й судьбы, что в
эту же самую ночь, с субботы на воскресенье, Катерина, единственная
служанка докторши, вдруг и совсем неожиданно для своей барыни объявила ей,
что намерена родить к утру ребеночка. Как случилось, что никто этого не
заметил заранее, было для всех почти чудом. Пораженная докторша рассудила,
пока есть еще время, свезти Катерину в одно приспособленное к подобным
случаям в нашем городке заведение у повивальной бабушки. Так как служанкою
этой она очень дорожила, то немедленно и исполнила свой проект, отвезла ее
и, сверх того, осталась там при ней. Затем уже утром понадобилось почему-то
всђ дружеское участие и помощь самой г-жи Красоткиной, которая при этом
случае могла кого-то о чем-то попросить и оказать какое-то покровительство.
Таким образом, обе дамы были в отлучке, служанка же самой г-жи Красоткиной,
баба Агафья, ушла на базар, и Коля очутился таким образом на время
хранителем и караульщиком "пузырей", то есть мальчика и девочки докторши,
оставшихся одинешенькими. Караулить дом Коля не боялся, с ним к тому же был
Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней под лавкой "без
движений", и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю
расхаживавший по комнатам Коля, вздрагивал головой и давал два твердые и
заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не
раздавалось. Коля грозно взглядывал на несчастного пса, и тот опять замирал
в послушном оцепенении. Но если что смущало Колю, то единственно "пузыри".
На нечаянное приключение с Катериной он, разумеется, смотрел с самым
глубоким презрением, но осиротевших пузырей он очень любил, и уже снес им
какую-то детскую книжку. Настя, старшая девочка, восьми уже лег, умела
читать, а младший пузырь, семилетний мальчик Костя очень любил слушать,
когда Настя ему читает. Разумеется, Красоткин мог бы их занять интереснее,
то есть поставить обоих рядом и начать с ними играть в солдаты, или
прятаться по всему дому. Это он не раз уже делал прежде и не брезгал
делать, так что даже в классе у них разнеслось было раз, что Красоткин у
себя дома играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за
пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это обвинение,
выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно
было бы позорно играть "в наш век" в лошадки, но что он делает это для
"пузырей", потому что их любят, а в чувствах его никто не смеет у него
спрашивать отчета. Зато и обожали же его оба "пузыря". Но на сей раз было
не до игрушек. Ему предстояло одно очень важное собственное дело, и на вид
какое-то почти даже таинственное, между тем время уходило, а Агафья, -- на
которую можно бы было оставить детей, всђ еще не хотела возвратиться с
базара. Он несколько раз уже переходил чрез сени, отворял дверь к докторше
и озабоченно оглядывал "пузырей", которые, по его приказанию, сидели за
книжкой, и каждый раз, как он отворял дверь, молча улыбались ему во весь
рот, ожидая, что вот он войдет и сделает что-нибудь прекрасное и забавное.
Но Коля был в душевной тревоге и не входил. Наконец пробило одиннадцать, и
он твердо и окончательно решил, что если чрез десять минут "проклятая"
Агафья не воротится, то он уйдет со двора, ее не дождавшись, разумеется,
взяв с "пузырей" слово, что они без него не струсят, не нашалят и не будут
от страха плакать. В этих мыслях он оделся в свое ватное зимнее пальтишко с
меховым воротником из какого-то котика, навесил через плечо свою сумку и,
несмотря на прежние неоднократные мольбы матери, чтоб он по "такому
холоду", выходя со двора, всегда надевал калошки, только с презрением
посмотрел на них, проходя чрез переднюю, и вышел в одних сапогах. Перезвон,
завидя его одетым, начал было усиленно стучать хвостом по полу, нервно
подергиваясь всем телом, и даже испустил было жалобный вой, но Коля, при
виде такой страстной стремительности своего пса, заключил, что это вредит
дисциплине, и хоть минуту, а выдержал его еще под лавкой, и, уже отворив
только дверь в сени, вдруг свистнул его. Пес вскочил как сумасшедший, и
бросился скакать пред ним от восторга. Перейдя сени, Коля отворил дверь к
"пузырям". Оба попрежнему сидели за столиком, но уже не читали, а жарко о
чем-то спорили. Эти детки часто друг с другом спорили о разных вызывающих
житейских предметах, при чем Настя, как старшая, всегда одерживала верх;
Костя же, если не соглашался с нею, то всегда почти шел апеллировать к Коле
Красоткину, и уж как тот решал, так оно и оставалось в виде абсолютного
приговора для всех сторон. На этот раз спор "пузырей" несколько
заинтересовал Красоткина, и он остановился в дверях послушать. Детки
видели, что он слушает, и тем еще с большим азартом продолжали свое
препирание.

-- Никогда, никогда я не поверю, -- горячо лепетала Настя, -- что маленьких
деток повивальные бабушки находят в огороде между грядками с капустой.
Теперь уж зима, и никаких грядок нет, и бабушка не могла принести Катерине
дочку.

-- Фью! -- присвистнул про себя Коля.

-- Или вот как: они приносят откуда-нибудь, но только тем, которые замуж
выходят.

Костя пристально смотрел на Настю, глубокомысленно слушал и соображал.

-- Настя, какая ты дура, -- произнес он наконец твердо и не горячась, --
какой же может быть у Катерины ребеночек, когда она не замужем?

Настя ужасно загорячилась.

-- Ты ничего не понимаешь, -- раздражительно оборвала она, -- может у нее
муж был, но только в тюрьме сидит, а она вот и родила.

-- Да разве у нее муж в тюрьме сидит? -- важно осведомился положительный
Костя.

-- Или вот что, -- стремительно перебила Настя, совершенно бросив и забыв
свою первую гипотезу: -- у нее нет мужа, это ты прав, но она хочет выйти
замуж, вот и стала думать, как выйдет замуж, и всђ думала, всђ думала, и до
тех пор думала, что вот он у ней и стал не муж, а ребеночек.

-- Ну разве так, -- согласился совершенно побежденный Костя, -- а ты этого
раньше не сказала, так как же я мог знать.

-- Ну, детвора, -- произнес Коля, шагнув к ним в комнату, -- опасный вы, я
вижу, народ!

-- И Перезвон с вами? -- осклабился Костя и начал прищелкивать пальцами и
звать Перезвона.

-- Пузыри, я в затруднении, -- начал важно Красоткин, -- и вы должны мне
помочь: Агафья конечно ногу сломала, потому что до сих пор не является, это
решено и подписано, мне же необходимо со двора. Отпустите вы меня али нет?

Дети озабоченно переглянулись друг с другом, осклабившиеся лица их стали
выражать беспокойство. Они впрочем еще не понимали вполне, чего от них
добиваются.

-- Шалить без меня не будете? Не полезете на шкап, не сломаете ног? Не
заплачете от страха одни?

На лицах детей выразилась страшная тоска.

-- А я бы вам за то мог вещицу одну показать, пушечку медную, из которой
можно стрелять настоящим порохом.

Лица деток мгновенно прояснились.

-- Покажите пушечку, -- весь просиявший проговорил Костя. Красоткин
запустил руку в свою сумку и, вынув из нее маленькую бронзовую пушечку,
поставил ее на стол.

-- То-то покажите! Смотри, на колесках, -- прокатил он игрушку по столу, --
и стрелять можно. Дробью зарядить и стрелять.

-- И убьет?

-- Всех убьет, только стоит навести, -- и Красоткин растолковал, куда
положить порох, куда вкатить дробинку, показал на дырочку в виде затравки и
рассказал, что бывает откат. Дети слушали со страшным любопытством.
Особенно поразило их воображение, что бывает откат.

-- А у вас есть порох? -- осведомилась Настя.

-- Есть.

-- Покажите и порох, -- протянула она с просящею улыбкой. Красоткин опять
слазил в сумку и вынул из нее маленький пузырек, в котором действительно
было насыпано несколько настоящего пороха, а в свернутой бумажке оказалось
несколько крупинок дроби. Он даже откупорил пузырек и высыпал немножко
пороху на ладонь.

-- Вот, только не было бы где огня, а то так и взорвет и нас всех перебьет,
-- предупредил для эффекта Красоткин.

Дети рассматривали порох с благоговейным страхом, еще усилившим
наслаждение. Но Косте больше понравилась дробь.

-- А дробь не горит? -- осведомился он.

-- Дробь не горит.

-- Подарите мне немножко дроби, -- проговорил он умоляющим голоском.

-- Дроби немножко подарю, вот, бери, только маме своей до меня не
показывай, пока я не приду обратно, а то подумает, что это порох, и так и
умрет от страха, а вас выпорет.

-- Мама нас никогда не сечет розгой, -- тотчас же заметила Настя.

-- Знаю, я только для красоты слога сказал. И маму вы никогда не
обманывайте, но на этот раз -- пока я приду. Итак, пузыри, можно мне идти
или нет? не заплачете без меня от страха?

-- За-пла-чем, -- протянул Костя, уже приготовляясь плакать.

-- Заплачем, непременно заплачем! -- подхватила пугливою скороговоркой и
Настя.

-- Ох дети, дети, как опасны ваши лета. Нечего делать, птенцы, придется с
вами просидеть не знаю сколько. А время-то, время-то, ух!

-- А прикажите Перезвону мертвым притвориться, -- попросил Костя.

-- Да уж нечего делать, придется прибегнуть и к Перезвону. Ici, Перезвон!
-- И Коля начал повелевать собаке, а та представлять всђ, что знала. Это
была лохматая собака, величиной с обыкновенную дворняжку, какой-то
серо-лиловой шерсти. Правый глаз ее был крив, а левое ухо почему-то с
разрезом. Она взвизгивала и прыгала, служила, ходила на задних лапах,
бросалась на спину всеми четырьмя лапами вверх и лежала без движенья как
мертвая. Во время этой последней штуки отворилась дверь, и Агафья, толстая
служанка г-жи Красоткиной, рябая баба лет сорока, показалась на пороге,
возвратясь с базара с кульком накупленной провизии в руке. Она стала и,
держа в левой руке на отвесе кулек, принялась глядеть на собаку. Коля, как
ни ждал Агафьи, представления не прервал и, выдержав Перезвона определенное
время мертвым, наконец-то свистнул ему: собака вскочила и пустилась прыгать
от радости, что исполнила свой долг.

-- Вишь, пес! -- проговорила назидательно Агафья.

-- А ты чего, женский пол, опоздала? -- спросил грозно Красоткин.

-- Женский пол, ишь пупырь!

-- Пупырь?

-- И пупырь. Что тебе, что я опоздала, значит так надо, коли опоздала, --
бормотала Агафья, принимаясь возиться около печки, но совсем не недовольным
и не сердитым голосом, а напротив очень довольным, как будто радуясь случаю
позубоскалить с веселым барченком.

-- Слушай, легкомысленная старуха, -- начал, вставая с дивана, Красоткин,
-- можешь ты мне поклясться всем, что есть святого в этом мире, и сверх
того чем-нибудь еще, что будешь наблюдать за пузырями в мое отсутствие
неустанно? Я ухожу со двора.

-- А зачем я тебе клястись стану? -- засмеялась Агафья, -- и так присмотрю.

-- Нет, не иначе, как поклявшись вечным спасением души твоей. Иначе не
уйду.

-- И не уходи. Мне како дело, на дворе мороз, сиди дома.

-- Пузыри, -- обратился Коля к деткам, -- эта женщина останется с вами до
моего прихода или до прихода вашей мамы, потому что и той давно бы
воротиться надо. Сверх того, даст вам позавтракать. Дашь чего-нибудь им,
Агафья?

-- Это возможно.

-- До свидания, птенцы, ухожу со спокойным сердцем. А ты, бабуся, --
вполголоса и важно проговорил он, проходя мимо Агафьи, -- надеюсь, не
станешь им врать обычные ваши бабьи глупости про Катерину, пощадишь детский
возраст. Ici, Перезвон!

-- И ну тебя к богу, -- огрызнулась уже с сердцем Агафья. -- Смешной!
Выпороть самого-то, вот чт[OACUTE], за такие слова.

III. ШКОЛЬНИК.

Но Коля уже не слушал. Наконец-то он мог уйти. Выйдя за ворота, он
огляделся, передернул плечиками и проговорив: "мороз!" направился прямо по
улице и потом направо по переулку к базарной площади. Не доходя одного дома
до площади, он остановился у ворот, вынул из кармашка свистульку и свистнул
изо всей силы, как бы подавая условный знак. Ему пришлось ждать не более
минуты, из калитки вдруг выскочил к нему румяненький мальчик, лет
одиннадцати, тоже одетый в теплое, чистенькое и даже щегольское пальтецо.
Это был мальчик Смуров, состоявший в приготовительном классе (тогда как
Коля Красоткин был уже двумя классами выше), сын зажиточного чиновника, и
которому, кажется, не позволяли родители водиться с Красоткиным, как с
известнейшим отчаянным шалуном, так что Смуров очевидно выскочил теперь
украдкой. Этот Смуров, если не забыл читатель, был один из той группы
мальчиков, которые два месяца тому назад кидали камнями через канаву в
Илюшу, и который рассказывал тогда про Илюшу Алеше Карамазову.

-- Я вас уже целый час жду, Красоткин, -- с решительным видом проговорил
Смуров, и мальчики зашагали к площади.

-- Запоздал, -- ответил Красоткин. -- Есть обстоятельства. Тебя не выпорют,
что ты со мной?

-- Ну полноте, разве меня порют? И Перезвон с вами?

-- И Перезвон!

-- Вы и его туда?

-- И его туда.

-- Ах кабы Жучка!

-- Нельзя Жучку. Жучка не существует. Жучка исчезла во мраке неизвестности.

-- Ах, нельзя ли бы так, -- приостановился вдруг Смуров, -- ведь Илюша
говорит, что Жучка тоже была лохматая и тоже такая же седая, дымчатая, как
и Перезвон, -- нельзя ли сказать, что это та самая Жучка и есть, он может
быть и поверит?

-- Школьник, гнушайся лжи, это раз; даже для доброго дела, два. А главное,
надеюсь, ты там не объявлял ничего о моем приходе.

-- Боже сохрани, я ведь понимаю же. Но Перезвоном его не утешишь, --
вздохнул Смуров. -- Знаешь что: отец этот, капитан, мочалка-то, говорил
нам, что сегодня щеночка ему принесет, настоящего меделянского, с черным
носом; он думает, что этим утешит Илюшу, только вряд ли?

-- А каков он сам, Илюша-то?

-- Ах, плох, плох! Я думаю, у него чахотка. Он весь в памяти, только так
дышит-дышит, нехорошо он дышит. Намедни попросил, чтоб его поводили, обули
его в сапожки, пошел было, да и валится. "Ах, говорит, я говорил тебе,
папа, что это у меня дурные сапожки, прежние, в них и прежде было неловко
ходить". Это он думал, что он от сапожек с ног валится, а он просто от
слабости. Недели не проживет. Герценштубе ездит. Теперь они опять богаты, у
них много денег.

-- Шельмы.

-- Кто шельмы?

-- Доктора, и вся медицинская сволочь говоря вообще, и уж разумеется в
частности. Я отрицаю медицину. Бесполезное учреждение. Я впрочем всђ это
исследую. Что это у вас там за сентиментальности однако завелись? Вы там
всем классом, кажется, пребываете?

-- Не всем, а так человек десять наших ходит туда, всегда, всякий день. Это
ничего.

-- Удивляет меня во всем этом роль Алексея Карамазова: брата его завтра или
после завтра судят за такое преступление, а у него столько времени на
сентиментальничанье с мальчиками!

-- Совсем тут никакого нет сентиментальничанья. Сам же вот идешь теперь с
Илюшей мириться.

-- Мириться? Смешное выражение. Я впрочем никому не позволяю анализовать
мои поступки.

-- А как Илюша будет тебе рад! Он и не воображает, что ты придешь. Почему,
почему ты так долго не хотел идти? -- воскликнул вдруг с жаром Смуров.

-- Милый мальчик, это мое дело, а не твое. Я иду сам по себе, потому что
такова моя воля, а вас всех притащил туда Алексей Карамазов, значит
разница. И почем ты знаешь, я может вовсе не мириться иду? Глупое
выражение.

-- Вовсе не Карамазов, совсем не он. Просто наши сами туда стали ходить,
конечно сперва с Карамазовым. И ничего такого не было, никаких глупостей.
Сначала один, потом другой. Отец был ужасно нам рад. Ты знаешь, он просто с
ума сойдет, коль умрет Илюша. Он видит, что Илюша умрет. А нам-то как рад,
что мы с Илюшей помирились. Илюша о тебе спрашивал, ничего больше не
прибавил. Спросит и замолчит. А отец с ума сойдет или повесится. Он ведь и
прежде держал себя как помешанный. Знаешь, он благородный человек, и тогда
вышла ошибка. Всђ этот отцеубийца виноват, что избил его тогда.

-- А всђ-таки Карамазов для меня загадка. Я мог бы и давно с ним
познакомиться, но я в иных случаях люблю быть гордым. При том я составил о
нем некоторое мнение, которое надо еще проверить и разъяснить.

Коля важно примолк; Смуров тоже. Смуров, разумеется, благоговел пред Колей
Красоткиным и не смел и думать равняться с ним. Теперь же был ужасно
заинтересован, потому что Коля объяснил, что идет "сам по себе", и была тут
стало быть непременно какая-то загадка в том, что Коля вдруг вздумал теперь
и именно сегодня идти. Они шли по базарной площади, на которой на этот раз
стояло много приезжих возов и было, много пригнанной птицы. Городские бабы
торговали под своими навесами бубликами, нитками и проч. Такие воскресные
съезды наивно называются у нас в городке ярмарками, и таких ярмарок бывает
много в году. Перезвон бежал в веселейшем настроении духа, уклоняясь
беспрестанно направо и налево где-нибудь что-нибудь понюхать. Встречаясь с
другими собачонками, с необыкновенною охотой с ними обнюхивался по всем
собачьим правилам.

-- Я люблю наблюдать реализм, Смуров, -- заговорил вдруг Коля. -- Заметил
ты, как собаки встречаются и обнюхиваются? Тут какой-то общий у них закон
природы.

-- Да, какой-то смешной.

-- То есть не смешной, это ты неправильно. В природе ничего нет смешного,
как бы там ни казалось человеку с его предрассудками. Если бы собаки могли
рассуждать и критиковать, то наверно бы нашли столько же для себя смешного,
если не гораздо больше, в социальных отношениях между собою людей, их
повелителей, -- если не гораздо больше; это я повторяю потому, что я твердо
уверен, что глупостей у нас гораздо больше. Это мысль Ракитина, мысль
замечательная. Я социалист, Смуров.

-- А чт[OACUTE] такое социалист? -- спросил Смуров.

-- Это коли все равны, у всех одно общее имение, нет браков, а религия и
все законы как кому угодно, ну и там всђ остальное. Ты еще не дорос до
этого, тебе рано. Холодно однако.

-- Да. Двенадцать градусов. Давеча отец смотрел на термометре.

-- И заметил ты, Смуров, что в средине зимы, если градусов пятнадцать или
даже восемнадцать, то кажется не так холодно, как, например, теперь, в
начале зимы, когда вдруг нечаянно ударит мороз, как теперь, в двенадцать
градусов, да еще когда снегу мало. Это значит люди еще не привыкли. У людей
всђ привычка, во всем, даже в государственных и в политических отношениях.
Привычка -- главный двигатель. Какой смешной однако мужик.

Коля указал на рослого мужика в тулупе, с добродушною физиономией, который
у своего воза похлопывал от холода ладонями в рукавицах. Длинная русая
борода его вся заиндевела от мороза.

-- У мужика борода замерзла! -- громко и задирчиво крикнул Коля, проходя
мимо него.

-- У многих замерзла, -- спокойно и сентенциозно промолвил в ответ мужик.

-- Не задирай его, -- заметил Смуров.

-- Ничего, не осердится, он хороший. Прощай, Матвей.

-- Прощай.

-- А ты разве Матвей?

-- Матвей. А ты не знал?

-- Не знал; я наугад сказал.

-- Ишь ведь. В школьниках небось?

-- В школьниках.

-- Чт[OACUTE] ж тебя, порют?

-- Не то чтобы, а так.

-- Больно?

-- Не без того.

-- Эх жисть! -- вздохнул мужик от всего сердца.

-- Прощай, Матвей.

-- Прощай. Парнишка ты милый, вот что.

Мальчики пошли дальше.

-- Это хороший мужик, -- заговорил Коля Смурову. -- Я люблю поговорить с
народом и всегда рад отдать ему справедливость.

-- Зачем ты ему соврал, что у нас секут? -- спросил Смуров.

-- Надо же было его утешить!

-- Чем это?

-- Видишь, Смуров, не люблю я, когда переспрашивают, если не понимают с
первого слова. Иного и растолковать нельзя. По идее мужика школьника порют
и должны пороть: что дескать за школьник, если его не порют? И вдруг я
скажу ему, что у нас не порют, ведь он этим огорчится. А впрочем, ты этого
не понимаешь. С народом надо умеючи говорить.

-- Только не задирай пожалуста, а то опять выйдет история, как тогда с этим
гусем.

-- А ты боишься?

-- Не смейся, Коля, ей богу боюсь. Отец ужасно рассердится. Мне строго
запрещено ходить с тобой.

-- Не беспокойся, нынешний раз ничего не произойдет. Здравствуй, Наташа, --
крикнул он одной из торговок под навесом.

-- Какая я тебе Наташа, я Марья, -- крикливо ответила т