твенного разврата тут пожалуй еще
нет, цинизма тоже нет настоящего, развратного, внутреннего, но есть
наружный, и он-то считается у них нередко чем-то даже деликатным, тонким,
молодецким и достойным подражания. Видя, что "Алешка Карамазов", когда
заговорят "про это", быстро затыкает уши пальцами, они становились иногда
подле него нарочно толпой и, насильно отнимая руки от ушей его, кричали ему
в оба уха скверности, а тот рвался, спускался на пол, ложился, закрывался и
всђ это не говоря им ни слова, не бранясь, молча перенося обиду. Под конец
однако оставили его в покое и уже не дразнили "девчонкой", мало того,
глядели на него в этом смысле с сожалением. Кстати, в классах он всегда
стоял по учению из лучших, но никогда не был отмечен первым.

Когда умер Ефим Петрович, Алеша два года еще пробыл в губернской гимназии.
Неутешная супруга Ефима Петровича, почти тотчас же по смерти его,
отправилась на долгий срок в Италию со всем семейством, состоявшим всђ из
особ женского пола, а Алеша попал в дом к каким-то двум дамам, которых он
прежде никогда и не видывал, каким-то дальним родственницам Ефима
Петровича, но на каких условиях, он сам того не знал. Характерная тоже, и
даже очень, черта его была в том, что он никогда не заботился, на чьи
средства живет. В этом он был совершенная противоположность своему старшему
брату, Ивану Федоровичу, пробедствовавшему два первые года в университете
кормя себя своим трудом, и с самого детства горько прочувствовавшему, что
живет он на чужих хлебах у благодетеля. Но эту странную черту в характере
Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому что всякий,
чуть-чуть лишь узнавший его, тотчас, при возникшем на этот счет вопросе,
становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей в роде как бы
юродивых, которому, попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он не
затруднится отдать его по первому даже спросу или на доброе дело, или может
быть даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил. Да и вообще
говоря, он как бы вовсе не знал цены деньгам, разумеется не в буквальном
смысле говоря. Когда ему выдавали карманные деньги, которых он сам никогда
не просил, то он или по целым неделям не знал, что с ними делать, или
ужасно их не берег, мигом они у него исчезали. Петр Александрович Миусов,
человек насчет денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз,
впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнес о нем следующий афоризм:
"Вот может быть единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг
одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни
за что не погибнет и не умрет с голоду и холоду, потому что его мигом
накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом
пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения,
а пристроившему никакой тягости, а может быть напротив почтут за
удовольствие".

В гимназии своей он курса не кончил; ему оставался еще целый год, как он
вдруг объявил своим дамам, что едет к отцу по одному делу, которое взбрело
ему в голову. Те очень жалели его и не хотели было пускать. Проезд стоил
очень недорого, и дамы не позволили ему заложить свои часы, -- подарок
семейства благодетеля пред отъездом за границу, а роскошно снабдили его
средствами, даже новым платьем и бельем. Он однако отдал им половину денег
назад, объявив, что непременно хочет сидеть в третьем классе. Приехав в наш
городок, он на первые расспросы родителя: "Зачем именно пожаловал, не
докончив курса?" прямо ничего не ответил, а был, как говорят, не по
обыкновенному задумчив. Вскоре обнаружилось, что он разыскивает могилу
своей матери. Он даже сам признался было тогда, что затем только и приехал.
Но вряд ли этим исчерпывалась вся причина его приезда. Всего вероятнее, что
он тогда и сам не знал и не смог бы ни за что объяснить: что именно такое
как бы поднялось вдруг из его души и неотразимо повлекло его на какую-то
новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу. Федор Павлович не мог указать
ему, где похоронил свою вторую супругу, потому что никогда и не бывал на ее
могиле, после того как засыпали гроб, а за давностью лет и совсем
запамятовал, где ее тогда хоронили...

К слову о Федоре Павловиче. Он долгое время пред тем прожил не в нашем
городе. Года три-четыре по смерти второй жены он отправился на юг России и
под конец очутился в Одессе, где и прожил сряду несколько лет. Познакомился
он сначала, по его собственным словам, "со многими жидами, жидками,
жидишками и жиденятами", а кончил тем, что под конец даже не только у
жидов, но "и у евреев был принят". Надо думать, что в этот-то период своей
жизни он и развил в себе особенное уменье сколачивать и выколачивать
деньгу. Воротился он снова в наш городок окончательно всего только года за
три до приезда Алеши. Прежние знакомые его нашли его страшно состарившимся,
хотя был он вовсе еще не такой старик. Держал же он себя не то что
благороднее, а как-то нахальнее. Явилась, например, наглая потребность в
прежнем шуте -- других в шуты рядить. Безобразничать с женским полом любил
не то что попрежнему, а даже как бы и отвратительнее. В скорости он стал
основателем по уезду многих новых кабаков. Видно было, что у него есть
может быть тысяч до ста или разве немногим только менее. Многие из
городских и из уездных обитателей тотчас же ему задолжали, под вернейшие
залоги, разумеется. В самое же последнее время он как-то обрюзг, как-то
стал терять ровность, самоотчетность, впал даже в какое-то легкомыслие,
начинал одно и кончал другим, как-то раскидывался и всђ чаще и чаще
напивался пьян, и если бы не всђ тот же лакей Григорий, тоже порядочно к
тому времени состарившийся и смотревший за ним иногда в роде почти
гувернера, то может быть Федор Павлович и не прожил бы без особых хлопот.
Приезд Алеши как бы подействовал на него даже с нравственной стороны, как
бы что-то проснулось в этом безвременном старике из того, что давно уже
заглохло в душе его: "Знаешь ли ты, -- стал он часто говорить Алеше,
приглядываясь к нему, -- что ты на нее похож, на кликушу-то?" Так называл
он свою покойную жену, мать Алеши. Могилку "кликуши" указал наконец Алеше
лакей Григорий. Он свел его на наше городское кладбище и там, в дальнем
уголке, указал ему чугунную недорогую, но опрятную плиту, на которой была
даже надпись с именем, званием, летами и годом смерти покойницы, а внизу
было даже начертано нечто в роде четырехстишия из старинных,
общеупотребительных на могилах среднего люда кладбищенских стихов. К
удивлению, эта плита оказалась делом Григория. Это он сам воздвиг ее над
могилкой бедной "кликуши" и на собственное иждивение, после того когда
Федор Павлович, которому он множество раз уже досаждал напоминаниями об
этой могилке, уехал наконец в Одессу, махнув рукой не только на могилы. но
и на все свои воспоминания. Алеша не выказал на могилке матери никакой
особенной чувствительности; он только выслушал важный и резонный рассказ
Григория о сооружении плиты, постоял понурившись и ушел, не вымолвив ни
слова. С тех пор, может быть, даже во весь год и не бывал на кладбище. Но
на Федора Павловича этот маленький эпизод тоже произвел свое действие и
очень оригинальное. Он вдруг взял тысячу рублей и свез ее в наш монастырь
на помин души своей супруги, но не второй, не матери Алеши, не "кликуши", а
первой, Аделаиды Ивановны, которая колотила его. К вечеру того дня он
напился пьян и ругал Алеше монахов. Сам он был далеко не из религиозных
людей; человек никогда может быть пятикопеечной свечки не поставил пред
образом. Странные порывы внезапных чувств и внезапных мыслей бывают у
этаких субъектов.

Я уже говорил, что он очень обрюзг. Физиономия его представляла к тому
времени что-то резко свидетельствовавшее о характеристике и сущности всей
прожитой им жизни. Кроме длинных и мясистых мешечков под маленькими его
глазами, вечно наглыми, подозрительными и насмешливыми, кроме множества
глубоких морщинок на его маленьком, но жирненьком личике, к острому
подбородку его подвешивался еще большой кадык, мясистый и продолговатый как
кошелек, что придавало ему какой-то отвратительно-сладострастный вид.
Прибавьте к тому плотоядный, длинный рот, с пухлыми губами, из-под которых
виднелись маленькие обломки черных, почти истлевших зубов. Он брызгался
слюной каждый раз, когда начинал говорить. Впрочем и сам он любил шутить
над своим лицом, хотя, кажется, оставался им доволен. Особенно указывал он
на свой нос, не очень большой, но очень тонкий, с сильно-выдающеюся
горбиной: "настоящий римский", говорил он, "вместе с кадыком настоящая
физиономия древнего римского патриция времен упадка". Этим он, кажется,
гордился.

И вот довольно скоро после обретения могилы матери, Алеша вдруг объявил
ему, что хочет поступить в монастырь и что монахи готовы допустить его
послушником. Он объяснил при этом, что это чрезвычайное желание его и что
испрашивает он у него торжественное позволение, как у отца. Старик уже
знал, что старец Зосима, спасавшийся в монастырском ските, произвел на его
"тихого мальчика" особенное впечатление.

-- Этот старец конечно у них самый честный монах, -- промолвил он,
молчаливо и вдумчиво выслушав Алешу, почти совсем однако не удивившись его
просьбе. -- Гм, так ты вот куда хочешь, мой тихий мальчик! -- Он был
вполпьяна и вдруг улыбнулся своею длинною, полупьяною, но не лишенною
хитрости и пьяного лукавства улыбкой: -- Гм, а ведь я так и предчувствовал,
что ты чем-нибудь вот этаким кончишь, можешь это себе представить? Ты
именно туда норовил. Ну что ж, пожалуй, у тебя же есть свои две тысченочки,
вот тебе и приданое, а я тебя, мой ангел, никогда не оставлю, да и теперь
внесу за тебя что там следует, если спросят. Ну, а если не спросят, к чему
нам навязываться, не так ли? Ведь ты денег что канарейка тратишь, по два
зернышка в недельку... Гм. Знаешь, в одном монастыре есть одна подгорная
слободка, и уж всем там известно, что в ней одни только "монастырские жены
живут", так их там и называют, штук тридцать жен, я думаю... Я там был, и,
знаешь, интересно, в своем роде разумеется, в смысле разнообразия. Скверно
тем только, что руссизм ужасный, француженок совсем еще нет, а могли бы
быть, средства знатные. Проведают -- приедут. Ну, а здесь ничего, здесь нет
монастырских жен, а монахов штук двести. Честно. Постники. Сознаюсь... Гм.
Так ты к монахам хочешь? А ведь мне тебя жаль, Алеша, воистину, веришь ли,
я тебя полюбил... Впрочем вот и удобный случай: помолишься за нас грешных,
слишком мы уж, сидя здесь, нагрешили. Я всђ помышлял о том: кто это за меня
когда-нибудь помолится? Есть ли в свете такой человек? Милый ты мальчик, я
ведь на этот счет ужасно как глуп, ты может быть не веришь? Ужасно. Видишь
ли: я об этом, как ни глуп, а все думаю, всђ думаю, изредка, разумеется, не
всђ же ведь. Ведь невозможно же, думаю, чтобы черти меня крючьями позабыли
стащить к себе, когда я помру. Ну вот и думаю: крючья? А откуда они у них?
Из чего? Железные? Где же их куют? Фабрика что ли у них какая там есть?
Ведь там в монастыре иноки наверно полагают, что в аде например есть
потолок. А я вот готов поверить в ад только чтобы без потолка; выходит оно
как будто деликатнее, просвещеннее, по-лютерански то-есть. А в сущности
ведь не всђ ли равно: с потолком или без потолка? Ведь вот вопрос-то
проклятый в чем заключается! Ну, а коли нет потолка, стало быть нет и
крючьев. А коли нет крючьев, стало быть и всђ по боку, значит опять
невероятно: кто же меня тогда крючьями-то потащит, потому что если уж меня
не потащат, то чт[OACUTE] ж тогда будет, где же правда на свете? Il
faudrait les inventer, эти крючья, для меня нарочно, для меня одного,
потому что если бы ты знал, Алеша, какой я срамник!..

-- Да там нет крючьев, -- тихо и серьезно приглядываясь к отцу, выговорил
Алеша.

-- Так, так, одни только тени крючьев. Знаю, знаю. Это как один француз
описывал ад: J'ai vu l'ombre d'un cocher, qui avec l'ombre d'une brosse
frottait l'ombre d'une carosse. Ты, голубчик, почему знаешь, что нет
крючьев? Побудешь у монахов. не то запоешь. А впрочем ступай, доберись там
до правды, да и приди рассказать: всђ же идти на тот свет будет легче, коли
наверно знаешь, что там такое. Да и приличнее тебе будет у монахов, чем у
меня, с пьяным старикашкой, да с девчонками... хоть до тебя как до ангела
ничего не коснется. Ну авось и там до тебя ничего не коснется, вот ведь я
почему и дозволяю тебе, что на последнее надеюсь. Ум-то у тебя не чорт
съел. Погоришь и погаснешь, вылечишься и назад придешь. А я тебя буду
ждать: ведь я чувствую же, что ты единственный человек на земле, который
меня не осудил, мальчик ты мой милый, я ведь чувствую же это, не могу же я
это не чувствовать!..

И он даже расхныкался. Он был сентиментален. Он был зол и сентиментален.

V. СТАРЦЫ.

Может быть кто из читателей подумает, что мой молодой человек был
болезненная, экстазная, бедно развитая натура, бледный мечтатель, чахлый и
испитой человечек. Напротив, Алеша был в то время статный, краснощекий, со
светлым взором, пышащий здоровьем девятнадцатилетний подросток. Он был в то
время даже очень красив собою, строен, средне-высокого роста, темнорус, с
правильным, хотя несколько удлиненным овалом лица, с блестящими темносерыми
широко расставленными глазами, весьма задумчивый и повидимому весьма
спокойный. Скажут, может быть, что красные щеки не мешают ни фанатизму, ни
мистицизму; а мне так кажется, что Алеша был даже больше чем кто-нибудь
реалистом. О, конечно в монастыре он совершенно веровал в чудеса, но,
по-моему, чудеса реалиста никогда не смутят. Не чудеса склоняют реалиста к
вере. Истинный реалист, если он не верующий, всегда найдет в себе силу и
способность не поверить и чуду, а если чудо станет пред ним неотразимым
фактом, то он скорее не поверит своим чувствам, чем допустит факт. Если же
и допустит его, то допустит как факт естественный, но доселе лишь бывший
ему неизвестным. В реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры. Если
реалист раз поверит, то он именно по реализму своему должен непременно
допустить и чудо. Апостол Фома объявил, что не поверит прежде чем не
увидит, а когда увидел, сказал: "Господь мой и бог мой!" Чудо ли заставило
его уверовать? Вероятнее всего, что нет, а уверовал он лишь единственно
потому, что желал уверовать, и может быть уже веровал вполне, в тайнике
существа своего, даже еще тогда, когда произносил: "Не поверю, пока не
увижу".

Скажут, может быть, что Алеша был туп, не развит, не кончил курса и проч.
Что он не кончил курса, это была правда, но сказать, что он был туп или
глуп, было бы большою несправедливостью. Просто повторю, что сказал уже
выше: вступил он на эту дорогу потому только, что в то время она одна
поразила его и представила ему разом весь идеал исхода рвавшейся из мрака к
свету души его. Прибавьте, что был он юноша отчасти уже нашего последнего
времени, то-есть честный по природе своей, требующий правды, ищущий ее и
верующий в нее, а уверовав требующий немедленного участия в ней всею силой
души своей, требующий скорого подвига, с непременным желанием хотя бы всем
пожертвовать для этого подвига, даже жизнью. Хотя к несчастию не понимают
эти юноши, что жертва жизнию есть может быть самая легчайшая изо всех жертв
во множестве таких случаев, и что пожертвовать, например, из своей кипучей
юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы
для того только, чтоб удесятерить в себе силы для служения той же правде и
тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить --
такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам.
Алеша избрал лишь противоположную всем дорогу, но с тою же жаждой скорого
подвига. Едва только он, задумавшись серьезно, поразился убеждением, что
бессмертие и бог существуют, то сейчас же естественно сказал себе: "Хочу
жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю". Точно так же,
если б он порешил, что бессмертия и бога нет, то сейчас бы пошел в атеисты
и в социалисты (ибо социализм есть не только рабочий вопрос, или
так-называемого четвертого сословия, но по преимуществу есть атеистический
вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни,
строящейся именно без бога, не для достижения небес с земли, а для сведения
небес на землю). Алеше казалось даже странным и невозможным жить
попрежнему. Сказано: "Раздай всђ и иди за мной, если хочешь быть совершен".
Алеша и сказал себе: "Не могу я отдать вместо "всего" два рубля, а вместо
"иди за мной" ходить лишь к обедне". Из воспоминаний его младенчества может
быть сохранилось нечто о нашем подгородном монастыре, куда могла возить его
мать к обедне. Может быть подействовали и косые лучи заходящего солнца пред
образом, к которому протягивала его кликуша мать. Задумчивый он приехал к
нам тогда может быть только лишь посмотреть: всђ ли тут или и тут только
два рубля, и -- в монастыре встретил этого старца...

Старец этот, как я уже объяснил выше, был старец Зосима; но надо бы здесь
сказать несколько слов и о том, что такое вообще "старцы" в наших
монастырях, и вот жаль, что чувствую себя на этой дороге не довольно
компетентным и твердым. Попробую однако сообщить малыми словами и в
поверхностном изложении. И во-первых, люди специальные и компетентные
утверждают, что старцы и старчество появились у нас, по нашим русским
монастырям, весьма лишь недавно, даже нет и ста лет, тогда как на всем
православном Востоке, особенно на Синае и на Афоне, существуют далеко уже
за тысячу лет. Утверждают, что существовало старчество и у нас на Руси во
времена древнейшие, или непременно должно было существовать, но вследствие
бедствий России, Татарщины, смут, перерыва прежних сношений с Востоком
после покорения Константинополя, установление это забылось у нас и старцы
пресеклись. Возрождено же оно у нас опять с конца прошлого столетия одним
из великих подвижников (как называют его) Паисием Величковским и учениками
его, но и доселе, даже через сто почти лет, существует весьма еще не во
многих монастырях, и даже подвергалось иногда почти что гонениям, как
неслыханное по России новшество. В особенности процвело оно у нас на Руси в
одной знаменитой пустыне, Козельской Оптиной. Когда и кем насадилось оно и
в нашем подгородном монастыре, не могу сказать, но в нем уже считалось
третье преемничество старцев, и старец Зосима был из них последним, но и он
уже почти помирал от слабости и болезней, а заменить его даже и не знали
кем. Вопрос для нашего монастыря был важный, так как монастырь наш ничем
особенно не был до тех пор знаменит: в нем не было ни мощей святых
угодников, ни явленных чудотворных икон, не было даже славных преданий,
связанных с нашею историей, не числилось за ним исторических подвигов и
заслуг отечеству. Процвел он и прославился на всю Россию именно из-за
старцев, чтобы видеть и послушать которых стекались к нам богомольцы
толпами со всей России из-за тысяч верст. Итак, что же такое старец? Старец
это -- берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав
старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаете ее ему в полное послушание,
с полным самоотрешением. Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий
себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя,
овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, чрез послушание всей
жизни, уже совершенной свободы, то-есть свободы от самого себя, избегнуть
участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли/ Изобретение
это, то-есть старчество, -- не теоретическое, а выведено на Востоке из
практики, в наше время уже тысячелетней. Обязанности к старцу не то что
обыкновенное "послушание", всегда бывшее и в наших русских монастырях. Тут
признается вечная исповедь всех подвизающихся старцу и неразрушимая связь
между связавшим и связанным. Рассказывают, например, что однажды, в
древнейшие времена христианства, один таковой послушник, не исполнив
некоего послушания,