у
маскарада.
   Эта стратегия изгнания телесного  посредством  символов  секса,  изгнание
желания  посредством  его   преувеличенных   демонстраций   является   более
эффективной, чем стратегия доброго старого подавления путем запрета.  Однако
в отличие от стратегии запрета стратегию изгнания испытывают на себе все без
исключения; становится непонятным, кто же в конце концов от нее  выигрывает.
Образ жизни трансвестита стал самой основой наших действий,  даже  тех,  что
направлены на поиск подлинности и различий. У нас нет больше времени  искать
свою тождественность ни в архивах, ни в памяти, ни в каких-либо планах или в
будущем.  Нам  нужна  мгновенная  память,  быстрое  ветвление,  нечто  вроде
рекламной тождественности, которая может подтвердиться в любой момент. Таким
образом, сегодня мы стремимся не столько к  здоровью,  которое  представляет
собой   состояние   органического   равновесия,   сколько   к    эфемерному,
гигиеническому,  рекламному  ореолу  тела,  что  есть  совершенство  гораздо
большее, нежели просто идеальное состояние. Что же касается моды и  внешнего
вида, мы жаждем отнюдь не красоты или обольстительности, мы жаждем обличья.
   Каждый  ищет  свое  обличье.  Так  как  более  невозможно  постичь  смысл
собственного  существования,   остается   лишь   выставлять   напоказ   свою
наружность, не заботясь ни о том, чтобы быть увиденным, ни даже о том, чтобы
быть. Человек не говорит себе: я существую,  я  здесь,  но:  я  видим,  я  -
изображение, смотрите  же,  смотрите!  Это  даже  не  самолюбование,  это  -
поверхностная  общительность,  разновидность  рекламного  простодушия,   где
каждый становится импресарио своего собственного облика.
   Облик  есть  некая  разновидность  минимального  изображения  минимальной
четкости  -  нечто  подобное  видеоизображению,   разновидность   осязаемого
изображения,  как  сказал  бы  Мак-Люэн,  не  вызывающего  ни  взгляда,   ни
восхищения, как это происходит с модой, но чисто  специфический  эффект  без
особой значимости. Облик - это уже не мода, это ушедшая разновидность  моды.
Это нечто, не претендующее даже на  логику  различий,  не  являющееся  более
игрой различий, но лишь пытающееся играть в различия, не  веря  в  саму  эту
возможность. Это  -  безразличие,  отсутствие  различий.  Быть  самим  собой
становится эфемерным достижением, не имеющим будущего, маньеризмом, терпящим
разочарование в этом мире, где отсутствуют манеры.
 
 
   В  ретроспективе  этот  триумф  транссексуальности  и  маскарада  бросает
странный свет  на  сексуальное  освобождение  предшествующих  поколений.  Не
будучи вторжением максимальной эротической ценности тела, это освобождение с
присущим ему привилегированным успением женственности и  наслаждения,  было,
быть может, лишь промежуточной стадией на пути к смешению полов. Сексуальная
революция  была,  видимо,  лишь  этапом  на  пути  к  транссексуальности.  В
сущности, в этом - проблематичное предназначение любой революции.
   Кибернетическая революция подводит  человека,  оказавшегося  перед  лицом
равновесия между мозгом и компьютером, к решающему вопросу:  человек  я  или
машина? Происходящая в наши дни генетическая революция подводит  человека  к
вопросу: человек я или виртуальный клон? Сексуальная  революция,  освобождая
все виртуальные аспекты желания, ведет к основному вопросу:  мужчина  я  или
женщина? (Психоанализ, по меньшей мере, положил начало этой  неуверенности.)
Что же касается политической и социальной революции, послужившей  прототипом
для всех других, она, предоставив человеку право на  свободу  и  собственную
волю, с беспощадной логикой заставила его спросить себя, в  чем  же  состоит
его собственная воля, чего он хочет на самом деле и чего он вправе ждать  от
самого себя. Поистине неразрешимая проблема. Таков парадоксальный итог любой
революции: вместе с ней приходят неопределенность, тревога  и  путаница.  По
окончании оргии освобождение поставило весь мир перед проблемой поиска своей
родовой и половой идентичности,  оставляя  все  меньше  и  меньше  возможных
ответов, если учесть циркуляцию знаков  и  множественность  желаний.  Именно
таким   образом   мы   стали   транссексуалами.   Точно   также   мы   стали
трансполитиками, т. е. существами, не различающими ничего и  не  различимыми
ни в чем, что касается политики, двуполыми гермафродитами, взяв при этом  на
вооружение,  тщательно  обдумав  и  в   конце   концов   отбросив   наиболее
противоречивые идеологии, нося отныне только маску и сделавшись, может быть,
сами того не желая, трансвеститами от политики.
 
 
 
 
   ТРАНСЭКОНОМИКА
 
   Весьма любопытной чертой, связанной с крахом на Уолл-стрит в  1987  году,
является неуверенность в  том,  имела  ли  на  самом  деле  место  настоящая
катастрофа и ожидается  ли  таковая  в  будущем.  Правильный  ответ  -  нет,
реальной катастрофы не будет, потому что  мы  живем  под  знаком  катастрофы
виртуальной.
   В этом контексте красноречиво проявляется несоответствие между  фиктивной
экономикой и экономикой реальной. Именно этот диссонанс и  защищает  нас  от
реальной катастрофы производительной экономики.
   Хорошо это  или  плохо?  Это  то  же  самое,  что  несоизмеримость  между
орбитальной  войной  и  территориальными  войнами.  Последние   продолжаются
повсеместно, но ядерная война при этом не разражается. Однако если бы не эта
несоизмеримость, ядерный конфликт уже  давно  бы  произошел.  Мы  живем  под
бомбами, которые не взрываются,  и  виртуальными  катастрофами,  которые  не
разражаются. Это и международный  биржевой  и  финансовый  крах,  и  ядерное
столкновение, и бомба долгов стран Третьего мира, и  демографическая  бомба.
Можно, конечно, предсказать, что в один прекрасный день  все  это  неминуемо
взорвется, как предсказывают сейсмическое сползание Калифорнии в Тихий океан
в ближайшие 50 лет. Но факты  говорят  о  том,  что  мы  находимся  в  таком
положении,  когда  взрыва  не  происходит.  Единственная  реальность  -  это
безудержный орбитальный кругооборот капитала,  который,  если  и  завершится
обвалом, не повлечет за собой существенного нарушения равновесия в  реальной
экономике (в отличие от кризиса 1929 года, когда  противоречия  между  двумя
экономиками еще не были столь значительными). Без сомнения,  так  происходит
потому, что сфера спекулятивных оборотных капиталов уже настолько автономна,
что сами ее конвульсии не оставляют никаких следов.
   Они,  однако,  оставляют  убийственный  след   в   экономической   науке,
совершенно  безоружной  перед  лицом  этого  взрыва  своего  объекта.  Также
безоружны и теоретики войны. Ибо на войне бомба тоже не взрывается,  а  сама
война подразделяется на всеобщую виртуальную войну на космической  орбите  и
многочисленные реальные войны на земле. У  этих  двух  разновидностей  войны
разный масштаб и разные правила; то же самое можно сказать  и  об  экономике
виртуальной и экономике реальной. Нам надо привыкнуть к этому разделению,  к
миру, в котором господствуют такие несоответствия. Конечно  же,  был  кризис
1929 года, был и атомный взрыв в  Хиросиме  -  моменты  настоящего  краха  и
столкновения, но ни капитал не переходил из кризиса  в  кризис  все  большей
глубины,  как  того  хотелось  Марксу,  ни  война  -   от   столкновения   к
столкновению.
   Событие происходит единожды, и на этом - все.  Продолжение  -  уже  нечто
совсем другое: гиперреализация и крупного финансового  капитала,  и  средств
массового уничтожения - все это находится у нас над  головами,  в  векторном
пространстве, ускользающем не только от  нас,  но  и  от  самой  реальности;
гиперреализованные войны и  деньги  вращаются  в  недоступном  пространстве,
которое оставляет мир таким, какой он  есть.  В  конечном  итоге,  экономика
продолжает производить, в то время как малейшего  логического  следствия  из
колебаний фиктивной экономики было бы достаточно, чтобы  ее  уничтожить  (не
забудем, что объем товарообмена сегодня в 45 раз  уступает  объему  перелива
капитала). Мир продолжает существовать при том, что  высвобождения  тысячной
доли ядерной мощи хватило бы на то, чтобы его уничтожить. Третий мир, как  и
два других, выживает, тогда как достаточно было бы малейшей  робкой  попытки
взыскать с него  долги,  чтобы  прекратились  все  поставки.  Впрочем,  долг
начинает приобретать орбитальный, циклический характер, перемещаясь по кругу
из одного банка в другой, из одной страны  в  другую  -  ту,  которая  вновь
обретает его, так что в конце концов о нем благополучно забудут, выведут  на
орбиту, как атомные отходы и многое другое, и он, долг, будет великолепно на
этой орбите крутиться. Эти отсутствующие оборотные капиталы и это негативное
богатство в какой-то момент, несомненно, начнут котироваться на бирже.
   Когда долг становится слишком обременительным, его взрывают в виртуальном
пространстве, где он выступает в  роли  катастрофы,  замороженной  на  своей
орбите.  Долг  становится  спутником  Земли,  подобно  тому,  как  миллиарды
свободного капитала превратились в груду -  спутник,  неустанно  вращающийся
вокруг нас. И, без сомнения, это к лучшему. Пока они вращаются,  пусть  даже
взрываясь в своем пространстве (как это было с миллиардами,  потерянными  во
время краха 1987 года), мир остается неизменным, а это лучшее, на что  можно
надеяться. Потому что  надежда  примирить  фиктивную  экономику  с  реальной
утопична:  эти   свободно   обращающиеся   миллиарды   долларов   невозможно
переместить в реальную экономику, что, впрочем, является большой удачей, ибо
если бы каким-то чудом они оказались вложены в производство,  это  стало  бы
настоящей катастрофой. Оставим и виртуальную войну на ее орбите, ибо  именно
там она нас защищает: благодаря своей  крайней  абстрактности  и  чудовищной
эксцентричности, ядерное оружие  оказывается  нашей  лучшей  защитой.  И  мы
привыкаем жить в тени таких  наростов,  как  орбитальная  бомба,  финансовая
спекуляция, мировой  долг,  перенаселение  (для  которого  пока  не  найдено
орбитального решения, но надежда не потеряна). В том виде, как они есть, они
изгоняются в своем избытке, даже в своей гиперреальности и оставляют  мир  в
какой-то мере невредимым, освобожденным от своего двойника.
   Сегален говорил, что, начиная с того момента, когда действительно узнали,
что Земля - сфера, путешествие перестало существовать, потому что  удаляться
от какой-либо точки сферы означает к этой же точке  приближаться.  На  сфере
линейность приобретает странную кривизну, кривизну однообразия. С  тех  пор,
как астронавты начали вращаться вокруг Земли, каждый стал  тайком  вращаться
вокруг  самого  себя.  Началась  орбитальная   эра,   пространство   которой
великолепным образом составляет телевидение и многое другое,  подобно  тому,
как круговорот молекул и спиралей  ДНК  составляет  тайну  наших  клеток.  С
началом первых орбитальных космических полетов завершилось освоение мира, но
сам прогресс стал круговым, а человеческая вселенная превратилась в огромную
орбитальную станцию. Как сказал Сегален, начинается "туризм" -  нескончаемый
туризм людей, которые, строго говоря, не путешествуют, а двигаются по  кругу
в замкнутом пространстве. Экзотика умерла.
   Тезис Сегалена приобретает более широкий смысл. Перестает существовать не
только путешествие, т.  е.  постижение  Земли,  но  и  физика  и  метафизика
поступательного движения; от них остается лишь циркуляция,  а  все  то,  что
предназначалось для возвышения, превосходства, устремления в бесконечность -
знание, техника, сознание -  искусно  отклоняется,  дабы  выйти  на  орбиту.
Переставая  быть  совершенными  в  своих  замыслах,  эти  области   начинают
создавать  для  себя  постоянную  орбиту.  Таким   образом,   и   информация
орбитальна: это знание, которое никогда больше не превзойдет само  себя,  не
отразится в бесконечности, но и не коснется  земли,  ибо  не  имеет  на  ней
надежной пристани, где можно бросить якорь.  Все  это  движется,  вращается,
совершая порой совершенно бесполезные обороты (но вопрос о полезности  более
не стоит), и разрастается  с  каждым  оборотом,  с  каждым  витком  спирали.
Телевидение - это изображение, которое  больше  ни  о  чем  не  помышляет  и
которое не имеет больше ничего общего с реальностью. Это - круговая  орбита.
Атомная бомба - будь она спутником или нет - также явление орбитальное:  она
не перестанет преследовать Землю, оставаясь на своей траектории, но  она  не
создана и для того, чтобы поразить Землю: она не есть завершенная бомба; эта
бомба не окончит своего существования (по крайней мере,  на  это  надеются);
она там, на орбите, и  этого  вполне  достаточно  для  терроризирования,  по
крайней мере, для устрашения.  Она  не  заставляет  даже  думать  об  ужасах
разрушения, поскольку само разрушение представляется невероятным; она просто
находится там, на орбите, в подвешенном состоянии и бесконечном  повторении.
То же  самое  можно  сказать  о  евродолларах  и  об  обращающихся  денежных
массах... Все становится спутником; похоже и сам наш мозг уже  вне  нас,  он
витает вокруг в бесчисленных ветвлениях круговых электромагнитных волн.
   И это не из области  научной  фантастики.  Это  просто  обобщение  теории
Мак-Люэна о "развитии человека". Все, что есть в человеческом существе - его
биологическая, мускульная, мозговая субстанция, - витает вокруг него в форме
механических  или  информационных  протезов.  Просто  у  Мак-Люэна  все  это
представлено как позитивная экспансия, как  универсализация  человека  через
его  опосредованное   развитие.   И   все   это   весьма   оптимистично.   В
действительности же, вместо  того,  чтобы  концентрически  вращаться  вокруг
тела,  все  эти  функции  превратились  в   сателлиты,   расположившиеся   в
эксцентрическом порядке. Они сами вывели себя на орбиту, и человек сразу  же
оказался  в  состоянии  эксцесса   и   эксцентричности   относительно   этой
орбитальной экстравертности своих  собственных  функций,  своей  собственной
технологии. Человек вместе со своей планетой Земля,  со  своим  ареалом,  со
своим телом сегодня сам стал спутником тех самых сателлитов, которые  он  же
создал и вывел на орбиту. Из превосходящего он стал чрезмерным.
   Но сателлитом становится не только тело человека, чьи функции, выходя  на
орбиту, принуждают его к этому. Все функции нашего общества, в  особенности,
высшие функции, отделяются и выходят на орбиту.  Война,  финансовые  сделки,
техносфера, коммуникации становятся сателлитами в непостижимом пространстве,
повергая в запустение все остальное.  Все,  что  не  достигает  орбитального
могущества, обречено на запустение, отныне не подлежащее обжалованию, потому
что нет больше прибежища в каком-либо превосходстве.
   Мы  находимся  в  эре  невесомости.  Наша  модель  -  космическая   ниша,
кинетическая энергия которой аннулирует энергию Земли. Центробежная  энергия
многочисленных  технологий  освобождает  нас  от  всякой  силы  тяготения  и
наделяет нас бесполезной свободой движения. Свободные от всякой плотности  и
гравитации, мы вовлечены  в  орбитальное  движение,  которое  рискует  стать
вечным.
   Мы существуем не  среди  возрастания,  но  среди  наростов.  Мы  живем  в
обществе размножения, в обществе  того,  что  продолжает  возрастать  и  что
невозможно измерить, того, что развивается,  не  обращая  внимания  на  свою
природу, чьи результаты разрастаются с исчезновением  причин,  что  ведет  к
необычайному засорению  всех  систем,  к  разрушению  посредством  эксцесса,
избытка функциональности,  насыщения.  Лучше  всего  это  можно  сравнить  с
процессом  распространения   раковых   метастазов:   утрата   телом   правил
органической игры ведет к тому, что тот или иной набор клеток может выражать
свою неукротимую и убийственную жизнеспособность, не подчиняясь генетическим
командам, и неограниченно размножаться.
   Это уже не критическое состояние: кризис всегда связан с причинностью,  с
нарушением равновесия между причиной и следствием; он может разрешиться  или
не разрешиться посредством исправления причин. В нашей же  ситуации  причины
сами перестают быть четкими, они уступают место интенсификации  процессов  в
пустоте.
   Коль скоро в системе возникает дисфункция, неподчинение известным законам
функционирования, имеется и перспектива решения за счет выхода  за  пределы.
Но такое решение не представляется возможным, когда система  сама  вышла  за
свои пределы, когда она превзошла свои собственные цели и когда для нее  уже
нельзя найти  никакого  лекарства.  Пустота  никогда  не  бывает  трагичной,
насыщение  всегда  фатально;  оно  порождает  одновременно  и  столбняк,   и
инертность.
   Прежде всего поразительна непомерная "тучность" всех современных  систем,
эта, как говорит о раке Сьюзен Зонтаг, "дьявольская беременность",  присущая
нашим механизмам информации, коммуникации, памяти, складирования,  созидания
и разрушения, механизмам столь избыточным, что они заранее  застрахованы  от
какого-либо  использования.   В   действительности   не   мы   покончили   с
потребительской  стоимостью,  а  сама   система   ликвидировала   ее   путем
перепроизводства. Произведено и накоплено столько вещей, что они  просто  не
успеют сослужить свою службу (что является великим благом, когда  речь  идет
об  атомных  вооружениях).  Написано  и  распространено  столько  знаков   и
сообщений, что они никогда не будут прочитаны. К счастью для нас! Ибо даже с
той малой частью, которую мы абсорбируем, с нами происходит нечто,  подобное
казни на электрическом стуле.
   Этой необычайной бесполезности присуща  некая  особая  тошнота.  Тошнота,
испытываемая миром, который размножается, гипертрофируется и никак не  может
разродиться. Все мемуары,  все  архивы,  вся  документация  не  в  состоянии
разродиться одной-единственной идеей; все эти планы, программы,  решения  не
могут разрешиться  каким-либо  событием;  все  изощренное  оружие  не  может
разрешиться войной!
   Это насыщение превосходит эксцесс, о котором говорил Батай и который  все
общественные  формации  всегда  умели  разрушать  в  результате  бесполезных
чрезмерных трат. У нас нет возможности истратить все накопленное, и  нам  не
остается ничего, кроме медленной или быстрой декомпенсации, так  как  каждый
фактор ускорения, играя роль фактора  инертности,  приближает  нас  к  точке
апогея инертности. И ощущение катастрофы есть предчувствие  достижения  этой
точки.
   Этот двойной процесс  парализации  и  инертности,  ускорения  в  пустоте,
избыточности производства при отсутствии социального содержания  и  конечных
целей, отражает и двойственный феномен, который принято приписывать кризису:
инфляция и безработица.
   Традиционные инфляция и безработица  составляют  переменные,  входящие  в
уравнение роста: на этом уровне кризиса  нет  -  есть  лишь  неупорядоченные
процессы,  а  сама  их   неупорядоченность   является   тенью   органической
целостности. Ныне аномалия приобретает весьма тревожный характер. Она  -  не
явный симптом, а странный знак упадка, нарушения правил какой-то тайной игры
или, по меньшей мере,  чего-то,  нам  неизвестного.  Возможно,  это  эксцесс
конечной цели, но мы ничего об этом не знаем. Что-то от нас  ускользает,  мы
сами  скрываемся  в  невозвратности,  мы  прошли  некую  точку  обратимости,
предметной противоречивости и живьем вступили в  космос  непротиворечивости,
увлеченности, экстаза, удивления перед необратимыми процессами, впрочем,  не
имеющими смысла.
   Но есть нечто другое, гораздо более ошеломляющее,  чем  инфляция.  Это  -
оборот  денежной  массы,  охватывающий   Землю   своей   круговой   орбитой.
Единственный  настоящий  искусственный  спутник  -  монета,  ставшая  чистым
артефактом, обладающая поразительной мобильностью, мгновенной обращаемостью,
и нашедшая, наконец, свое настоящее место, еще более необычное, чем фондовая
биржа: орбит