- брякнула девица у окна.

-- Видите у нас какие известия, -- расставила руки мамаша, указывая на
дочерей, -- точно облака идут; пройдут облака и опять наша музыка. Прежде,
когда мы военными были, к нам много приходило таких гостей. Я, батюшка, это
к делу не приравниваю. Кто любит кого, тот и люби того. Дьяконица тогда
приходит и говорит: Александр Александрович превосходнейшей души человек, а
Настасья, говорит, Петровна, это исчадие ада. Ну отвечаю это как кто кого
обожает, а ты и мала куча да вонюча. -- А тебя, говорит, надо в повиновении
держать. -- Ах ты, черная ты, говорю ей, шпага, ну и кого ты учить пришла?
-- Я, говорит она, воздух чистый впускаю, а ты нечистый. -- А спроси,
отвечаю ей, всех господ офицеров, нечистый ли во мне воздух, али другой
какой? И так это у меня с того самого времени на душе сидит, что намеднись
сижу я вот здесь как теперь и вижу, тот самый генерал вошел, что на Святую
сюда приезжал: чт[OACUTE], говорю ему, ваше превосходительство, можно ли
благородной даме воздух свободный впускать? -- Да, отвечает, надо бы у вас
форточку али дверь отворить, потому самому, что у вас воздух не свежий. Ну
и все-то так! А и что им мой воздух дался? От мертвых и того хуже пахнет.
Я, говорю, воздуху вашего не порчу, а башмаки закажу и уйду. Батюшки,
голубчики, не попрекайте мать родную! Николай Ильич, батюшка, я ль тебе не
угодила, только ведь у меня и есть, что Илюшечка из класса придет и любит.
Вчера яблочко принес. Простите, батюшки, простите, голубчики, мать родную,
простите меня совсем одинокую, а и чего вам мой воздух противен стал!

И бедная вдруг разрыдалась, слезы брызнули ручьем. Штабс-капитан
стремительно подскочил к ней.

-- Маменька, маменька, голубчик, полно, полно! Не одинокая ты. Все-то тебя
любят, все обожают! -- и он начал опять целовать у нее обе руки и нежно
стал гладить по ее лицу своими ладонями; схватив же салфетку, начал вдруг
обтирать с лица ее слезы. Алеше показалось даже, что у него и у самого
засверкали слезы. -- Ну-с, видели-с? Слышали-с? -- как-то вдруг яростно
обернулся он к нему, показывая рукой на бедную слабоумную.

-- Вижу и слышу, -- пробормотал Алеша.

-- Папа, папа! Неужели ты с ним...

-- Брось ты его, папа! -- крикнул вдруг мальчик, привстав на своей
постельке и горящим взглядом смотря на отца.

-- Да полно-те вы наконец паясничать, ваши выверты глупые показывать,
которые ни к чему никогда не ведут!.. -- совсем уже озлившись крикнула всђ
из того угла Варвара Николаевна, даже ногой топнула.

-- Совершенно справедливо на этот раз изволите из себя выходить, Варвара
Николавна, и я вас стремительно удовлетворю. Шапочку вашу наденьте, Алексей
Федорович, а я вот картуз возьму -- и пойдемте-с. Надобно вам одно
серьезное словечко сказать, только вне этих стен. Эта вот сидящая девица --
это дочка моя-с, Нина Николаевна-с, забыл я вам ее представить, -- ангел
божий во плоти... к смертным слетевший... если можете только это понять...

-- Весь ведь так и сотрясается, словно судорогой его сводит, -- продолжала
в негодовании Варвара Николаевна.

-- А это вот чт[OACUTE] теперь на меня ножкой топает и паяцом меня давеча
обличила, -- это тоже ангел божий во плоти-с, и справедливо меня
обозвала-с. Пойдемте же, Алексей Федорович, покончить надо-с...

И схватив Алешу за руку, он вывел его из комнаты прямо на улицу.

VII. И НА ЧИСТОМ ВОЗДУХЕ.

-- Воздух чистый-с, а в хоромах-то у меня и впрямь не свежо, во всех даже
смыслах. Пройдемте, сударь, шажком. Очень бы хотелось мне вас
заинтересовать-с.

-- Я и сам к вам имею одно чрезвычайное дело... -- заметил Алеша, -- и
только не знаю, как мне начать.

-- Как не узнать, что у вас до меня дело-с? Без дела-то вы бы никогда ко
мне и не заглянули. Али в самом деле только жаловаться на мальчика
приходили-с? Так ведь это невероятно-с. А кстати о мальчике-с: я вам там
всего изъяснить не мог-с, а здесь теперь сцену эту вам опишу-с. Видите ли,
мочалка-то была гуще-с, еще всего неделю назад, -- я про бороденку мою
говорю-с; это ведь бороденку мою мочалкой прозвали, школьники главное-с.
Ну-с, вот-с, тянет меня тогда ваш братец Дмитрий Федорович за мою
бороденку, вытянул из трактира на площадь, а как раз школьники из школы
выходят, а с ними и Илюша. Как увидал он меня в таком виде-с, -- бросился
ко мне: "Папа, кричит, папа!" Хватается за меня, обнимает меня, хочет меня
вырвать, кричит моему обидчику: "Пустите, пустите, это папа мой, папа,
простите его", -- так ведь и кричит: "простите"; рученками-то тоже его
схватил, да руку-то ему, эту самую-то руку его, и целует-с... Помню я в ту
минуту, какое у него было личико-с, не забыл-с и не забуду-с!..

-- Клянусь, -- воскликнул Алеша, -- брат вам самым искренним образом, самым
полным, выразит раскаяние, хотя бы даже на коленях на той самой площади...
Я заставлю его, иначе он мне не брат!

-- Ага, так это еще в прожекте находится. Не прямо от него, а от
благородства лишь вашего сердца исходит пылкого-с. Так бы и сказали-с. Нет,
уж в таком случае позвольте мне и о высочайшем рыцарском и офицерском
благородстве вашего братца досказать, ибо он его тогда выразил-с. Кончил он
это меня за мочалку тащить, пустил на волю-с: "Ты, говорит, офицер и я
офицер, -- если можешь найти секунданта, порядочного человека, то присылай
-- дам удовлетворение, хотя бы ты и мерзавец!" Вот что сказал-с. Воистину
рыцарский дух! Удалились мы тогда с Илюшей, а родословная фамильная картина
навеки у Илюши в памяти душевной отпечатлелась. Нет уж где нам дворянами
оставаться-с. Да и посудите сами-с, изволили сами быть сейчас у меня в
хоромах, -- что видели-с? Три дамы сидят-с, одна без ног слабоумная, другая
без ног горбатая, а третья с ногами, да слишком уж умная, курсистка-с, в
Петербург снова рвется, там на берегах Невы права женщины русской
отыскивать. Про Илюшу не говорю-с, всего девять лет-с, один как перст, ибо
умри я -- и что со всеми этими недрами станется, я только про это одно вас
спрошу-с? А если так, то вызови я его на дуэль, а ну как он меня тотчас же
и убьет, ну что же тогда? С ними-то тогда со всеми что станется-с? Еще хуже
того, если он не убьет-с, а лишь только меня искалечит: работать нельзя, а
рот-то всђ-таки остается, кто ж его накормит тогда, мой рот, и кто ж их-то
всех тогда накормит-с? Аль Илюшу, вместо школы, милостыню просить высылать
ежедневно ? Так вот что оно для меня значит-с на дуэль-то его вызвать-с,
глупое это слово-с и больше ничего-с.

-- Он будет у вас просить прощения, он посреди площади вам в ноги
поклонится, -- вскричал опять Алеша с разгоревшимся взором.

-- Хотел я его в суд позвать. -- продолжал штабс-капитан,-- но разверните
наш кодекс, много ль мне придется удовлетворения за личную обиду мою с
обидчика получить-с? А тут вдруг Аграфена Александровна призывает меня и
кричит: "Думать не смей! Если в суд его позовешь, так подведу так, что
всему свету публично обнаружится, что бил он тебя за твое же мошенничество,
тогда самого тебя под суд упекут". А господь один видит, от кого
мошенничество-то это вышло-с, и по чьему приказу я как мелкая сошка тут
действовал-с, -- не по ее ли самой распоряжению, да Федора Павловича? "А к
тому же, прибавляет, навеки тебя прогоню, и ничего ты у меня впредь не
заработаешь. Купцу моему тоже скажу (она его так и называет, старика-то:
купец мой), так и тот тебя сгонит". Вот и думаю, если уж и купец меня
сгонит, то что тогда, у кого заработаю? Ведь они только двое мне и
остались, так как батюшка ваш Федор Павлович не только мне доверять
перестал, по одной посторонней причине-с, но еще сам, заручившись моими
расписками, в суд меня тащить хочет. Вследствие всего сего я и притих-с и
вы недра видели-с. А теперь позвольте спросить: больно он вам пальчик
давеча укусил, Ильюша-то? В хоромах-то я при нем войти в сию подробность не
решился.

-- Да, очень больно, и он очень был раздражен. Он мне как Карамазову за вас
отомстил, мне это ясно теперь. Но если бы вы видели, как он с товарищами
школьниками камнями перекидывался? Это очень опасно, они могут его убить,
они дети, глупы, камень летит и может голову проломить.

-- Да уж и попало-с, не в голову так в грудь-с, повыше сердца-с, сегодня
удар камнем, синяк-с, пришел плачет, охает, а вот и заболел.

-- И знаете, ведь он там сам первый и нападает на всех, он озлился за вас,
они говорят, что он одному мальчику, Красоткину, давеча в бок перочинным
ножиком пырнул...

-- Слышал и про это, опасно-с: Красоткин это чиновник здешний, еще может
быть хлопоты выйдут-с...

-- Я бы вам советовал, -- с жаром продолжал Алеша, -- некоторое время не
посылать его вовсе в школу, пока он уймется... и гнев этот в нем пройдет...

-- Гнев-с! -- подхватил штабс-капитан, -- именно гнев-с. В маленьком
существе, а великий гнев-с. Вы этого всего не знаете-с. Позвольте мне
пояснить эту повесть особенно. Дело в том, что после того события все
школьники в школе стали его мочалкой дразнить. Дети в школах народ
безжалостный: порознь ангелы божии, а вместе, особенно в школах, весьма
часто безжалостны. Начали они его дразнить, воспрянул в Илюше благородный
дух. Обыкновенный мальчик, слабый сын, -- тот бы смирился, отца своего
застыдился, а этот один против всех восстал за отца. За отца и за истину-с,
за правду-с. Ибо, что он тогда вынес, как вашему братцу руки целовал и
кричал ему: "Простите папочку, простите папочку", -- то это только бог один
знает да я-с. И вот так-то детки наши -- то-есть не ваши, а наши-с, детки
презренных, но благородных нищих-с, правду на земле еще в девять лет отроду
узнают-с. Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют, а мой
Илюшка в ту самую минуту на площади-то-с, как руки-то его целовал, в ту
самую минуту всю истину произошел-с. Вошла в него эта истина-с и пришибла
его навеки-с, -- горячо и опять как бы в исступлении произнес штабс-капитан
и при этом ударил правым своим кулаком в левую ладонь, как бы желая наяву
выразить, как пришибла его Илюшу "истина". -- В тот самый день он у меня в
лихорадке был-с, всю ночь бредил. Весь тот день мало со мной говорил,
совсем молчал даже, только заметил я: глядит, глядит на меня из угла, а всђ
больше к окну припадает и делает вид, будто бы уроки учит, а вижу я, что не
уроки у него на уме. На другой день я выпил-с и многого не помню-с, грешный
человек, с горя-с. Маменька тоже тут плакать начала-с, -- маменьку-то я
очень люблю-с, -- ну с горя и клюкнул, на последние-с. Вы, сударь, не
презирайте меня: в России пьяные люди у нас самые добрые. Самые добрые люди
у нас и самые пьяные. Лежу это я и Илюшу в тот день не очень запомнил, а в
тот-то именно день мальчишки и подняли его на смех в школе с утра-с:
"Мочалка, кричат ему, отца твоего за мочалку из трактира тащили, а ты подле
бежал и прощения просил". На третий это день пришел он опять из школы,
смотрю -- лица на нем нет, побледнел. Что ты, говорю? Молчит. Ну в
хоромах-то нечего было разговаривать, а то сейчас маменька и девицы участие
примут, -- девицы-то к тому же всђ уже узнали, даже еще в первый день.
Варвара-то Николавна уже стала ворчать: "Шуты, паяцы, разве может у вас что
разумное быть?" -- Так точно, говорю, Варвара Николавна, разве может у нас
что разумное быть? Тем на тот раз и отделался. Вот-с к вечеру я и вывел
мальчика погулять. А мы с ним, надо вам знать-с, каждый вечер и допрежь
того гулять выходили, ровно по тому самому пути, по которому с вами теперь
идем. от самой нашей калитки до вон того камня большущего, который вон там
на дороге сиротой лежит у плетня, и где выгон городской начинается: место
пустынное и прекрасное-с. Идем мы с Илюшей, ручка его в моей руке, по
обыкновению; махонькая у него ручка, пальчики тоненькие, холодненькие, --
грудкой ведь он у меня страдает. -- "Папа, говорит, папа!" -- Чт[OACUTE],
говорю ему -- глазенки, вижу, у него сверкают. -- "Папа, как он тебя тогда,
папа!" -- Что делать, Илюша, говорю. -- "Не мирись с ним, папа, не мирись.
Школьники говорят, что он тебе десять рублей за это дал". -- Нет, говорю,
Илюша, я денег от него не возьму теперь ни за что. Так он и затрясся весь,
схватил мою руку в свои обе ручки, опять целует. -- "Папа, говорит, папа,
вызови его на дуэль, в школе дразнят, что ты трус и не вызовешь его на
дуэль, а десять рублей у него возьмешь". -- На дуэль, Илюша, мне нельзя его
вызвать, отвечаю я, и излагаю ему вкратце всђ то, что и вам на сей счет
изложил. Выслушал он: -- "Папа, говорит, папа. всђ-таки не мирись: я
вырасту, я вызову его сам и убью его!" Глазенки-то сверкают и горят. Ну,
при всем том ведь я и отец, надобно ж было ему слова правды сказать:
грешно, говорю я ему, убивать, хотя бы и на поединке. -- "Папа, говорит,
папа, я его повалю как большой буду, я ему саблю выбью своею саблей,
брошусь на него, повалю его, замахнусь на него саблей и скажу ему: мог бы
тебя сейчас убить, но прощаю тебя, вот тебе!" -- Видите, видите, сударь,
какой процессик в головке-то его произошел в эти два дня, это он день и
ночь об этом именно мщении с саблей думал и ночью должно быть об этом
бредил-с. Только стал он из школы приходить больно битый, это третьего дня
я всђ узнал, и вы правы-с; больше уж в школу эту я его не пошлю-с. Узнаю я,
что он против всего класса один идет и всех сам вызывает, сам озлился,
сердце в нем зажглось, -- испугался я тогда за него. Опять ходим гуляем. --
"Папа, спрашивает, папа, ведь богатые всех сильнее на свете?" -- Да,
говорю, Илюша, нет на свете сильнее богатого. -- "Папа, говорит, я
разбогатею, я в офицеры пойду и всех разобью, меня царь наградит, я приеду
и тогда никто не посмеет"... Потом помолчал да и говорит, -- губенки-то у
него всђ попрежнему вздрагивают. -- "Папа, говорит, какой это нехороший
город наш, папа!" -- Да, говорю, Илюшечка, не очень-таки хорош наш город.
-- "Папа, переедем в другой город, в хороший, говорит, город, где про нас и
не знают". -- Переедем, говорю, переедем, Илюша, -- вот только денег
скоплю. Обрадовался я случаю отвлечь его от мыслей темных, и стали мы
мечтать с ним, как мы в другой город переедем, лошадку свою купим, да
тележку. Маменьку да сестриц усадим, закроем их, а сами сбоку пойдем,
изредка тебя подсажу, а я тут подле пойду, потому лошадку свою поберечь
надо, не всем же садиться, так и отправимся. Восхитился он этим, а главное,
что своя лошадка будет и сам на ней поедет. А уж известно, что русский
мальчик так и родится вместе с лошадкой. Болтали мы долго, слава богу,
думаю, развлек я его, утешил. Это третьего дня вечером было, а вчера
вечером уже другое оказалось. Опять он утром в эту школу пошел, мрачный
вернулся, очень уж мрачен. Вечером взял я его за ручку, вывел гулять,
молчит, не говорит. Ветерок тогда начался, солнце затмилось, осенью
повеяло, да и смеркалось уж, -- идем, обоим нам грустно. -- Ну, мальчик,
как же мы, говорю, с тобой в дорогу-то соберемся, -- думаю на вчерашний-то
разговор навести. Молчит. Только пальчики его, слышу, в моей руке
вздрогнули. Э, думаю, плохо, новое есть. Дошли мы вот как теперь до этого
самого камня, сел я на камень этот, а на небесах всђ змеи запущены, гудят и
трещат, змеев тридцать видно. Ведь ныне змеиный сезон-с. Вот, говорю,
Илюша, пора бы и нам змеек прошлогодний запустить. Починю-ка я его, где он
у тебя там спрятан? Молчит мой мальчик, глядит в сторону, стоит ко мне
боком. А тут ветер вдруг загудел, понесло песком... Бросился он вдруг ко
мне весь, обнял мне обеими рученками шею. стиснул меня. Знаете, детки коли
молчаливые да гордые, да слезы долго перемогают в себе, да как вдруг
прорвутся, если горе большое придет, так ведь не то что слезы потекут-с, а
брызнут словно ручьи-с. Теплыми-то брызгами этими так вдруг и обмочил он
мне всђ лицо. Зарыдал как в судороге, затрясся, прижимает меня к себе, я
сижу на камне. -- "Папочка, вскрикивает, папочка, милый папочка, как он
тебя унизил!" Зарыдал тут и я-с, сидим и сотрясаемся обнявшись. --
"Папочка, говорит, папочка!" -- Илюша, говорю ему, Илюшечка! Никто-то нас
тогда не видел-с, бог один видел, авось мне в формуляр занесет-с.
Поблагодарите вашего братца, Алексей Федорович. Нет-с, я моего мальчика для
вашего удовлетворения не высеку-с!

Кончил он опять со своим давешним злым и юродливым вывертом. Алеша
почувствовал, однако, что ему уж он доверяет и что будь на его месте
другой, то с другим этот человек не стал бы так "разговаривать" и не
сообщил бы ему того, что сейчас ему сообщил. Это ободрило Алешу, у которого
душа дрожала от слез.

-- Ах, как бы мне хотелось помириться с вашим мальчиком! -- воскликнул он.
-- Если б вы это устроили...

-- Точно так-с, -- пробормотал штабс-капитан.

-- Но теперь не про то, совсем не про то, слушайте, -- продолжал восклицать
Алеша, -- слушайте! Я имею к вам поручение: этот самый мой брат, этот
Дмитрий, оскорбил и свою невесту, благороднейшую девушку, и о которой вы
верно слышали. Я имею право вам открыть про ее оскорбление, я даже должен
так сделать, потому что она, узнав про вашу обиду, и узнав всђ про ваше
несчастное положение, поручила мне сейчас... давеча... снести вам это
вспоможение от нее... но только от нее одной, не от Дмитрия, который и ее
бросил, отнюдь нет, и не от меня, от брата его, и не от кого-нибудь, а от
нее, только от нее одной! Она вас умоляет принять ее помощь... вы оба
обижены одним и тем же человеком... Она и вспомнила-то о вас лишь тогда,
когда вынесла от него такую же обиду (по силе обиды), -- как и вы от него!
Это значит сестра идет к брату с помощью... Она именно поручила мне
уговорить вас принять от нее вот эти двести рублей как от сестры. Никто-то
об этом не узнает, никаких несправедливых сплетен не может произойти... вот
эти двести рублей и, клянусь, -- вы должны принять их, иначе... иначе стало
быть все должны быть врагами друг другу на свете! Но ведь есть же и на
свете братья... У вас благородная душа... вы должны это понять, должны!..

И Алеша протянул ему две новенькие радужные сторублевые кредитки. Оба они
стояли тогда именно у большого камня, у забора, и никого кругом не было.
Кредитки произвели, казалось, на штабс-капитана страшное впечатление: он
вздрогнул, но сначала как бы от одного удивления: ничего подобного ему и не
мерещилось, и такого исхода он не ожидал вовсе. Помощь от кого-нибудь, да
еще такая значительная, ему и не мечталась даже во сне. Он взял кредитки и
с минуту почти и отвечать не мог, совсем что-то новое промелькнуло в лице
его.

-- Это мне-то, мне-с, это столько денег, двести рублей! Батюшки! Да я уж
четыре года не видал таких денег, -- господи! И говорит, что сестра... и
вправду это, вправду?

-- Клянусь вам, что всђ, что я вам сказал, правда! -- вскричал Алеша.
Штабс-капитан покраснел.

-- Послушайте-с, голубчик мой, послушайте-с, ведь если я и приму, то ведь
не буду же я подлецом? В глазах-то ваших, Алексей Федорович, ведь не буду.
не буду подлецом? Нет-с, Алексей Федорович, вы выслушайте, выслушайте-с, --
торопился он поминутно, дотрогиваясь до Алеши обеими руками, -- вы вот
уговариваете меня принять тем, что "сестра" посылает, а внутри-то, про
себя-то, -- не восчувствуете ко мне презрения, если я приму-с, а?

-- Да нет же, нет! Спасением моим клянусь вам, что нет! И никто не узнает
никогда, только мы: я, вы, да она, да еще одна дама, ее большой друг...

-- Что дама! Слушайте, Алексей Федорович, выслушайте-с, ведь уж теперь
минута такая пришла-с, что надо выслушать, ибо вы даже и понять не можете,
что могут значить для меня теперь эти двести рублей, -- продолжал бедняк,
приходя постепенно в какой-то беспорядочный, почти дикий восторг. Он был
как бы сбит с толку, говорил же чрезвычайно спеша и торопясь, точно
опасаясь, что ему не дадут всего высказать. -- Кроме того, что это честно
приобретено, от столь уважаемой и святой "сестры-с", знаете ли вы, что я
маменьку и Ниночку, -- горбатенького-то ангела моего, дочку-то, полечить
теперь могу? Приезжал ко мне доктор Герценштубе, по доброте своего сердца,
осматривал их обеих целый час: "Не понимаю, г