ение Ракитина и Алеши, как она, Феня, стояла на сторожах, как барыня
поехала и что она прокричала в окошко Алеше поклон ему, Митеньке, и чтобы
"вечно помнил, как любила она его часочек". Выслушав о поклоне, Митя вдруг
усмехнулся и на бледных щеках его вспыхнул румянец. Феня в ту же минуту
сказала ему, уже ни крошечки не боясь за свое любопытство:

-- Руки-то какие у вас, Дмитрий Федорович, все-то в крови!

-- Да, -- ответил машинально Митя, рассеянно посмотрел на свои руки и
тотчас забыл про них и про вопрос Фени. Он опять погрузился в молчание. С
тех пор как вбежал он" прошло уже минут двадцать. Давешний испуг его
прошел, но видимо им уже овладела вполне какая-то новая непреклонная
решимость. Он вдруг встал с места и задумчиво улыбнулся.

-- Барин, чт[OACUTE] с вами это такое было? -- проговорила Феня" опять
показывая ему на его руки, -- проговорила с сожалением, точно самое близкое
теперь к нему в горе его существо.

Митя опять посмотрел себе на руки.

-- Это кровь, Феня, -- проговорил он, со странным выражением смотря на нее,
-- это кровь человеческая и, боже, зачем она пролилась! Но... Феня... тут
один забор (он глядел на нее как бы загадывая ей загадку), один высокий
забор и страшный на вид, но... завтра на рассвете, когда "взлетит солнце",
Митенька через этот забор перескочит... Не понимаешь, Феня, какой забор, ну
да ничего... всђ равно, завтра услышишь и всђ поймешь... а теперь прощай!
Не помешаю и устранюсь, сумею устраниться. Живи, моя радость... любила меня
часок, так и помни на веки Митеньку Карамазова... Ведь она меня всђ
называла Митенькой, помнишь?

И с этими словами вдруг вышел из кухни. А Феня выхода этого испугалась чуть
не больше еще, чем когда он давеча вбежал и бросился на нее.

Ровно десять минут спустя Дмитрий Федорович вошел к тому молодому
чиновнику, Петру Ильичу Перхотину, которому давеча заложил пистолеты. Было
уже половина девятого, и Петр Ильич, напившись дома чаю, только что облекся
снова в сюртук, чтоб отправиться в трактир "Столичный Город" поиграть на
биллиарде. Митя захватил его на выходе. Тот, увидев его и его запачканное
кровью лицо, так и вскрикнул:

-- Господи! да чт[OACUTE] это с вами?

-- А вот, -- быстро проговорил Митя, -- за пистолетами моими пришел и вам
деньги принес. С благодарностию. Тороплюсь, Петр Ильич, пожалуста поскорее.

Петр Ильич всђ больше и больше удивлялся: в руках Мити юн вдруг рассмотрел
кучу денег, а главное, он держал эту кучу, и вошел с нею, как никто деньги
не держит и никто с ними не входит: все кредитки нес в правой руке, точно
напоказ, прямо держа руку пред собою. Мальчик, слуга чиновника, встретивший
Митю в передней, сказывал потом, что он так и в переднюю вошел с деньгами в
руках, стало быть, и по улице всђ так же нес их пред собою в правой руке.
Бумажки были всђ сторублевые, радужные, придерживал он их окровавленными
пальцами. Петр Ильич, потом на позднейшие вопросы интересовавшихся лиц:
сколько было денег? заявлял, что тогда сосчитать на глаз трудно было, может
быть две тысячи, может быть три, но пачка была большая, "плотненькая". Сам
же Дмитрий Федорович, как показывал он тоже потом, "был как бы тоже совсем
не в себе, но не пьян, а точно в каком-то восторге, очень рассеян, а в то
же время как будто и сосредоточен, точно об чем-то думал и добивался, и
решить не мог. Очень торопился, отвечал резко, очень странно, мгновениями
же был как будто вовсе не в горе, а даже весел".

-- Да с вами-то что, с вами-то чт[OACUTE] теперь? -- прокричал опять Петр
Ильич, дико рассматривая гостя. -- Как это вы так раскровенились, упали что
ли, посмотрите!

Он схватил его за локоть и поставил к зеркалу. Митя, увидав свое
запачканное кровью лицо, вздрогнул и гневно нахмурился.

-- Э, чорт! Этого недоставало, -- пробормотал он со злобой, быстро
переложил из правой руки кредитки в левую и судорожно выдернул из кармана
платок. Но и платок оказался весь в крови (этим самым платком он вытирал
голову и лицо Григорию): ни одного почти местечка не было белого, и не то
что начал засыхать, а как-то заскоруз в комке и не хотел развернуться. Митя
злобно шваркнул его об пол.

-- Э, чорт! нет ли у вас какой тряпки... обтереться бы...

-- Так вы только запачкались, а не ранены? Так уж лучше вымойтесь, --
ответил Петр Ильич. -- Вот рукомойник, я вам подам.

-- Рукомойник? Это хорошо... только куда же я это дену? -- в каком-то
совсем уж странном недоумении указал он Петру Ильичу на свою пачку
сторублевых, вопросительно глядя на него, точно тот должен был решить, куда
ему девать свои собственные деньги.

-- В карман суньте, али на стол вот здесь положите, не пропадут.

-- В карман? Да, в карман. Это хорошо... Нет, видите ли, это всђ вздор! --
вскричал он, как бы вдруг выходя из рассеянности. -- Видите: мы сперва это
дело кончим, пистолеты-то, вы мне их отдайте, а вот ваши деньги... потому
что мне очень, очень нужно... и времени, времени ни капли...

И, сняв с пачки верхнюю сторублевую, он протянул ее чиновнику.

-- Да у меня и сдачи не будет, -- заметил тот: -- у вас мельче нет?

-- Нет, -- сказал Митя, поглядев опять на пачку и как бы неуверенный в
словах своих попробовал пальцами две-три бумажки сверху, -- нет, всђ такие
же, -- прибавил он и опять вопросительно поглядел на Петра Ильича.

-- Да откуда вы так разбогатели? -- спросил тот. -- Постойте, я мальчишку
своего пошлю сбегать к Плотниковым. Они запирают поздно, -- вот не
разменяют ли. Эй, Миша! -- крикнул он в переднюю.

-- В лавку к Плотниковым -- великолепнейшее дело! -- крикнул и Митя, как бы
осененный какою-то мыслью. -- Миша, -- обернулся он к вошедшему мальчику,
-- видишь, беги к Плотниковым и скажи, что Дмитрий Федорович велел
кланяться и сейчас сам будет... Да слушай, слушай: чтобы к его приходу
приготовили шампанского, этак дюжинки три, да уложили как тогда, когда в
Мокрое ездил... Я тогда четыре дюжины у них взял (вдруг обратился он к
Петру Ильичу), -- они уж знают, не беспокойся, Миша, -- повернулся он опять
к мальчику. -- Да слушай: чтобы сыру там, пирогов страсбургских, сигов
копченых, ветчины, икры, ну и всего, всего, что только есть у них, рублей
этак на сто или на сто двадцать, как прежде было... Да слушай: гостинцев
чтобы не забыли, конфет, груш, арбуза два или три, аль четыре, -- ну нет,
арбуза-то одного довольно, а шоколаду, леденцов, монпансье, тягушек -- ну
всего, чт[OACUTE] тогда со мной в Мокрое уложили, с шампанским рублей на
триста чтобы было... Ну, вот и теперь чтобы так же точно. Да вспомни ты,
Миша, если ты, Миша... Ведь его Мишей зовут? -- опять обратился он к Петру
Ильичу.

-- Да постойте, -- перебил Петр Ильич, с беспокойством его слушая и
рассматривая, -- вы лучше сами пойдете, тогда и скажете, а он переврет.

-- Переврет, вижу, что переврет! Эх, Миша, а я было тебя поцеловать хотел
за комиссию... Коли не переврешь, десять рублей тебе, скачи скорей...
Шампанское, главное шампанское чтобы выкатили, да и коньячку, да и
красного, и белого, и всего этого как тогда. Они уж знают, как тогда было.

-- Да слушайте вы! -- с нетерпением уже перебил Петр Ильич. -- Я говорю:
пусть он только сбегает разменять, да прикажет, чтобы не запирали, а вы
пойдете и сами скажете... Давайте вашу кредитку. Марш, Миша, одна нога там,
другая тут! -- Петр Ильич, кажется, нарочно поскорей прогнал Мишу, потому
что тот как стал пред гостем, выпуча глаза на его кровавое лицо и
окровавленные руки с пучком денег в дрожавших пальцах, так и стоял, разиня
рот от удивления и страха и вероятно мало понял изо всего того, что ему
наказывал Митя.

-- Ну, теперь пойдемте мыться, -- сурово сказал Петр Ильич. -- Положите
деньги на стол, али суньте в карман... Вот так, идем. Да снимите сюртук.

И он стал ему помогать снять сюртук и вдруг опять вскрикнул:

-- Смотрите, у вас и сюртук в крови!

-- Это... это не сюртук. Только немного тут у рукава... А это вот только
здесь, где платок лежал. Из кармана просочилось. Я на платок-то у Фени сел,
кровь-то и просочилась, -- с какою-то удивительною доверчивостью тотчас же
объяснил Митя. Петр Ильич выслушал нахмурившись.

-- Угораздило же вас; подрались должно быть с кем, -- пробормотал он.

Начали мыться. Петр Ильич держал кувшин и подливал воду. Митя торопился и
плохо было намылил руки. (Руки у него дрожали, как припомнил потом Петр
Ильич.) Петр Ильич тотчас же велел намылить больше и тереть больше. Он как
будто брал какой-то верх над Митей в эту минуту, чем дальше, тем больше.
Заметим кстати: молодой человек был характера неробкого.

-- Смотрите, не отмыли под ногтями; ну, теперь трите лицо, вот тут: на
висках, у уха... Вы в этой рубашке и поедете? Куда это вы едете? Смотрите,
весь обшлаг правого рукава в крови.

-- Да, в крови, -- заметил Митя, рассматривая обшлаг рубашки.

-- Так перемените белье.

-- Некогда. А я вот, вот видите... -- продолжал с тою же доверчивостью
Митя, уже вытирая полотенцем лицо и руки и надевая сюртук, -- я вот здесь
край рукава загну, его и не видно будет под сюртуком... Видите!

-- Говорите теперь, где это вас угораздило? Подрались что ли с кем? Не в
трактире ли опять, как тогда? Не опять ли с капитаном как тогда, били его и
таскали? -- как бы с укоризною припомнил Петр Ильич. -- Кого еще прибили...
али убили пожалуй?

-- Вздор! -- проговорил Митя.

-- Как вздор?

-- Не надо, -- сказал Митя и вдруг усмехнулся: -- Это я старушонку одну на
площади сейчас раздавил.

-- Раздавили? Старушонку?

-- Старика! -- крикнул Митя, смотря Петру Ильичу прямо в лицо, смеясь и
крича ему как глухому.

-- Э, чорт возьми, старика, старушонку... Убили что ли кого?

-- Помирились. Сцепились -- и помирились. В одном месте. Разошлись
приятельски. Один дурак... он мне простил... теперь уж наверно простил...
Если бы встал, так не простил бы, -- подмигнул вдруг Митя, -- только
знаете, к чорту его, слышите, Петр Ильич, к чорту, не надо! В сию минуту не
хочу! -- решительно отрезал Митя.

-- Я ведь к тому, что охота же вам со всяким связываться... как тогда из
пустяков с этим штабс-капитаном... Подрались и кутить теперь мчитесь --
весь ваш характер. Три дюжины шампанского, -- это куда же столько?

-- Браво! давайте теперь пистолеты. Ей богу, нет времени. И хотел бы с
тобой поговорить, голубчик, да времени нет. Да и не надо вовсе, поздно
говорить. А! где же деньги, куда я их дел? -- вскрикнул он и принялся
совать по карманам руки.

-- На стол положили... сами... вон они лежат. Забыли? Подлинно деньги у вас
точно сор аль вода. Вот ваши пистолеты. Странно, в шестом часу давеча
заложил их за десять рублей, а теперь эвона у вас, тысяч-то. Две или три
небось?

-- Три небось, -- засмеялся Митя, суя деньги в боковой карман панталон.

-- Потеряете этак-то. Золотые прииски у вас что ли?

-- Прииски? золотые прииски! -- изо всей силы закричал Митя и закатился
смехом. -- Хотите, Перхотин, на прииски? Тотчас вам одна дама здесь три
тысячи отсыплет, чтобы только ехали. Мне отсыпала, уж так она прииски
любит! Хохлакову знаете?

-- Незнаком, а слыхал и видал. Неужто это она вам три тысячи дала? Так и
отсыпала? -- недоверчиво глядел Петр Ильич.

-- А вы завтра, как солнце взлетит, вечно юный-то Феб как взлетит, хваля и
славя бога, вы завтра пойдите к ней, к Хохлаковой-то, и спросите у ней
сами: отсыпала она мне три тысячи али нет? Справьтесь-ка.

-- Я не знаю ваших отношений... коли вы так утвердительно говорите, значит
дала... А вы денежки-то в лапки, да вместо Сибири-то, по всем по трем... Да
куда вы в самом деле теперь, а?

-- В Мокрое.

-- В Мокрое? Да ведь ночь!

-- Был Мастрюк во всем, стал Мастрюк ни в чем! -- проговорил вдруг Митя.

-- Как ни в чем? Это с такими-то тысячами, да ни в чем?

-- Я не про тысячи, К чорту тысячи! Я про женский нрав говорю:
         "Легковерен женский нрав
          И изменчив, и порочен".
Я с Уллисом согласен, это он говорит.

-- Не понимаю я вас!

-- Пьян, что ли?

-- Не пьян, а хуже того.

-- Я духом пьян. Петр Ильич, духом пьян, и довольно, довольно...

-- Что это вы, пистолет заряжаете?

-- Пистолет заряжаю.

Митя действительно, раскрыв ящик с пистолетами, отомкнул рожок с порохом и
тщательно всыпал и забил заряд. Затем взял пулю и, пред тем, как вкатить
ее, поднял ее в двух пальцах пред собою над свечкой.

-- Чего это вы на пулю смотрите? -- с беспокойным любопытством следил Петр
Ильич.

-- Так. Воображение. Вот если бы ты вздумал эту пулю всадить себе в мозг,
то, заряжая пистолет, посмотрел бы на нее или нет?

-- Зачем на нее смотреть?

-- В мой мозг войдет, так интересно на нее взглянуть, какова она есть... А
впрочем вздор, минутный вздор. Вот и кончено, -- прибавил он, вкатив пулю и
заколотив ее паклей. -- Петр Ильич, милый, вздор, всђ вздор, и если бы ты
знал, до какой степени вздор! Дай-ка мне теперь бумажки кусочек.

-- Вот бумажка.

-- Нет, гладкой, чистой, на которой пишут. Вот так. -- И Митя, схватив со
стола перо, быстро написал на бумажке две строки, сложил вчетверо бумажку и
сунул в жилетный карман. Пистолеты вложил в ящик, запер ключиком и взял
ящик в руки. Затем посмотрел на Петра Ильича и длинно, вдумчиво улыбнулся.

-- Теперь идем, -- сказал он.

-- Куда идем? Нет, постойте... Это вы, пожалуй, себе в мозг ее хотите
послать, пулю-то... -- с беспокойством произнес Петр Ильич.

-- Пуля вздор! Я жить хочу, я жизнь люблю! знай ты это. Я златокудрого Феба
и свет его горячий люблю... Милый Петр Ильич, умеешь ты устраниться?

-- Как это устраниться?

-- Дорогу дать. Милому существу и ненавистному дать дорогу. И чтоб и
ненавистное милым стало, -- вот как дать дорогу! И сказать им: бог с вами,
идите, проходите мимо, а я...

-- А вы?

-- Довольно, идем.

-- Ей-богу скажу кому-нибудь (глядел на него Петр Ильич), чтобы вас не
пустить туда. Зачем вам теперь в Мокрое?

-- Женщина там, женщина, и довольно с тебя, Петр Ильич, и шабаш!

-- Послушайте, вы хоть и дики, но вы мне всегда как-то нравились... я вот и
беспокоюсь.

-- Спасибо тебе, брат. Я дикий, говоришь ты. Дикари, дикари! Я одно только
и твержу: дикари! А да, вот Миша, а я-то его и забыл.

Вошел впопыхах Миша с пачкой размененных денег и отрапортовал, что у
Плотниковых "все заходили" и бутылки волокут, и рыбу, и чай -- сейчас всђ
готово будет. Митя схватил десятирублевую и подал Петру Ильичу, а другую
десятирублевую кинул Мише.

-- Не сметь! -- вскричал Петр Ильич. -- У меня дома нельзя, да и дурное
баловство это. Спрячьте ваши деньги, вот сюда положите, чего их сорить-то?
Завтра же пригодятся, ко мне же ведь и придете десять рублей просить. Что
это вы в боковой карман всђ суете? Эй потеряете!

-- Слушай, милый человек, поедем в Мокрое вместе?

-- Мне-то зачем туда?

-- Слушай, хочешь сейчас бутылку откупорю, выпьем за жизнь! Мне хочется
выпить, а пуще всего с тобою выпить. Никогда я с тобою не пил, а?

-- Пожалуй, в трактире можно, пойдем, я туда сам сейчас отправляюсь.

-- Некогда в трактире, а у Плотниковых в лавке, в задней комнате. Хочешь, я
тебе одну загадку загадаю сейчас.

-- Загадай.

Митя вынул из жилета свою бумажку, развернул ее и показал. Четким и крупным
почерком было на ней написано:

"Казню себя за всю жизнь, всю жизнь мою наказую!"

-- Право, скажу кому-нибудь, пойду сейчас и скажу, -- проговорил, прочитав
бумажку, Петр Ильич.

-- Не успеешь, голубчик, идем и выпьем, марш! Лавка Плотниковых приходилась
почти через один только дом от Петра Ильича, на углу улицы. Это был самый
главный бакалейный магазин в нашем городе, богатых торговцев, и сам по себе
весьма не дурной. Было всђ, что и в любом магазине в столице, всякая
бакалея: вина "разлива братьев Елисеевых", фрукты, сигары, чай, сахар, кофе
и проч. Всегда сидели три приказчика и бегали два рассыльных мальчика. Хотя
край наш и обеднел, помещики разъехались, торговля затихла, а бакалея
процветала по-прежнему и даже всђ лучше и лучше с каждым годом: на эти
предметы не переводились покупатели. Митю ждали в лавке с нетерпением.
Слишком помнили, как он недели три-четыре назад забрал точно так же разом
всякого товару и вин на несколько сот рублей чистыми деньгами (в кредит-то
бы ему ничего конечно не поверили), помнили, что так же как и теперь в
руках его торчала целая пачка радужных и он разбрасывал их зря, не
торгуясь, не соображая и не желая соображать, на что ему столько товару,
вина и проч.? Во всем городе потом говорили, что он тогда, укатив с
Грушенькой в Мокрое, "просадил в одну ночь и следующий затем день три
тысячи разом и воротился с кутежа без гроша, в чем мать родила". Поднял
тогда цыган целый табор (в то время у нас закочевавший), которые в два дня
вытащили де у него у пьяного без счету денег и выпили без счету дорогого
вина. Рассказывали, смеясь над Митей, что в Мокром он запоил шампанским
сиволапых мужиков, деревенских девок и баб закормил конфетами и
страсбургскими пирогами. Смеялись тоже у нас, в трактире особенно, над
собственным откровенным и публичным тогдашним признанием Мити (не в глаза
ему конечно смеялись, в глаза ему смеяться было несколько опасно), что от
Грушеньки он за всю ту "эскападу" только и получил, что "позволила ему свою
ножку поцеловать, а более ничего не позволила".

Когда Митя с Петром Ильичем подошли к лавке, то у входа нашли уже готовую
тройку, в телеге, покрытой ковром, с колокольчиками и бубенчиками и с
ямщиком Андреем, ожидавшим Митю. В лавке почти со всем успели "сладить"
один ящик с товаром и ждали только появления Мити, чтобы заколотить и
уложить его на телегу. Петр Ильич удивился.

-- Да откуда поспела у тебя тройка? -- спросил он Митю.

-- К тебе бежал, вот его, Андрея, встретил и велел ему прямо сюда к лавке и
подъезжать. Времени терять нечего! В прошлый раз с Тимофеем ездил, да
Тимофей теперь тю-тю-тю, вперед меня с волшебницей одной укатил. Андрей,
опоздаем очень?

-- Часом только разве прежде нашего прибудут, да и того не будет, часом
всего упредят! -- поспешно отозвался Андрей. -- Я Тимофея и снарядил, знаю,
как поедут. Их езда не наша езда, Дмитрий Федорович, где им до нашего.
Часом не потрафят раньше! -- с жаром перебил Андрей, еще не старый ямщик,
рыжеватый, сухощавый парень в поддевке и с армяком на левой руке.

-- Пятьдесят рублей на водку, коли только часом отстанешь.

-- За час времени ручаемся, Дмитрий Федорович, эх получасом не упредят, не
то что часом!

Митя хоть и засуетился распоряжаясь, но говорил и приказывал как-то
странно, в разбивку, а не по порядку. Начинал одно и забывал окончание.
Петр Ильич нашел необходимым ввязаться и помочь делу.

-- На четыреста рублей, не менее, как на четыреста, чтобы точь-в-точь
по-тогдашнему, -- командовал Митя. -- Четыре дюжины шампанского, ни одной
бутылки меньше.

-- Зачем тебе столько, к чему это? Стой! -- завопил Петр Ильич. -- Это что
за ящик? С чем? Неужели тут на четыреста рублей?

Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в
этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и "всякие необходимые на
первый случай предметы" из закусок, конфет, монпансье и проч. Но что
главное "потребление" уложится и отправится сей же час особо, как и в
тогдашний раз, в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, "разве
всего только часом позже Дмитрия Федоровича к месту прибудет".

-- Не более часу, чтоб не более часу, и как можно больше монпансье и
тягушек положите; это там девки любят, -- с жаром настаивал Митя.

-- Тягушек -- пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, --
почти осердился уже Петр Ильич. Он стал торговаться, он потребовал счет, он
не хотел успокоиться. Спас однако всего одну сотню рублей. Остановились на
том, чтобы всего товару доставлено было не более как на триста рублей.

-- А, чорт вас подери! -- вскричал Петр Ильич как бы вдруг одумавшись, --
да мне-то тут что? Бросай свои деньги, коли даром нажил!

-- Сюда, эконом, сюда, не сердись, -- потащил его Митя в заднюю комнату
лавки: -- вот зд