольха  повернула  голову,  хазарин  манил из
раскрытой двери небольшой комнаты.
     Ольха горько усмехнулась. Еще, когда только  встала  из-за
стола,  как почти сразу поднялись трое пирующих у двери. Она не
видела когда Ингвар подал им знак, но дружинники  следовали  за
ней  во  двор  до  самого  отхожего  места.  И  сейчас  едва не
наступают ей на пятки, так спешат вернуться за стол.
     -- Вряд  ли  мне  это  будет  позволено,  --  сказала  она
насмешливо.
     Хазарин кивнул:
     -- Это  все  просто. Отсюда бежать невозможно. А гридням я
подарю по золотому. За то, что поговорю с тобой. У них на виду.
     Он  сунул  гридням  монеты,  и  Ольха  удивилась  с  какой
готовностью  ей  разрешили  остановиться.  Хазарин  увлек  ее в
комнату, но дверь оставил открытой. Русы могли видеть пленницу,
но не слышали разговора.
     Ольха спросила негромко:
     -- Что ты хочешь?
     -- Ты боишься?
     -- Я и так пленница, -- ответила она холодно. -- Мне  хуже
не будет.
     Он улыбнулся, показав мелкие острые зубы:
     -- Тогда  заботишься обо мне?.. Ладно, шучу. Рискую только
я, да и то не очень.
     -- Что ты хочешь? -- спросила она.
     Он пожал плечами:
     -- Прямой  вопрос.  Древляне  все  таковы?  Я  мог  просто
заинтересоваться красивой женщиной. Как и все другие мужчины.
     -- Только не ты, -- бросила она. -- Я тоже видела тебя.
     Его губы изогнулись в улыбке:
     -- Ты  видела  меня,  я  видел  тебя... Ты не находишь это
знаменательным?
     -- Нет, -- сказала она резко. -- Пожалуй, ты зря  потратил
деньги. Я пойду.
     -- Погоди,  --  попросил  он  уже  без  улыбки. -- Я хотел
сказать, что у  нас  есть  нечто  общее.  Мы  терпим  обиды  от
захватчиков.  Да,  у славян к нам мало любви, ведь часть племен
платила нам дань. Те же поляне, к примеру.  А  часть  славян  и
теперь наши данники. Но древляне никогда ими не были, верно?
     Она гордо тряхнула гривой волос:
     -- Никогда!
     -- Значит,  у  вас не должно быть к нам вражды, -- ответил
он, в черных глазах  блеснула  насмешливая  искорка,  и  она  с
внезапным  гневом  поняла,  что  он  имеет  в виду. Древляне не
платят дань потому, что  сидят  в  непроходимых  лесах,  где  и
человеку  пробраться  трудно, а уж хазарской коннице никогда не
пройти. -- Мы можем говорить как друзья.
     -- А дань с полян? -- напомнила она.
     -- Вы не поляне.
     -- Поляне нам братья, -- напомнила она. -- Пусть  даже  не
совсем  удачные.  Но  ведь  даже  от  уродов грех отказываться,
верно?
     Его черные  глаза  по-прежнему  были  насмешливыми,  будто
разговаривал с ребенком:
     -- Разве  не  бьются  с  братьями  хуже  всего?  Именно  с
братьями есть что делить. Ладно, я не об этом. К  тому  же  это
была малая дань -- по мечу с дыма.
     -- Дань кровью, -- напомнила она гневно.
     -- Да,  --  кивнул  он, -- но что можно взять еще с нищих?
Зато ваши юноши... прости, юноши полян, взятые в  наши  войска,
участвовали в дальних походах, видели дальние страны. И те, кто
возвращался... пусть их было немного, но возвращались богатыми!
А  русы пришли и насели на вас своим задом. Они не просто берут
дань, они превратили в рабов всех от мала  до  велика.  И  даже
земли ваши, некогда земли Великой Куявии, назвали Нивой Русью!
     Она видела, что он прав. Хазары были меньшим злом даже для
полян.  Их  почти  не  видели, они приходили по весне, отбирали
крепких парней в свое войско. С  каждой  семьи  по  одному,  но
детей в полянских семьях больше, чем зерен в маковой головке.
     -- Ладно, что ты хотел сказать?
     -- Напомнить,  что у нас общие интересы, -- сказал хазарин
уже серьезно. -- И давай действовать вместе... Или, по  крайней
мере,   помогать  друг  другу.  Ибо  если  русы  укрепятся,  то
подгребут под себя все окрестные племена.
     -- И будут поглядывать на Хазарский  каганат,  --  сказала
она с ноткой злорадства.
     Его глаза оставались серьезными:
     -- До  этого  еще  далеко. А вот от ваших племен ничего не
останется. Вы  все  станете  русскими  рабами!  Или  просто  --
русскими.
     В комнату заглянул страж, выразительно подбросил монету на
ладони. Ольха усмехнулась:
     -- Магия твоего золота иссякает.
     -- Я  сказал  достаточно,  --  бросил хазарин небрежно. --
Подумай на досуге.
     Ольха  вышла  и,  в  сопровождении  стражей,  вернулась  в
палату.

     Она понимала, что хазарин жестоко прав. Русы пришли, чтобы
остаться.  Дань  хазарам  славяне  почти не замечали, хотя дань
кровью  считалась  самой  тяжелой  данью.  Но   в   многодетных
полянских   семьях,   где   пятнадцать-восемнадцать   детей  не
редкость,  всегда  находились   охочие   постранствовать,   без
принуждения шли в хазарское войско. Понятно, их первыми бросали
на взятие чужие городов, но опять же -- те первые могли сорвать
драгоценные  серьги  и кольца с жертв, пытками заставить выдать
спрятанное золото.
     Ольха немало знала о хазарах, ибо в  ее  племени  доживали
век трое стариков, что ходили в походы еще с великим Марином, а
недавно  вернулись  двое  воинов,  которые  служили аларесиями,
то-есть, телохранителями хазарского кагана. Правда, из  племени
уходило  семь  лет  тому  двенадцать  сотен  молодых  парней...
Впрочем, не  обязательно  все  погибли.  Кто-то  мог  остаться,
прижиться. ч
     От  этих  двух  Ольха  и  знала о царстве хазар. С бедными
кочевниками стряслось то же  самое,  что  со  славянами.  Южных
славян  победила  и  ввергла в рабство нивесть откуда явившаяся
орда диких кочевников --  черноволосых,  узкоглазых,  злых,  во
главе  с  ханом Аспарухом. Кочевники называли себя болгарами, и
покоренные земли тоже назвали Болгарией. Западных славян теснят
и захватывает германцы, а восточных сперва  захватили  викинги,
как  делали  уже  в  Нормандии,  Корсике  и  других  диковинных
странах, а потом, когда славяне викингов погнали -- русы. Хазар
же  победили  и  поработили  иудеи.  Но  не  силой,  а   как-то
хитростью.   Незаметно   для   хазар   заняли   места   вождей,
полководцев, а потом и вовсе сменили местных  богов  на  своих.
Вернее, на своего, так как иудеи поклоняются одному богу, очень
ревнивому, который других не терпит.
     А   побывавший   в   Хазарии   волхв  древлян  рассказывал
удивительного еще больше. А о про иудеев рек, что  они  некогда
были  храбрыми  воинами, но так как даже самые сильные рано или
поздно умирают, если не гибнут, а новым приходится вое начинать
сначала, то иудеи долго думали,  как  бы  свою  силу  копить  и
передавать   этим  новым  воинам.  Чтобы  каждое  их  поколение
становилось сильнее, в то время  как  другие  народы  постоянно
начинают сначала. Но силу нельзя передавать, как и отвагу. Даже
у  богатырей  дети  часто  рождаются  слабыми, а у храбрецов --
трусами. Однако можно передавать богатства, знания!
     И целый народ иудеев начал заниматься тем, что  накапливал
золото  и добывал знания. По их вере каждый должен уметь читать
и писать, только грамотный может собирать и умножать знания,  а
вместо  войск  начали  собирать  деньги,  воевать ими, подкупая
властителей других стран, покупая себе льготы.
     Хазарию завоевали не  мечом,  а  умом  и  золотом.  Сейчас
Хазарией  правят  только  иудеи, они все стали боярами... как у
южных славян захватившие их дикие болгары, как  у  северных  --
захватившие  их  русы. Теперь хазарские войска двигаются только
по  приказам  иудеев,  воюют  в   их   интересах,   захватывают
славянские  племена и требуют молодых парней и девок на продажу
в южные страны.
     Олег пришел с войском в землю полян и  тиверцев,  спросил:
"Кому  платите  дань?".  Те  ответили:  хазарам. "Теперь будете
платить мне", велел Олег. Поляне покорились, а тиверцы  взялись
за оружие, ибо хазарская дань им казалась легче.
     Но  на  чью сторону стать древлянам? От того, куда станут,
резко изменится карта всего белого света!

     Ингвар встретил ее вопросительным взглядом.  Если  скажет,
что  отсутствовала  долго,  подумала  она свирепо, прямо сейчас
шарахну по голове кувшином.
     Похоже,  он  прочел  это  в  ее  глазах,  смолчал,  только
засопел.  Асмунд и Рудый громко разговаривали, чокались полными
кубками, пили, вспоминали  былые  походы.  Асмунд  придвинул  к
Ольхе полный кувшин:
     -- Княгиня, отведай! Настоящее ромейское.
     Рудый пихнул его локтем:
     -- Пожалуй, она еще не пьет прямо из кувшина.
     Асмунд захохотал, и, опережая Ингвара, налил в кубок Ольхи
темно-красного,   похожего  на  кровь,  вина.  Запах  защекотал
ноздри, она опасливо пригубила сказочный напиток.
     Она видела, как пришли трое с бубнами и  двое  с  длинными
трубами,  но  не  обратила внимания, скоморохи везде одинаковы,
однако бубен стукнул  раз-другой,  и  ее  сердце  непроизвольно
стукнуло  в ответ. Заревела труба, хрипло и протяжно, совсем не
музыкально, и Ольха ощутила, как в ее усталом  теле  вздрогнули
какие-то жилки.
     Еще  двое  начали  стучать в бубны. Сперва тихо, затем все
увереннее, начали ускорять удары.  Второй  трубач  поднес  свою
деревянную  дудку  к  губам,  надул  щеки.  Ольг" вздрогнула от
нового рева, чем же он хорош, хриплый и злой, в это время среди
собравшихся пошло движение.
     Красивая миссионерка, поляница, как назвала  ее  для  себя
Ольха,  встала  и  вошла в освободившийся круг. Замерла на миг,
выпрямившись и глядя перед собой надменно, ее ноги  переступили
дважды,  и  она  начала  танец, от которого мурашки побежали по
спине Ольхи.
     Танец должен быть плавным, женщины  должны  двигаться  аки
серы  утицы,  смотреть  сладко  и  покорно из-под полуспущенных
ресниц, ни в  коем  случае  не  прямо  в  глаза,  а  то  сочтут
бесстыжей,  помахивать  платочком.  А  эта  прямо как танцующая
змея,  не  скрывается,  двигается  резко,  угловато,   нарочито
застывает в конце каждого движения как вмерзшая в лед лягушка!
     Не  успела  черноволоска  пройти  круг,  как  из-за  стола
вылезли двое из старшей дружины. Волосы до плечей,  па  лбу  по
обычаю русов перехвачены широкими обручами. Из серебра, судя по
цвету, с богатым узором, затейливыми насечками. Оба рослые, как
все  в старшей дружине, поджарые и перевитые тугими жилами. Они
начали пляс, глядя друг на друга вызывающе, будто готовились  к
схватке.  Бубны  били  громко, горяча кровь, а от хриплого рева
она просто вскипала.
     В палате уже все  смотрели  только  на  танцующих.  Кто-то
начал  размеренно  бить  в ладоши, постепенно и другие оставили
яства и выпустили из рук кубки.  Воздух  начал  вздрагивать  от
одновременных  ударов в широкие ладони, и это странной волнующе
вплелось в дикую музыку.
     Женщина ходила в  танце,  не  сгибая  спины,  между  двумя
воинами,  а  они  словно  бы  боролись  за  ее  внимание. Ольха
стиснула кулачки. Никогда не  видела  такого  странного  танца,
отвратительного и Одновременно такого... волнующего.
     Ни   разу   не  поклонилась  даже  князю,  отметила  Ольха
восхищенно. Смотрит дерзко, будто  он  перед  ней  и  не  князь
вовсе. Или она настолько выше, что для нее одинаково: смерд ли,
раб  или  Князь.  И танцует гордо, надменно. Что дивно, так эти
двое мужчин тоже не сгибают спин. Никто не пошел вприсядку,  не
кувыркнулся, не пол на руки!
     В  бубны начали бить чаще, а хриплый рев труб стал громче.
Тавец ускорился. Женщина была без оружия, но в каждом  движении
таилась сила, опасность.
     Двигались  ритмично,  одновременно,  их  рисунок танца был
удивителен и одинаков, как  узор  на  рушнике.  Ольха  смотрела
завороженно,  выронила  из  ослабевших  пальцев  ножку утицы, а
отрок не подобрал, тоже не мог оторвать глаз.
     Мужчины одновременно подпрыгивали, выкрикивали  что-то  на
росском языке, с размаха падали на колена, только на одно, во и
тогда   спины   оставались   гордо  выпрямленными,  а  смотрели
вызывающе.
     Еще двое воинов, переглянувшись,  вылезли  из-за  стола  и
присоединились к танцующим. Трубы ревели хрипло и торжествующе.
Женщина  улыбалась хищно и победно. Мужчины падали перед ней на
колени, вздымали руки, а она танцевала, и ее  власть  над  ними
становилась все более явной.
     Ольха  не  замечала,  как  задержала дыхание, а ее кулачки
сжались так, что ногти впились в ладони.  Полжизни  бы  отдала,
только  бы  уметь  танцевать. Танец -- это зримое колдовство. И
сразу видно, как под твои чары подпадают самые-самые стойкие...
     Женщина улыбалась Олегу, но  улыбалась  недобро,  даже  не
прикидываясь,  не  одевая  личину. В ее глазах была неприкрытая
угроза. И Ольха, холодея от сладкого ужаса, понимала,  что  это
не только в танце. Женщина, в самом деле, враг великому князю и
вовсе этого перед ним не скрывает.
     -- Как зовут? -- шепнула она.
     Ее  губы  едва  колыхнулись,  однако  сквозь  рев  труб  и
оглушающие удары бубна Ингвар услышал, переспросил:
     -- Кого?
     -- Эту... миссионарку.
     -- Миссионерку. Гульча. Ее зовут Гульчей.
     -- Странное имя... но красивое.
     -- Если  полностью,  то  --  Гульчачак.   По-ихнему,   это
какой-то  редкий  цветок. Но у нас кличут Гульчей. Еще говорят,
что она колдунья. Даже в змею оборачиваться умеет!
     Не зря говорят, подумала  Ольха.  По  спине  густой  стаей
побежали  злые  мурашки.  В  каждом  движении этой женщины есть
нечто завораживающее от большой и сильной  змеи.  А  в  глазах,
которые  не отрывает от великого князя, уже не таится, а кричит
о себе явная угроза. Неужели он, прозванный Вещим, не видит?
     Трубы взревели в последний раз.  И  разом  умолкли.  Бубны
гремели  уже  так  часто,  что слышался только непрекращающийся
громовой раскат, и после  дюжины  все  убыстряющихся  поворотов
женщина внезапно застыла в такой гордой позе, какую Ольха ранее
не   могла   даже   вообразить.   Все  четверо  мужчин  стояли,
опустившись на колено и прижав правые  ладони  к  сердцу.  Лица
были  обращены  к  женщине.  Бубны  разом умолкли. Ольха кусала
губы,  готовая  разреветься.  Эта  женщина...  она   будто   бы
танцевала  и  за  нее,  плененную, но не сломленную. И ее душа,
душа  древлянской  княжны,  тоже  гордо  вскидывает  голову.  И
выпрямляет спинку. Там, глубоко внутри.
     Женщина   улыбнулась   победно,   вернулась  за  стол.  Ее
иссиня-черные волосы падали на хрупкие плечи, закрывали  прямую
спину.  Отроки  поспешно  сменили  перед  ней  блюда, наполнили
кубки.  Она  искоса  посматривала  в  сторону  великокняжеского
трона.   Ольхе   показалось,   что   в  глазах  великого  князя
промелькнула боль. Однако это могло показаться, ибо сразу же он
поднялся, кубок высоко в руке, голос мощный и сильный:
     -- Пьем за здоровье воеводы Лебедя! Его дружина  доблестно
отстояла земли тираспов от войска волохов!
     Лебедь  поднялся  насупленный,  он  и  за  столом  не снял
кольчугу,  небрежно  поклонился,  угрюмо  зыркая  по   сторонам
запавшими  глазами  из-под  выступающих  надбровных  дуг, молча
осушил рог с вином и сел.
     Ольха поморщилась:
     -- Невежда...  Ни  доброго  слова,  У  нас  бы  такого  не
пожаловали.
     -- И  у  нас не жалуют, -- усмехнулся Ингвар. -- Потому он
редкий гость за столом князя. Зато на войне незаменим... Его не
любят даже друзья, всем в глаза режет горькую  правду-матку,  а
кому  это  нравится? Нам всем бы послаще! Но уважают и доверяют
ему даже враги.
     Лебедю что-то шептали с обеих сторон, похоже,  уговаривали
провозгласить  здравицу  в  честь  великого  князя,  но упрямый
воевода лишь покачал головой. Пил, как  заметила  Ольха,  мало,
зыркал  угрюмо  и  злобно  по  сторонам, и некоторые из старшей
дружины обрывали беспечный смех, серьезнели, осматривались  уже
трезво.
     Еще Ольха узнала на пиру одного из дружинников, что вез ее
из самого   Искоростеня.  Баян  сидел  за  дальним  столом  для
простого народа, часто склонялся к уху своего  соседа,  седого,
как  лунь,  высохшего  старца.  Тот  был  желт,  лицо испещрено
глубокими морщинами, беззубый рот собрался в жемок, похожий  на
куриную  задницу.  Боян  заботливо  выдирал  из перепелок белое
мясо, складывал на блюдо старцу, из рыбы выбирал кости,  следил
за стариком, как за младенцем.
     -- Молот, -- сказ