о не было, то надо бы его выдумать, --
прибавил Коля, начиная краснеть. Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас
подумает, что он хочет выставить свои познания и показать какой он
"большой". "А я вовсе не хочу выставлять пред ним мои познания", с
негодованием подумал Коля. И ему вдруг стало ужасно досадно.

-- Я, признаюсь, терпеть не могу вступать во все эти препирания, -- отрезал
он, -- можно ведь и не веруя в бога любить человечество, как вы думаете?
Вольтер же не веровал в бога, а любил человечество? (Опять, опять! подумал
он про себя.)

-- Вольтер в бога верил, но кажется мало, и, кажется, мало любил и
человечество, -- тихо, сдержанно и совершенно натурально произнес Алеша,
как бы разговаривая с себе равным по летам, или даже со старшим летами
человеком. Колю именно поразила эта как бы неуверенность Алеши в свое
мнение о Вольтере и что он как будто именно ему, маленькому Коле, отдает
этот вопрос на решение.

-- А вы разве читали Вольтера? -- заключил Алеша.

-- Нет, не то чтобы читал... Я впрочем Кандида читал, в русском переводе...
в старом, уродливом переводе, смешном... (Опять, опять!)

-- И поняли?

-- О да, всђ... то есть... почему же вы думаете, что я бы не понял? Там
конечно много сальностей... Я конечно в состоянии понять, что это роман
философский, и написан, чтобы провести идею... -- запутался уже совсем
Коля. -- Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, -- вдруг оборвал
он ни с того ни с сего.

-- Социалист? -- засмеялся Алеша, -- да когда это вы успели? Ведь вам еще
только тринадцать лет, кажется?

Колю скрючило.

-- Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели четырнадцать,
-- так и вспыхнул он, -- а во-вторых, совершенно не понимаю, к чему тут мои
лета? Дело в том каковы мои убеждения, а не который мне год, не правда ли?

-- Когда вам будет больше лет, то вы сами увидите, какое значение имеет на
убеждение возраст. Мне показалось тоже, что вы не свои слова говорите, --
скромно и спокойно ответил Алеша, но Коля горячо его прервал.

-- Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что,
например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать
в рабстве низший класс, не правда ли?

-- Ах, я знаю, где вы это прочли, и вас непременно кто-нибудь научил! --
воскликнул Алеша.

-- Помилуйте, зачем же непременно прочел? И никто ровно не научил. Я и сам
могу... И если хотите, я не против Христа. Это была вполне гуманная
личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к революционерам и
может быть играл бы видную роль... Это даже непременно.

-- Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дураком вы связались?
-- воскликнул Алеша.

-- Помилуйте, правды не скроешь. Я конечно, по одному случаю, часто говорю
с господином Ракитиным, но... Это еще старик Белинский тоже, говорят,
говорил.

-- Белинский? Не помню. Он этого нигде не написал.

-- Если не написал, то, говорят, говорил. Я это слышал от одного... впрочем
чорт...

-- А Белинского вы читали?

-- Видите ли... нет... я не совсем читал, но... место о Татьяне, зачем она
не пошла с Онегиным, я читал.

-- Как не пошла с Онегиным? Да разве вы это уж... понимаете?

-- Помилуйте, вы, кажется, принимаете меня за мальчика Смурова, --
раздражительно осклабился Коля. -- Впрочем пожалуста не думайте, что я уж
такой революционер. Я очень часто не согласен с господином Ракитиным. Если
я о Татьяне, то я вовсе не за эманципацию женщин. Я признаю, что женщина
есть существо подчиненное и должна слушаться. Les femmes tricottent, как
сказал Наполеон, -- усмехнулся почему-то Коля, -- и по крайней мере в этом
я совершенно разделяю убеждение этого псевдо-великого человека. Я тоже
например считаю, что бежать в Америку из отечества -- низость, хуже низости
-- глупость. Зачем в Америку, когда и у нас можно много принести пользы для
человечества? Именно теперь. Целая масса плодотворной деятельности. Так я и
отвечал.

-- Как отвечали? Кому? Разве вас кто-нибудь уже приглашал в Америку?

-- Признаюсь, меня подбивали, но я отверг. Это, разумеется, между нами,
Карамазов, слышите, никому ни слова. Это я вам только. Я совсем не желаю
попасть в лапки Третьего Отделения и брать уроки у Цепного Моста,
         Будешь помнить здание
         У Цепного Моста!
Помните? Великолепно! Чему вы смеетесь? Уж не думаете ли вы, что я вам всђ
наврал? (А что, если он узнает, что у меня в отцовском шкафу всего только и
есть один этот нумер Колокола, а больше я из этого ничего не читал? --
мельком, но с содроганием подумал Коля.)

-- Ох, нет, я не смеюсь и вовсе не думаю, что вы мне налгали. Вот то-то и
есть, что этого не думаю, потому что всђ это, увы, сущая" правда! Ну
скажите, а Пушкина-то вы читали, Онегина-то... Вот вы сейчас говорили о
Татьяне?

-- Нет, еще не читал, но хочу прочесть. Я без предрассудков, Карамазов. Я
хочу выслушать и ту и другую сторону. Зачем вы спросили?

-- Так.

-- Скажите, Карамазов, вы ужасно меня презираете? -- отрезал вдруг Коля и
весь вытянулся пред Алешей, как бы став в позицию. -- Сделайте одолжение,
без обиняков.

-- Презираю вас? -- с удивлением посмотрел на него Алеша. -- Да за что же?
Мне только грустно, что прелестная натура как ваша, еще и не начавшая жить,
уже извращена всем этим грубым вздором.

-- Об моей натуре не заботьтесь, -- не без самодовольства перебил Коля, --
а что я мнителен, то это так. Глупо мнителен, грубо мнителен. Вы сейчас
усмехнулись, мне и показалось, что вы как будто...

-- Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему я усмехнулся: я недавно
прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей
теперешней учащейся молодежи: "Покажите вы -- он пишет -- русскому
школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого
понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною". Никаких
знаний и беззаветное самомнение -- вот что хотел сказать немец про русского
школьника.

-- Ах, да ведь это совершенно верно! -- захохотал вдруг Коля, --
верниссимо, точь-в-точь! Браво, немец! Однако ж чухна не рассмотрел и
хорошей стороны, а, как вы думаете? Самомнение -- это пусть, это от
молодости, это исправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато
и независимый дух, с самого чуть не детства, зато смелость мысли и
убеждения, а не дух ихнего колбаснического раболепства пред авторитетами...
Но всђ-таки немец хорошо сказал! Браво, немец! Хотя всђ-таки немцев надо
душить. Пусть они там сильны в науках, а их всђ-таки надо душить...

-- За что же душить-то? -- улыбнулся Алеша.

-- Ну я соврал может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенок, и когда
рад чему, то не удерживаюсь и готов наврать вздору. Слушайте, мы с вами
однако же здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долго застрял.
Впрочем, он может там и "мамашу" осмотрит и эту Ниночку безногую. Знаете,
эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил:
"Зачем вы не приходили раньше?" И таким голосом, с укором! Мне кажется, она
ужасно добрая и жалкая.

-- Да, да! Вот вы будете ходить, вы увидите, что это за существо. Вам очень
полезно узнавать вот такие существа, чтоб уметь ценить и еще многое другое,
что узнаете именно из знакомства с этими существами, -- с жаром заметил
Алеша. -- Это лучше всего вас переделает.

-- О, как я жалею и браню всего себя, что не приходил раньше! -- с горьким
чувством воскликнул Коля.

-- Да, очень жаль. Вы видели сами, какое радостное вы произвели впечатление
на бедного малютку! И как он убивался, вас ожидая!

-- Не говорите мне! Вы меня растравляете. А впрочем мне поделом: я не
приходил из самолюбия, из эгоистического самолюбия и подлого самовластия,
от которого всю жизнь не могу избавиться, хотя всю жизнь ломаю себя. Я
теперь это вижу, я во многом подлец, Карамазов!

-- Нет, вы прелестная натура, хотя и извращенная, и я слишком понимаю,
почему вы могли иметь такое влияние на этого благородного и
болезненно-восприимчивого мальчика! -- горячо ответил Алеша.

-- И это вы говорите мне! -- вскричал Коля, -- а я, представьте, я думал,
-- я уже несколько раз, вот теперь как я здесь, думал, что вы меня
презираете! Если б вы только знали, как я дорожу вашим мнением!

-- Но неужели вы вправду так мнительны? В таких летах! Ну представьте же
себе, я именно подумал там в комнате, глядя на вас, когда вы рассказывали,
что вы должны быть очень мнительны.

-- Уж и подумали? Какой однако же у вас глаз, видите, видите! Бьюсь об
заклад, что это было на том месте, когда я про гуся рассказывал. Мне именно
в этом месте вообразилось, что вы меня глубоко презираете за то, что я
спешу выставиться молодцом, и я даже вдруг возненавидел вас за это и начал
нести ахинею. Потом мне вообразилось (это уже сейчас здесь) на том месте,
когда я говорил: "Если бы не было бога, то его надо выдумать", что я
слишком тороплюсь выставить мое образование, тем более, что эту фразу я в
книге прочел. Но клянусь вам, я торопился выставить не от тщеславия, а так,
не знаю отчего, от радости, ей богу как будто от радости... хотя это
глубоко-постыдная черта, когда человек всем лезет на шею от радости. Я это
знаю. Но я зато убежден теперь, что вы меня не презираете, а всђ это я сам
выдумал. О, Карамазов, я глубоко несчастен. Я воображаю иногда бог знает
что, что надо мной все смеются, весь мир, и я тогда, я просто готов тогда
уничтожить весь порядок вещей.

-- И мучаете окружающих, -- улыбнулся Алеша.

-- И мучаю окружающих, особенно мать. Карамазов, скажите, я очень теперь
смешон?

-- Да не думайте же про это, не думайте об этом совсем! -- воскликнул
Алеша. -- Да и что такое смешон? Мало ли сколько раз бывает или кажется
смешным человек? При том же нынче почти все люди со способностями ужасно
боятся быть смешными и тем несчастны. Меня только удивляет, что вы так рано
стали ощущать это, хотя впрочем я давно уже замечаю это и не на вас одних.
Нынче даже почти дети начали уж этим страдать. Это почти сумасшествие. В
это самолюбие воплотился чорт и залез во всђ поколение, именно чорт, --
прибавил Алеша, вовсе не усмехнувшись, как подумал было глядевший в упор на
него Коля. -- Вы, как и все, -- заключил Алеша, -- то есть как очень
многие, только не надо быть таким как все, вот что.

-- Даже несмотря на то, что все такие?

-- Да, несмотря на то, что все такие. Один вы и будьте не такой. Вы и в
самом деле не такой, как все: вы вот теперь не постыдились же признаться в
дурном и даже в смешном. А нынче кто в этом сознается? Никто, да и
потребность даже перестали находить в самоосуждении. Будьте же не такой как
все; хотя бы только вы один оставались не такой, а всђ-таки будьте не
такой.

-- Великолепно! Я в вас не ошибся. Вы способны утешить. О, как я стремился
к вам, Карамазов, как давно уже ищу встречи с вами! Неужели и вы обо мне
тоже думали? Давеча вы говорили, что вы обо мне тоже думали?

-- Да, я слышал об вас и об вас тоже думал... и если отчасти и самолюбие
заставило вас теперь это спросить, то это ничего.

-- Знаете, Карамазов, наше объяснение похоже на объяснение в любви, --
каким-то расслабленным и стыдливым голосом проговорил Коля. -- Это не
смешно, не смешно?

-- Совсем не смешно, да хоть бы и смешно, так это ничего, потому что
хорошо, -- светло улыбнулся Алеша.

-- А знаете, Карамазов, согласитесь, что и вам самим теперь немного со мною
стыдно... Я вижу по глазам, -- как-то хитро, но и с каким-то почти счастьем
усмехнулся Коля.

-- Чего же это стыдно?

-- А зачем вы покраснели?

-- Да это вы так сделали, что я покраснел! -- засмеялся Алеша, и
действительно весь покраснел. -- Ну да, немного стыдно, бог знает отчего,
не знаю отчего... -- бормотал он, почти даже сконфузившись.

-- О, как я вас люблю и ценю в эту минуту, именно за то, что и вам чего-то
стыдно со мной! Потому что и вы точно я! -- в решительном восторге
воскликнул Коля. Щеки его пылали, глаза блестели.

-- Послушайте, Коля, вы между прочим будете и очень несчастный человек в
жизни, -- сказал вдруг отчего-то Алеша.

-- Знаю, знаю. Как вы это всђ знаете наперед! -- тотчас же подтвердил Коля.

-- Но в целом всђ-таки благословите жизнь.

-- Именно! ура! Вы пророк! О, мы сойдемся, Карамазов. Знаете, меня всего
более восхищает, что вы со мной совершенно как с ровней. А мы не ровня, нет
не ровня, вы выше! Но мы сойдемся. Знаете, я весь последний месяц говорил
себе: "Или мы разом с ним сойдемся друзьями навеки, или с первого же разу
разойдемся врагами до гроба!"

-- И говоря так, уж конечно любили меня! -- весело смеялся Алеша.

-- Любил, ужасно любил, любил и мечтал об вас! И как это вы знаете всђ
наперед? Ба, вот и доктор. Господи, что-то скажет, посмотрите какое у него
лицо!

VII. ИЛЮША.

Доктор выходил из избы опять уже закутанный в шубу и с фуражкой на голове.
Лицо его было почти сердитое и брезгливое, как будто он всђ боялся обо
что-то запачкаться. Мельком окинул он глазами сени и при этом строго глянул
на Алешу и Колю. Алеша махнул из дверей кучеру, и карета, привезшая
доктора, подъехала к выходным дверям. Штабс-капитан стремительно выскочил
вслед за доктором и, согнувшись, почти извиваясь пред ним, остановил его
для последнего слова. Лицо бедняка было убитое, взгляд испуганный:

-- Ваше превосходительство, ваше превосходительство... неужели?.. -- начал
было он, и не договорил, а лишь всплеснул руками в отчаянии, хотя всђ еще с
последнею мольбой смотря на доктора, точно в самом деле от теперешнего
слова доктора мог измениться приговор над бедным мальчиком.

-- Что делать! Я не бог, -- небрежным хотя и привычно внушительным голосом
ответил доктор.

-- Доктор... Ваше превосходительство... и скоро это, скоро?

-- При-го-товь-тесь ко всему, -- отчеканил, ударяя по каждому слогу, доктор
и, склонив взор, сам приготовился было шагнуть за порог к карете.

-- Ваше превосходительство, ради Христа! -- испуганно остановил его еще раз
штабс-капитан, -- ваше превосходительство!.. так разве ничего, неужели
ничего, совсем ничего теперь не спасет?..

-- Не от меня теперь за-ви-сит, -- нетерпеливо проговорил доктор, -- и
однако же, гм, -- приостановился он вдруг, -- если б вы, например, могли...
на-пра-вить... вашего пациента... сейчас и ни мало не медля (слова "сейчас
и ни мало не медля" доктор произнес не то что строго, а почти гневно, так
что штабс-капитан даже вздрогнул) в Си-ра-ку-зы, то... вследствие новых
бла-го-при-ятных кли-ма-ти-ческих условий... могло бы может быть
про-и-зойти...

-- В Сиракузы! -- вскричал штабс-капитан, как бы ничего еще не понимая.

-- Сиракузы -- это в Сицилии, -- отрезал вдруг громко Коля, для пояснения.
Доктор поглядел на него.

-- В Сицилию! Батюшка, ваше превосходительство, -- потерялся штабс-капитан,
-- да ведь вы видели! -- обвел он обеими руками кругом, указывая на свою
обстановку, -- а маменька-то, а семейство-то?

-- Н-нет, семейство не в Сицилию, а семейство ваше на Кавказ, раннею
весной... дочь вашу на Кавказ, а супругу... продержав курс вод тоже на
Кав-ка-зе в виду ее ревматизмов... немедленно после того на-пра-вить в
Париж, в лечебницу доктора пси-хи-атра Ле-пель-летье, я бы мог вам дать к
нему записку, и тогда... могло бы может быть произойти...

-- Доктор, доктор! Да ведь вы видите! -- размахнул вдруг опять руками
штабс-капитан, указывая в отчаянии на голые бревенчатые стены сеней.

-- А, это уж не мое дело, -- усмехнулся доктор, -- я лишь сказал то, что
могла сказать на-у-ка на ваш вопрос о последних средствах, а остальное... к
сожалению моему...

-- Не беспокойтесь, лекарь, моя собака вас не укусит, -- громко отрезал
Коля, заметив несколько беспокойный взгляд доктора на Перезвона, ставшего
на пороге. Гневная нотка прозвенела в голосе Коли. Слово же "лекарь" вместо
доктора он сказал нарочно и, как сам объявил потом, "для оскорбления
сказал".

-- Что та-ко-е? -- вскинул головой доктор, удивленно уставившись на Колю.
-- Ка-кой это? -- обратился он вдруг к Алеше, будто спрашивая у того
отчета.

-- Это хозяин Перезвона, лекарь, не беспокойтесь о моей личности, --
отчеканил опять Коля.

-- Звон? -- переговорил доктор, не поняв что такое Перезвон.

-- Да не знает, где он. Прощайте, лекарь, увидимся в Сиракузах.

-- Кто эт-то? Кто, кто? -- вдруг закипятился ужасно доктор.

-- Это здешний школьник, доктор, он шалун, не обращайте внимания, --
нахмурившись и скороговоркой проговорил Алеша. -- Коля, молчите! -- крикнул
он Красоткину. -- Не надо обращать внимания, доктор, -- повторил он уже
несколько нетерпеливее.

-- Выс-сечь, выс-сечь надо, выс-сечь! -- затопал было ногами слишком уже
почему-то взбесившийся доктор.

-- А знаете, лекарь, ведь Перезвон-то у меня пожалуй что и кусается! --
проговорил Коля задрожавшим голоском, побледнев и сверкнув глазами. -- Ici,
Перезвон!

-- Коля, если вы скажете еще одно только слово, то я с вами разорву на
веки, -- властно крикнул Алеша.

-- Лекарь, есть только одно существо в целом мире, которое может
приказывать Николаю Красоткину, это вот этот человек (Коля указал на
Алешу); ему повинуюсь, прощайте!

Он сорвался с места и, отворив дверь, быстро прошел в комнату. Перезвон
бросился за ним. Доктор постоял было еще секунд пять, как бы в столбняке,
смотря на Алешу, потом вдруг плюнул и быстро пошел к карете, громко
повторяя: "Этта, этта, этта, я не знаю, что этта!" Штабс-капитан бросился
его подсаживать. Алеша прошел в комнату вслед за Колей. Тот стоял уже у
постельки Илюши. Илюша держал его за руку и звал папу. Чрез минуту
воротился и штабс-капитан.

-- Папа, папа, поди сюда... мы... -- пролепетал было Илюша в чрезвычайном
возбуждении, но, видимо, не в силах продолжать, вдруг бросил свои обе
исхудалые ручки вперед и крепко, как только мог, обнял их обоих разом, и
Колю и папу, соединив их в одно объятие и сам к ним прижавшись.
Штабс-капитан вдруг весь так и затрясся от безмолвных рыданий, а у Коли
задрожали губы и подбородок.

-- Папа, папа! Как мне жалко тебя, папа! -- горько простонал Илюша.

-- Илюшечка... голубчик... доктор сказал... будешь здоров... будем
счастливы... доктор... -- заговорил было штабс-капитан.

-- Ах, папа! Я ведь знаю, что тебе новый доктор про меня сказал... Я ведь
видел! -- воскликнул Илюша и опять крепко, изо всей силы прижал их обоих к
себе, спрятав на плече у папы свое лицо.

-- Папа, не плачь... а как я умру, то возьми ты хорошего мальчика,
другого... сам выбери из них из всех, хорошего, назови его Илюшей и люби
его вместо меня...

-- Молчи, старик, выздоровеешь! -- точно осердившись, крикнул вдруг
Красоткин.

-- А меня, папа, меня не забывай никогда, -- продолжал Илюша, -- ходи ко
мне на могилку... да вот что, папа, похорони ты меня у нашего большого
камня, к которому мы с тобой гулять ходили, и ходи ко мне туда с
Красоткиным, вечером... И Перезвон... А я буду вас ждать... Папа, папа!

Его голос пресекся, все трое стояли обнявшись и уже молчали. Плакала тихо
на своем кресле и Ниночка, и вдруг, увидав всех плачущими, залилась слезами
и мамаша.

-- Илюшечка! Илюшечка! -- восклицала она. Красоткин вдруг высвободился из
объятий Илюши:

-- Прощай, старик, меня ждет мать к обеду, -- проговорил он
скороговоркой... -- Как жаль, что я ее не предуведомил! Очень будет
беспокоиться... Но после обеда я тотчас к тебе, на весь день, на весь
вечер, и столько тебе расскажу, столько расскажу! И Перезвона приведу, а
теперь с собой уведу, потому что он без меня выть начнет и тебе мешать
будет; до свиданья!

И он выбежал в сени. Ему не хотелось расплакаться, но в сенях он-таки
заплакал. В этом состоянии нашел его Алеша.

-- Коля, вы должны непременно сдержать слово и придти, а то он будет в
страшном горе, -- настойчиво проговорил Алеша.

-- Непременно! О, как я кляну себя, что не приходил раньше, -- плача и уже
не конфузясь, что плачет, пробормотал Коля. В эту минуту вдруг словно
выскочил из комнаты штабс-капитан и тотчас затворил за собою дверь. Лицо