Из-за женщины стоит драться даже с богами.
     -- Но не за такую, -- сказал Ингвар.
     Войт  оглядел  Ольху  с  головы  до  ног, раздел взглядом,
неторопливо одел и покачал головой:
     -- Тогда за какую?
     Ольха пыталась вывернуться.  Ингвару  пришлось  напрячься,
чтобы удержать при себе.
     -- Не знаю, -- огрызнулся он. -- Твое последнее слово?
     Войт  отступил  к  стене,  давай место воинам с острогами.
Голос его был будничным:
     -- Убейте дурака.
     Ингвар похолодел, мысли метались, как  вспугнутые  мухи  в
выдолбленной  тыкве. Никогда раньше не думал с такой скоростью,
не искал так отчаянно выхода. И когда острия  качнулись  в  его
сторону, вскрикнул:
     -- Погодите!  Не  хотите  отдать  так,  по законному праву
мужчины, то я... куплю ее!
     Две остроги все же остановились, только упершись  остриями
в  грудь.  Он  чувствовал,  как лопнула кожа, кольнуло, потекли
теплые струйки крови.  Войт  покачал  головой.  В  глазах  было
сомнение:
     -- И  что можешь предложить такое, что все равно не снимем
о тебя мертвого?
     Ингвар дернулся, войт прав снова, но мысли  обгоняли  одна
другую,  он  поймал  одну за хвост, яркую, как всплеск молнии в
ночи:
     -- Но там остались мои люди! У одного из них есть  кое-что
важное для вас. Ты можешь получить это... за неважную женщину.
     Ольха  злобно  зашипела. Войт задумался, колебался. Острия
качались перед лицом Ингвара.  Прямо  перед  ним  стоял  мужик,
злобно  щерился,  а  острогу  старался  прижать  к лицу Ингвара
поближе к глазам. Ингвар стукнулся  затылком  о  стену,  затаил
дыхание. Ольха все дергалась, и острие расцарапало ему щеку.
     -- Я должен посмотреть, -- сказал наконец войт, колеблясь.
     Ольха вскрикнула негодующе:
     -- Ты послушаешься этого руса?
     -- Молчи,  женщина,  --  сказал Ингвар услужливо, -- когда
говорят мужчины.
     Войт кивнул самодовольно. Вон даже  дикому  русу  понятно,
что  женщина должна знать свое место. Ольха сразу возненавидела
этого тупого болотника, способного продать человека  неизвестно
даже  за  что.  Он  не умнее жаб, что заполонили болото, пахнет
тиной и пиявками, а от зубов остались только гнилые пеньки.
     Снаружи Ингвар вздохнул полной грудью. Болотный дух все же
лучше, чем спертая затхлость внутри домов дрягвы. Там вовсе  не
продохнуть  от  напиравших поглазеть, от всей враждебной толпы.
Почти у всех в руках остроги, на поясах  ножи  с  рукоятями  из
толстых  рыбьих костей, а чехлы покрыты рыбьей шкурой. С такими
ни дружить, ни воевать не хочется.
     Его дружинники стояли в двух десятках  шагов  по  грудь  в
воде. Теперь они собрались здесь все десять, не считая тех, кто
остался  на берегу с лошадьми. В руках Павки и Бояна были луки,
а рядом дружинники держали наготове пучки стрел с намотанной на
хвосты паклей. Еще у двоих в руках полыхали, несмотря на  ясный
день, смоляные факелы.
     Додумались,   подумал   Ингвар  с  гордостью.  Хороших  он
подобрал себе воинов. Сами принимают решения. Погибни он, и без
него доведут дело до концах
     Странно,  эта  грустная  мысль  наполнила  не  унынием,  а
радостью.  Все верно, для русов интересы и благополучие племени
испокон веков выше счастья любого человека
     -- Павка! -- крикнул он. -- Неси ту великую драгоценность,
которую великий князь отвоевал у багдадского кагана!
     Павка лишь  мгновение  смотрел  расширенными  глазами.  Он
никогда  не  бывал  в Багдаде и даже не знал, что это такое, но
Ингвара понимать научился давно. Тут  же  передал  лук  соседу,
поддернул  перевязь  с  мечом  за  спиной,  пошел  к  дому, что
поднялся над водой на столбах, как взъерошенный пес над нивесть
откуда взявшейся под ним лужей.
     В его сторону сразу нацелились остроги, луки с наложенными
стрелами. Павка  брел  с  непроницаемым  лицом,  но  глаза  его
обыскивали  лицо  воеводы. Ингвар свесился вниз, протянул руку.
Павка подошел,  задрал  голову.  Лестницы  не  опустили.  Павка
вздохнул,  он  размок  и  начал  мерзнуть даже в этой прогретой
воде,  выудил  в  мешке   Страшилку,   посмотрел   на   Ингвара
вопрошающе: угадал ли, и швырнул вверх.
     Ингвар  поймал,  подержал  на ладонях. На его суровом лице
появилось  благоговейное  выражение.  Голос   дрогнул,   Ингвар
судорожно сглотнул и проговорил медленно и торжественно:
     -- Вот  великий  бог,  который  правит  великим  и  мудрым
народом Индии, страны чудес!
     Карп вытянул  голову.  За  его  плечами  послышались  ахи,
вздохи,  дальше  пошло  восторженное  перешептывание,  а вокруг
Ингвара наступила  благоговейная  тишина.  Карп  даже  повернул
голову, бросил короткий взгляд на столб своего болотного бога.
     Ингвар   уловил   голоса,   убегающие   волнами   в  толпу
сгрудившихся мужчин и женщин:
     -- Наш бог!
     -- Только в божественном камне...
     -- Говорили ж волхвы!
     -- И вправду есть за морями, за горами наш народ.
     -- Индия, грит... А где эта Индия?
     Руки войта тряслись. Он принял драгоценность в обе  ладони
и  не  мог  оторвать  от  нее жадно-восторженного взора. Ингвар
видел  в  глазах  Ольхи  восхитительную  ненависть  и  растущее
отчаяние.
     -- Индия? -- прошептал Карп.
     -- Да, -- кивнул Ингвар. -- Ты разве слышал о ней?
     -- Волхвы  сказывали. Мол, тыщи лет тому наши пращуры ушли
посолонь, в великий поход  встречь  солнцу.  Там  нашли  страну
обетованную...
     Ингвар, сохраняя серьезное лицо, кивнул:
     -- Этот  бог, говорят, там стоит выше самой высокой сосны.
А высечен целиком из драгоценного камня. Не то  нефрит,  не  то
алатырь-камень. Прямо целую гору взяли и секли. Есть еще статуи
целиком  из злата, серебра, меди... Тоже с горы размером. А это
вроде оберегов, каждый носит на шее. Вон дырочки для веревочки.
Наверное, лыковой.
     Войт осматривал бережно, суровые складки  на  грубом  лице
разгладились.  Толстые  корявые  пальцы  касались  нефрита  так
нежно, будто страшилка был из крыльев бабочки.
     -- Бери  женщину,  --  прошептал  он,  глаза   его   были,
прикованы  к  фигурке  из  зеленого  камня. -- Хоть что бери...
Хошь, еще дюжину дам?
     Грудь   Ингвара   поднялась   и   опустилась.    Сведенные
напряжением  мышцы  впервые  расслабились.  Все  это  время  он
ощущал, как остроги входят  в  его  плоть,  рвут  мясо,  дробят
кости, и кровь начинала медленнее течь в его жилах.
     Он  в  задумчивости  посмотрел  на  бледную древлянку. Она
ответила ему яростным взглядом.
     -- Дюжину, говоришь? Хорошо  бы...  Впрочем,  нам  с  этой
хлопот хватило. Спасибо, не надо.
     -- Говоришь,  -- спросил Карп с надеждой, -- там далеко за
лесами, за горами -- наш народ?
     -- За лесами, за горами, за морями, -- уточнил Ингвар. Ему
даже стало жаль этого старого воина, так  внезапно  выказавшего
смятение,  недостойное  мужчин. -- Огромная страна! Неслыханные
города, невиданные звери, самоходные повозки из чистого злата и
яхонтов... Это и понятно. Всяк, кто встал  с  печи  и  хотя  бы
обошел вокруг хаты, уже умнее того, кто так и не слез с печи. А
ваш  народ  забрался  так  далеко.  Наверняка  проходили другие
земли, тоже богатые. Но у него хватило духа дойти до края мира!
И все, что там имеют, они получили по заслугам.
     Он внезапно ухватил Ольху, швырнул  ее  с  помоста.  Павка
запоздало  растопырил  руки. Там был визг, а брызги гнилой воды
взлетели до помоста. Ингвар соскользнул по столбу, теплая  вода
с   готовностью   поднялась   до   груди.   Под  ногами  что-то
шевельнулось,  попыталось  вывернуться.   Ингвар   с   гадливым
чувством  поспешил выйти из-под навеса. Гадят и мочится прямо с
помоста, а вода в болотах совсем не проточная.

     Он догнал Ольху уже на  берегу.  Ее  выводили  из  болота,
держа  за  руки,  Павка  и  Боян.  Павка с восхищением покрутил
головой:
     -- Здорово ты ее...
     А Боян вовсе раскрыл рот:
     -- Но как ты учуял?
     Ольха  тоже  косилась  круглым  глазом,  как  рассерженная
птица.  Ингвар хмурился, как-то унизительно признаться, что все
его чувства были обострены до предела не из-за опасности, а  из
страха  не  найти  эту женщину. И потому ему сперва почудилось,
что среди  плотной  вони  из  гниющих  рыбьих  внутренностей  и
нечистот  снизу,  донесся  едва слышный аромат лесных цветов, а
потом уверился, что она где-то рядом, тайно  слушает,  а  то  и
видит его, ее преследователя.
     Да,  тогда  его  взгляд  упал на плетеную стену. Она могла
затаиться  там,  прильнуть   к   щелочке!   Оставалось   только
притвориться, что пьян и путает правую и левую руку.
     -- Ты  в  самом деле осталась бы в этом болоте? -- спросил
он со злой насмешкой.
     -- Зачем? -- отпарировала она. -- Я знаю обратно дорогу.
     -- Так  бы  тебя  и  отпустили!  Если  великого  князя  не
страшатся, то что им далекие древляне?
     Она промолчала, не желая соглашаться с лютым врагом. Иначе
недалеко  и до признания, что она, поняв, что ей грозит, не так
уж и старалась затаиться. И не одно  любопытство  заставило  ее
прильнуть  к  щелочке,  рассматривать  его,  такого надменного,
сурового, непривычно высокого среди мелкорослой дрягвы. Ей даже
показалось, что на нем все еще следы волн северного моря,  хотя
по  некоторым  слухам,  он  родился  уже здесь, вдали от родных
мест.

     Глава 12

     Выйдя на берег, он вернулся к завалу,  где  двое  ждали  с
конями, посадил ее на Ракшана впереди себя. Слитком измученная,
чтобы  сопротивляться.  Ольха лишь закусила губу. Ничего, дикая
жизнь в лесу научила и затаиваться. Она сумеет ударить,  сумеет
стереть победную ухмылку с ненавистной рожи!
     -- Вперед!   --  велел  Ингвар  звучным  голосом.  --  Нас
заждались в Киеве!
     Кони сразу  перешли  в  галоп.  Павка  по  своей  привычке
понесся   впереди,   остальные  дружинники  скакали  в  хвосте,
прикрывая воеводу с пленницей.  Ингвар  ощутил,  как  худенькое
тело в его руках начало вздрагивать. В схватке коса расплелась,
волосы   закрывали  ее  лицо,  теперь  он  понимал,  что  Ольха
позволила  ей  расплестись  намерение.   За   таким   занавесом
беззвучно плачет, сотрясаясь от рыданий.
     Ящер  меня возьми, подумал он бессильно. Сама же виновата,
змея подколодная. Не сопротивлялась бы, люди не погибли бы ни с
ее  стороны,  ни  с  его.  И  осталась  бы...  Да,  забрали  бы
заложниками только ее младших братьев. Так, на всякий случай. А
она  правила  бы  почти  как и раньше, всего лишь признав Олега
верховным  князем  примученных  к  дани  племен,   князем   над
князьями.
     Руки  его  начали сближаться. Он с великим трудом заставил
себя скакать, как будто не слышит ее  молчаливого  плача.  Кожа
горела  как  в огне, так хотелось прижать ее к груди, погладить
по голове, успокоить.
     Скорее бы  Киев,  взмолился  он.  Никогда  не  жаждал  так
очутиться   в   городе.   Сдать   ее  князю  Олегу,  пусть  сам
расхлебывает. А она наконец-то убедится, что Киев --  не  такое
уж и кровавое место. И что там вовсе не враги.
     Он  вспомнил  ее  лицо, ее глаза. Да, ей долго не придется
ждать, когда кто-то возьмет ее у жены. Отбоя не будет!  Возьмут
и  будут  счастливы. Даже не ради ее земель, а ради ее самой. И
каждый  вечер  она  будет  кому-то  снимать   сапоги,   стелить
постель...
     Он скривился и сам не понял, почему одна только мысль, что
она станет  чьей-то женой, подняла волосы на затылке, а по коже
пробежали мерзкие пупырышки, будто после  ядовитой  многоножки.
Да,  она  приживется в Киеве, потому что назад дороги не будет.
Он сам отрезал ей все дороги.
     -- Плачь, -- сказал он сочувствующе, -- плачь сейчас.  Мне
мама говорила, что лучше выплакаться сразу.
     Ее голос был едва слышен:
     -- Кто сказал, что я плачу?
     -- Мне показалось.
     -- Пусть  не кажется... Женщины нашего племени не плачут в
руках врага. Княгиня не будет плакать тем более.
     Он  чувствовал,  как  она  глубоко   вздохнула,   стараясь
выровнять  дыхание  и  прекратить  тихий  безнадежный плач. Она
враг,  беспощадный  враг,  но  он  чувствовал  уважение  к   ее
стойкости.  Если  бы родилась мужчиной, она бы водила дружины в
походы. Возможно, сама бы огнем и  мечом  соединяла  племена  в
одно крепкое государство.
     -- Скоро Киев, -- сказал он. -- Ты увидишь другую жизнь.
     Ее  голос  стал тверже, он почувствовал в нем мощь, словно
она вложила в него всю жизнь:
     -- Сварог, взгляни на землю!.. Перун, мой  бог,  я  ли  не
проносила  тебе  кровавые  жертвы? Меня хотят отдать под власть
коварного пришельца из-за моря, ненавистного князя русов Олега]
Помоги, а я клянусь, что не успокоюсь, пока не убью и не  брошу
собакам его кровавого пса -- Ингвара Северного.
     Его потрясла не сама клятва, а та страстность, с какой она
ее произнесла.  С  холодком  по  спине  понял,  что древлянская
княгиня в самом деле не успокоится, пока  не  выполнит  клятву.
Неважно, дала ее богам, родителям или бебе.
     Он  ехал  молча, покачиваясь в седле в такт шагов Ракшана.
Чувствовал  себя  так,  будто  его  окунули  в  прорубь  и  там
оставили.  С  ним  едет  его  смерть,  а он бережно держит ее в
руках.
     Дорога иногда выныривала на опушку, и тогда слева тянулись
распаханные поля, виднелись избушки. Потом кони снова  мчались,
почти   задевая   боками  деревья.  Ингвар  видел  следы  рубки
деревьев, хворост весь выбран, здесь в лес  ходят  как  в  свой
задний двор.
     Он  насторожился,  ладонь  упустил  на  рукоять  меча, что
торчала слева у седла, но коня не  придерживал.  Впереди  между
деревьями  молодой  здоровенный  парень в рубахе до колен тащил
двухколесную тележку. В ней сидели, держась за борта, седой как
лунь старик и такая же старая женщина.  Ольхе  было  достаточно
беглого взгляда, чтобы понять все.
     Ингвар  загородил  дорогу,  раздраженно  смотрел на парня,
потом на стариков. Такое лицо у него становилось, когда чего-то
не понимал. Старики были очень похожи, так  бывает  даже  не  у
брата  с  сестрой, у них с годами сходство теряется, а у мужа и
жены,  проживших  вместе  многие  годы,  вырастивших  детей   и
поднявших внуков.
     -- Старики   прервали   неспешный  разговор,  смотрели  на
воеводу русов без страха и  любопытства.  Лица  у  них  были  в
мелких   морщинках,   как  печеные  яблоки,  глаза  выцвели  от
старости.
     Ингвар бросил озадаченно:
     -- Эй, ответствуй! Куда  везешь  таких  немощных?  Они  не
годны  на сборе ягод, там и малец уморится. Им и сучья собирать
трудно. Аль бортничать? Но их пчелы забьют.
     Парень смотрел исподлобья:
     -- Воевода, мы дань платим исправно. Чего тебе еще?
     -- Да я просто любопытствую.
     -- Мы дань платим, -- повторил парень упрямо. -- А в  наши
обычаи тебе лезть незачем. Там не будет прибыли.
     В  его  словах  прозвучала  затаенная  угроза. Ингвар чуть
подал коня вперед, тот напер на  парня  грудью.  Да,  с  чужими
богами  лучше  не  спорить.  Прибыли не будет, а беду накликать
легко.
     -- Я просто любопытствую,  --  повторил  он  сухо.  --  Ты
можешь  везти  их дальше. Но почему, если я все верно понял, не
дождался зимы? Сейчас корму хватит на всех.
     -- Они так захотели, -- объяснил парень. --  Летом  в  эту
пору  повстречались,  в  эту  пору  и хотят уйти. Вместе, как и
жили.
     Он наклонился, подхватил оглобли. Ингвар молча смотрел как
уперся в землю ногами, двуколка потащилась дальше, скрылась  за
деревьями. Старики молча смотрели только друг на друга.
     Ингвар  зло  хлестнул  коня.  Тот  взыграл,  несправедливо
обиженный. Кожа на скулах Ингвара натянулась, желваки заиграли.
Процедил у Ольхи над ухом с ненавистью:
     -- Проклятая земля! Проклятый народ!
     Ольха проводила долгим  взглядом  стариков.  Те  и  сейчас
смотрели  друг на друга любяще, неотрывно. Не знают, встретятся
ли еще в другой жизни, где окажутся: в вирии  или  в  подземном
мире  Ящера,  удасться  ли  снова быть вместе, и потому вбирают
взглядами друг друга всецело.
     Дурак этот воевода русов,  подумала  она  неприязненно.  В
зимнюю  бескормицу,  когда из сусеков выметают последние крохи,
почти в каждой веси стариков сажают на санки,  везут  в  лес  и
оставляют  там  на  растерзание  диким  зверям.  Это правильный
обычай, чтобы выжили молодые.  Иначе  хлеба  может  не  хватить
детям,  а  без них погибнет род, погибнет и племя. Старики сами
напоминают взрослым детям, чтобы те отвезли их в лес. А те  еще
оттягивают  разлуку,  пока  совсем  не становится голодно, хоть
щепки грызи!

     Кони шли ровным неспешным галопом. Ингвар молчал, всадники
скакали  молча.  Измученная,  она  чувствовала,  как  ее   тело
расслабляется,  теряет  власть.  Несколько  раз заставляла себя
держаться, не спать, нельзя выказывать слабость  перед  врагом,
лютым врагом, самым худшим из них -- кровавым псом Ингваром...
     Ингвар  чувствовал,  как  ее  твердое,  как  камень,  тело
становится мягче.  Она  расслабилась,  уже  засыпая,  вздохнула
горестно и поерзала в его руках, устраиваясь поудобнее.
     Ветерок  трепал  ее золотые волосы, они щекотали ему лицо.
Знакомый запах душистого сена и терновника наполнял ему ноздри.
Во сне злое  выражение  ушло  с  ее  нахмуренного  лица.  Брови
удивленно  поднялись,  пухлые  губы  чуть раздвинулись, обнажая
ровные белые зубы. Ресницы были  длинные,  пушистые,  загнутые,
скулы  гордо  приподняты.  Однако  чистое  невинное  лицо  было
настолько беззащитным, что у него остановилось сердце.
     Проклятая  жизнь,  подумал   свирепо.   Проклятое   время,
замешанное  на  крови,  убийствах и предательстве. Он родился с
мечом в руке, в седле провел больше времени, чем в  постели,  а
небо над головой видел чаще, чем потолок. Он сражался и убивал,
но  где-то  же  должны  быть  островки,  где чисто и мирно, где
цветут троянцы и поют соловьи? Именно  в  таких  местах  должны
жить  вот  такие  нежные,  но  они  тоже  знают только смерть и
убийства!
     Поклялась Перуном, мелькнуло злое. Ладно,  он  знает,  что
ему  на  роду  написана смерть на поле боя. Что ж, примет от ее
руки. Двум смертям не бывать, а одной не миновать,  как  бы  не
исхитрялся.
     Но  печалью  наполнила  сердце  не  сама  мысль о кровавой
смерти, а то, что может придти от ее руки. От  руки  той,  кого
везет в жены для одного из именитых бояр великого князя.

     Он  начал  придерживать  коня.  Солнце уже закатилось, а в
лесу сумерки подают на головы как удар топора.  Он  посматривал
по  сторонам, узреть бы полянку под раскидистым дубом на случай
дождя, а впереди на дороге его уже поджидал Павка.
     -- Ну что, -- буркнул Ингвар, --  опять  подумываешь,  как
отпустить ее?
     -- Воевода,  --  обиделся  Павка,  --  неча  старым  глаза
колоть! Кто ж знал, что эта змея окажется такой хитрой?  Она  ж
такая хитрющая, такая коварная, что прямо... прямо тебе пара.
     -- Ладно, что хотел?
     -- Воевода, у нас не твои волчьи глазища! Воротило отстал,
его конь хромает. Да и мы головы сломим в потемках.
     Ингвар  сам  видел,  что  не  успевают  достичь  Киева  до
темноты. Если бы эта змея не пыталась улизнуть, уже были  бы  в
тепле,  обнимался бы с друзьями, ему совали бы кубки с вином, а
веселые девки вешались бы на шею.
     -- Разжечь костер на ближайшей полянке, --  велел  он.  --
Ночь коротка, переждем. На рассвете будем в городе.
     Павка исчез впереди, а когда Ингвар с пленницей выехали на
поляну,   трое   дружинников,   стоя  на  четвереньках,  словно
кланялись огню, усердно раздували искры.  Павка  сам  притащил,
отдуваясь, огромную сухую лесину.
     -- На  всю ночь хватит, -- объявил гордо. -- А то собирают
щепочки... Что за молодежь пошла?
     Ингвар спрыгнул с коня, снял  Ольху.  Ее  передернуло,  от
ненавистных  рук  кровавого пса по ее телу прокатился нехороший
жар, поднялся к голове, где густая кровь  прилила  к  щекам,  а
когда достиг ног, те ослабели.
     Ингвар   пытался   ее   поддержать,   но   она   брезгливо
отстранилас