тобы женщина поверила, что  она  женщина:  это  влечет  за  собой
победу   идеологии   женственности,   права,    статуса,    идеи,    победу,
сопровождающуюся верой в собственную сущность. Ныне "освобожденные", женщины
желают  быть  женщинами,  и  высшая  ирония,  существовавшая   в   обществе,
оказывается утраченной. Это  злоключение  не  щадит  никого:  так,  мужчины,
полагая, что они свободны, впали в добровольное рабство.
 
   "... Человек, которого я хочу описать, создан извне; по своей сути он  не
является подлинным, ибо не имеет возможности быть самим собой и определяется
той формой, которая возникает среди  людей.  Он,  безусловно,  вечно  играет
роль, но делает  это  совершенно  естественно,  так  как  его  мастерство  -
врожденное,  оно  представляет  собой  одно  из  характерных   свойств   его
существования как человека.  Быть  человеком  -  это  значит  быть  актером,
изображать человека, поступать как человек, не будучи таковым по своей сути,
это значит рассуждать о человечестве. Речь не идет о том, чтобы посоветовать
этому человеку сбросить маску (когда под этой  маской  пет  никакого  лица);
все, что можно попросить у  него,  -  это  осознать  искусственность  своего
состояния и признать его.
   Если я приговорен к искусственному состоянию... Если мне никогда не будет
дано быть самим собой..." (Гомбрович)
 
   Имитация человека и его отказ  от  своей  сущности  предполагают  великую
аффектацию. Вся наша культура, воспевающая правду  и  искренность,  осуждает
аффектацию - этот изощренный способ устраивать свою судьбу на основе внешних
знаков, которые нельзя считать "подлинными". Аффектация - это  то  необычное
состояние  души,  при  котором,  как  говорит  Гомбрович,  человек  осознает
искусственность своего положения и которое проявляется в стремлении  создать
себе нечто вроде искусственного двойника,  проникнуть  в  его  искусственную
тень, создать искусственный автомат своей сущности и с помощью знаков  уйти,
подобно Другому, во внешний мир.  Разве  все  наши  автоматы,  искусственные
машины, технические устройства не являются проявлением великой аффектации?
   Когда Энди Вархоль заявляет: "Я хочу быть машиной", он  выражает  формулу
максимального снобизма. Подключив свою  особую  машину  к  системе  машин  и
изощренных механизмов и  проявляя  при  этом  лишь  чуть  больше  мастерства
имитации и искусственности, он расстраивает  хитросплетенные  замыслы.  Там,
где обычная машина производит объект, Вархоль  производит  конечную,  тайную
цель объекта, состоящую в том, чтобы быть воспроизведенным. Он воспроизводит
этот объект в его  сверхконечной  цели,  в  его  тайном  отсутствии  смысла,
исходящего  из  самого  процесса  объектальности.  Там,  где   другие   ищут
дополнительную духовную опору,  он  ищет  дополнительные  машины,  там,  где
другие  ищут  дополнительный  смысл,  он   занят   поисками   дополнительной
искусственности. Постепенно он оказывается все более и более  вовлеченным  в
этот процесс и приближается к инкарнации машины посредством  воспроизведения
банальной точности  мира.  Все  в  меньшей  и  меньшей  степени  подвластный
желаниям, он  все  более  и  более  приближается  к  небытию,  свойственному
объекту.
 
 
 
 
   ОБЪЕКТ КАК СТРАННЫЙ АТТРАКТОР
 
   В конечном  итоге  образы  всего  того,  что  нам  чуждо,  воплощаются  в
единственном образе - в образе Объекта. Неумолимость и ирредентизм объекта -
единственное, что остается.
   Даже на горизонте  науки  Объект  предстает  как  все  более  неуловимый,
неразделимый внутри и тем самым недоступный анализу,  извечно  переменчивый,
обратимый, ироничный, обманчивый, забавляющийся всевозможными манипуляциями.
Субъект безнадежно пытается следовать за ним,  принося  в  жертву  постулаты
науки, но Объект нельзя постигнуть даже ценой  жертвы  научного  разума.  Он
являет собой неразрешимую загадку, поскольку не является самим собой и не  в
состоянии постичь  самого  себя.  Он  создает  препятствия  для  какого-либо
понимания. Его сила и самостоятельность,  в  отличие  от  нашей,  состоит  в
отчужденности   от   собственной   сути.   Первое   движение,    совершенное
цивилизацией, вероятно, заключалось в том, чтобы протянуть ему зеркало, но в
этом зеркале он отражается только внешне, в действительности же он - сам  по
себе зеркало, то  самое  зеркало,  глядя  в  которое  субъект  хватается  за
собственные иллюзии.
   Но в таком случае где же Другой, где спутник науки? Где  ее  объект?  Она
утратила своего собеседника. Подобно "дикарям", он представляется отнюдь  не
склонным к диалогу. Кажется, это не очень-то хороший объект, он  не  уважает
"различия" и стремится тайно ускользнуть от попыток научной евангелизации  -
рациональной объективации. Он словно мстит за то, что его "поняли", мстит, в
свою очередь разрушая обманным путем основы научного здания. Эта дьявольская
гонка преследования Объекта и субъекта науки имеет свое продолжение.
   Только Объект можно рассматривать  как  странный  аттрактор.  Субъект  же
более таковым не является. Его слишком хорошо знают,  как  и  сам  он  знает
себя. Именно Объект предстает, как нечто захватывающее, являя собой горизонт
моего исчезновения. Он - то, чем  теория  может  стать  для  реальности:  не
отражением, но вызовом и странным аттрактором. Таковы устремления, диктуемые
присутствием чуждого.
   Есть два способа, позволяющих  пройти  мимо  отчуждения:  либо  отказ  от
самоотчуждения и обретение самого себя заново, что довольно скучно и в  наши
дни не подает больших надежд, либо же устремление к другому полюсу, к полюсу
Другого  в  его  абсолютном  проявлении,  к  полюсу  радикальной   Экзотики.
Альтернатива находится где-то в экспоненциальном пространстве,  определенном
полной  эксцентричностью.  Не  следует  ограничиваться  отчуждением,   нужно
двигаться к тому, что еще более другое, чем сам  Другой,  -  к  радикальному
отчуждению.
   Двойственная  форма  отчуждения  предполагает   необратимую   метаморфозу
внешнего облика и полное  преображение.  Со  мной  не  произошло  каких-либо
изменений. Я стал другим окончательно и бесповоротно. Я теперь покоряюсь  не
закону желания, но полной искусственности  правила.  Я  утерял  всякий  след
желаний,  которые  были  мне  свойственны.   Я   подчиняюсь   лишь   чему-то
нечеловеческому,  что  не  зафиксировано  внутри  меня,  но  присутствует  в
объективных и произвольных  случайностях  знаков  мира.  Подобно  тому,  как
высшее безразличие мира по отношению к нам порождает то, что при катастрофах
принято  считать  фатальностью,  фатальность  нашего   совращения   является
проявлением высшей отчужденности Другого. Той самой  отчужденности,  которая
вторгается в нашу жизнь в виде жеста, лица, формы, слова, пророческого  сна,
меткого высказывания, предмета, женщины,  пустыни  во  всей  ее  несомненной
очевидности.
   Когда появляется Другой, он разом овладевает всем тем, что нам никогда не
дано узнать. Он - вместилище нашей тайны, всего того, что живет в нас, но не
может быть причислено  к  истине.  Он  не  является  вместилищем  ни  нашего
подобия, ни нашего различия, как при отчуждении,  ни  идеальным  воплощением
того, что мы есть, ни  скрытым  идеалом  того,  чего  нам  недостает,  -  он
вместилище того, что ускользает от нас, место, через которое  мы  ускользаем
сами от себя. Этот Другой - не  воплощение  желания  или  отчуждения;  он  -
воплощение помутнения разума, затмения, появления и  исчезновения,  мерцания
существа, если можно так сказать, но так  говорить  не  нужно,  ибо  правило
совращения есть тайна и тайна есть суть основного правила.
   Совращению ведомо, что  понятие  Другого  никогда  невозможно  объяснить,
прибегая к  словам,  выражающим  желание;  ведомо,  что  субъект  ошибается,
стремясь к тому, что он любит; ведомо, что каждое  высказывание  ошибочно  в
своей безнадежной попытке выразить то, что  оно  стремится  выразить.  Тайна
всегда принадлежит искусственному. Это  и  вынуждает  искать  Другого  не  в
ужасающей иллюзии диалога, но устремляться в своих  поисках  в  иные  места,
следовать за ним подобно  его  тени,  очерчивая  вокруг  него  некую  линию.
Навсегда отказавшись быть самим собой, но  не  став  при  этом  окончательно
чуждым самому себе, оказаться вневписанным в образ Другого, в  эту  странную
форму, пришедшую извне,  в  это  тайное  обличие,  повелевающее  событийными
процессами и необычайными экзистенциями.
 
 
   Другой - это то, что позволяет мне не повторяться до бесконечности.



Сканирование: Янко Слава (библиотека Fort / Da) yanko_slava@yahoo.com  | | http://yanko.lib.ru/ || зеркало: http://members.fortunecity.com/slavaaa/ya.html 
|| http://yankos.chat.ru/ya.html | Icq# 75088656 
update04.01.04 Номера страниц предшествуют тексту
 
Жан  БОДРИЙЯР
СИСТЕМА ВЕЩЕЙ
 
 
 
ИЗДАТЕЛЬСТВО "РУДОМИНО" МОСКВА, 2001
ББЛ 84.4. Фр. Б75
Перевод выполнен по изданию:
Jean Baudrillard. Le systeme des objets.
Gallimard, 1991 (Collection Tel)
Перевод с французского
и сопроводительная статья
С. Зенкина
ISBN 5-7380-0156-7 ISBN 5-7380-0038-2
(c) Издательство "Рудомино".   2001 (c) С.H. Зенкин, перевод. 1995, 2001
 
О ПЕРВОЙ КНИГЕ ЖАНА БОДРИЙЯРА	3
Введение	4
А. ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА, ИЛИ ДИСКУРС ОБЪЕКТА	6
I. Структуры расстановки	6
ТРАДИЦИОННАЯ ОБСТАНОВКА	6
СОВРЕМЕННАЯ ВЕЩЬ, СВОБОДНАЯ В СВОЕЙ ФУНКЦИИ	6
ИНТЕРЬЕР-МОДЕЛЬ	7
Корпусные блоки	7
Стены и свет	7
Освещение	8
Зеркала и портреты	8
Часы и время	8
НА ПУТИ К СОЦИОЛОГИИ РАССТАНОВКИ?	9
ЧЕЛОВЕК РАССТАНОВКИ	9
II. Структуры среды	10
СМЫСЛОВЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ СРЕДЫ: КРАСКИ	10
Традиционная окраска	10
"Природная" окраска	11
"Функциональная" окраска	11
Тепло и холод	12
СМЫСЛОВЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ СРЕДЫ: МАТЕРИАЛЫ	12
Природное и культурное дерево	12
Логика среды	13
Материал-модель: стекло	13
ЧЕЛОВЕК ОТНОШЕНИЙ И СРЕДЫ	14
Мягкая мебель	14
Окультуренность и цензура	15
СМЫСЛОВЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ СРЕДЫ: ЖЕСТУАЛЬНОСТЬ И ЕЕ ФОРМЫ	15
Традиционная жестуальность усилия	15
Функциональная жестуальность контроля	16
Новое оперативное поле	16
Миниатюризация	16
СТИЛИЗАЦИЯ -СПОДРУЧНОСТЬ - УПАКОВКА	17
Конец символического измерения	17
Абстракция могущества	18
Функционалистский миф	18
Функциональная форма: зажигалка	19
Формальная коннотация: крыло автомобиля	19
Алиби формы	19
III. Заключение: природность и функциональность	20
ПРИЛОЖЕНИЕ: ДОМАШНИЙ МИР И АВТОМОБИЛЬ	21
В. НЕФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА, ИЛИ ДИСКУРС СУБЪЕКТА	22
I. Маргинальная вещь - старинная вещь	22
ЭФФЕКТ СРЕДЫ: ИСТОРИЧНОСТЬ	22
СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЭФФЕКТ: МИФ О ПЕРВОНАЧАЛЕ	23
"ПОДЛИННОСТЬ"	23
НЕОКУЛЬТУРНЫЙ СИНДРОМ: РЕСТАВРАЦИЯ	23
СИНХРОНИЯ, ДИАХРОНИЯ, АНАХРОНИЯ	24
ОБРАТНАЯ ПРОЕКЦИЯ: ТЕХНИЧЕСКИЙ ПРЕДМЕТ У ПЕРВОБЫТНОГО ЧЕЛОВЕКА	25
РЫНОК СТАРИНЫ	25
КУЛЬТУРНЫЙ НЕОИМПЕРИАЛИЗМ	26
II. Маргинальная система: коллекция	26
ВЕЩЬ, АБСТРАГИРОВАННАЯ ОТ ФУНКЦИИ	26
ПРЕДМЕТ-СТРАСТЬ	26
ЛУЧШЕЕ ИЗ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ	27
СЕРИЙНАЯ ИГРА	27
ОТ КОЛИЧЕСТВА К КАЧЕСТВУ: УНИКАЛЬНАЯ ВЕЩЬ	28
ВЕЩИ И ПРИВЫЧКИ: ЧАСЫ	28
ВЕЩЬ И ВРЕМЯ: УПРАВЛЯЕМЫЙ ЦИКЛ	29
ТАИМАЯ ВЕЩЬ: РЕВНОСТЬ	30
ДЕСТРУКТУРИРУЕМАЯ ВЕЩЬ: ПЕРВЕРСИЯ	30
ОТ СЕРИЙНОЙ МОТИВАЦИИ К МОТИВАЦИИ РЕАЛЬНОЙ	31
САМОНАПРАВЛЕННЫЙ ДИСКУРС	32
С. МЕТА- И ДИСФУНКЦИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА: ГАДЖЕТЫ И РОБОТЫ	32
"ТЕХНИЧЕСКАЯ" КОННОТАЦИЯ: АВТОМАТИКА	32
"ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ" ТРАНСЦЕНДЕНТНОСТЬ	33
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ ОТКЛОНЕНИЕ: ГАДЖЕТ	33
ПСЕВДОФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ: "ШТУКОВИНА"	34
МЕТАФУНКЦИОНАЛЬНОСТЬ: РОБОТ	35
АВАТАРЫ ТЕХНИКИ	37
ТЕХНИКА И СИСТЕМА БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО	38
D. СОЦИОИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ СИСТЕМА ВЕЩЕЙ И ПОТРЕБЛЕНИЯ	40
I. Модели и серии	40
ДОИНДУСТРИАЛЬНАЯ ВЕЩЬ И ИНДУСТРИАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ	40
"ПЕРСОНАЛИЗИРОВАННАЯ" ВЕЩЬ	40
Выбор	41
Маргинальное отличие	41
ИДЕАЛЬНОСТЬ МОДЕЛИ	42
ОТ МОДЕЛИ К СЕРИИ	42
Технический дефицит	42
Дефицит "стиля"	43
Классовая рознь	43
Привилегия актуальности	44
Личность в беде	44
Идеология моделей	45
II. Кредит	45
ПРАВА И ОБЯЗАННОСТИ ГРАЖДАНИНА ПОТРЕБИТЕЛЯ	45
ОПЕРЕЖАЮЩЕЕ ПОТРЕБЛЕНИЕ: НОВАЯ ЭТИКА	46
ПРИНУДИТЕЛЬНОСТЬ ПОКУПКИ	46
ВОЛШЕБСТВО ПОКУПКИ	47
ДВОЙСТВЕННОСТЬ ДОМАШНИХ ВЕЩЕЙ	47
III. Реклама	47
ДИСКУРС О ВЕЩАХ И ДИСКУРС-ВЕЩЬ	47
РЕКЛАМНЫЙ ИМПЕРАТИВ И ИНДИКАТИВ	48
ЛОГИКА ДЕДА МОРОЗА	48
ИНСТАНЦИЯ МАТЕРИ: КРЕСЛО "ЭРБОРН"	48
ФЕСТИВАЛЬ ПОКУПАТЕЛЬНОЙ СПОСОБНОСТИ	50
ДВОЙСТВЕННАЯ ИНСТАНЦИЯ: ОДАРИВАНИЕ И ПОДАВЛЕНИЕ	50
ПРЕЗУМПЦИЯ КОЛЛЕКТИВА	51
Стиральный порошок "Пакс"	51
ГАРАП	52
НОВЫЙ ГУМАНИЗМ?	52
Серийная постановка рефлекса	52
НОВЫЙ ЯЗЫК?	54
Универсальный код: стэндинг	56
Заключение: к определению понятия "потребление"	56
СОДЕРЖАНИЕ	58
 
О ПЕРВОЙ КНИГЕ ЖАНА БОДРИЙЯРА
"Система вещей" вышла впервые в 1968 году и сразу принесла славу своему автору, французскому ученому и эссеисту Жану Бодрийяру (род. в 1929 г.). Целая сфера современного общественного быта - потребление товаров, вещей - открылась в ней для исследования строгими научными методами и одновременно для глубокой социальной критики.
Потребление, по мысли Бодрийяра, - это характерно современный феномен, определяющий признак так называемого общества изобилия. В таком обществе использование вещей не исчерпывается их простым практическим применением (какое имело место всегда и всюду) или даже их семиотическим применением как знаков отличия, богатства, престижа и т.д. (что тоже встречается во всех человеческих обществах). Потребление - это интенсивный процесс выбора, организации и регулярного обновления бытовых вещей, в котором неизбежно участвует каждый член общества. Приобретая вещи, человек стремится к вечно ускользающему идеалу - модному образцу-модели, опережает время благодаря покупке в кредит, пытается зафиксировать и присвоить себе время, собирая старинные, коллекционные вещи. Свои фантазмы и тревоги он проецирует на технические игрушки современной цивилизации - так называемые "гаджеты", на сложные автоматы и полуфантастических роботов, этот гибрид вещи и человека. Для утверждения и регулирования такого способа обращения с вещами служит реклама, цель которой - не столько способствовать продаже того или иного конкретного товара, сколько внедрять в сознание людей целостный образ общества, "одаривающего" своих членов материальными благами. Понятое таким образом, потребительство не знает предела
4
и насыщения, поскольку имеет дело не с вещами как таковыми, а с культурными знаками, обмен которыми идет непрерывно и бесконечно, со все нарастающей скоростью. Эти знаки четко соотносятся друг с другом в рамках структурного кода, зато все больше отрываются от референтного, то есть собственно человеческого (личностного или родового) смысла; это знаки дегуманизированной культуры, в которой человек отчужден.
"Система вещей" вышла в пору расцвета французского структурализма и поначалу могла восприниматься как одно из произведений этого научного направления. Действительно, Бодрийяр широко пользуется лингвистическими категориями структуральной семиотики - прежде всего понятием "коннотации", дополнительного смысла, приписываемого обществом обычному знаку или, в данном случае, вещи; он открыто опирается на опыт Ролана Барта, который в книге "Мифологии" (1957) обосновал это понятие и в работах последующих лет стремился распространить семиотические методы на сферу повседневного быта. Само название книги Бодрийяра - "Система вещей" - соотносится с заголовком последней на тот момент работы Барта "Система моды" (1967), с которой ее сближает и задача методического описания легковесной, казалось бы, сферы бытовых вкусов и привычек как стройной многоуровневой системы значений. Однако первая книга Бодрийяра уже содержит в себе и неявную критику структурализма: дело в том, что системное манипулирование вещами-знаками, которым занимается структуралист-аналитик, имеет себе соответствие и на уровне самого "общества потребления" -например, в той же деятельности коллекционера. Структурный метод из научного метаязыка, метода критики современного общества незаметно превращается в один из объектов критического анализа. Подобное происходит в "Системе вещей" и с марксизмом, популярным в то время среди французских интеллектуалов (не лишне напомнить, что книга вышла в 1968 году - в год "студенческой революции" в Париже, причем застрельщиками массовых выступ-
5
лений явились тогда студенты Нантерского университета -того самого, где преподавал социологию Жан Бодрийяр). С одной стороны, в книге сделана попытка углубить марксистскую критику буржуазного общества, выявив механизмы подчинения, отчуждения личности не только в сфере товарного производства, но и в сфере потребления, которую марксисты до тех пор были скорее склонны считать прибежищем человеческой свободы и индивидуальности. С другой стороны, такое углубление и расширение перспективы вскоре показало Бодрийяру, что сам феномен капиталистического производства в новейшую эпоху уже не является центральным и определяющим, что он сам включен в систему знаковых отношений на правах более или менее условной подсистемы. Поэтому Бодрийяру пришлось заменить политическую экономию материального производства и обращения более обобщенной "политической экономией знака" ("К критике политической экономии знака", 1972), а само производство предстало ему обманчивым призраком-симулякром, кривым зеркалом общественного сознания ("Зеркало производства", 1973).
В "Системе вещей" впервые вводится, хотя и без четкого определения, это центральное понятие зрелого Бодрийяра - "симулякр", то есть ложное подобие, условный знак чего-либо, функционирующий в обществе как его заместитель. Примеры, приводимые автором книги (например, симулякр природности, которой искусственно окружает себя отдыхающий "на лоне природы" отпускник, или же симулякр истории, ностальгически обустраиваемый хозяином современного дома путем включения в его конструкцию остатков старинной фермы, разрушенной при его строительстве), показывают, что он и здесь исходит из размышлений Р.Барта об обманчивой "натурализации" идеологических значений, о превращении реальной природы (или же истории) в условный знак природности или историчности. Правда, в своем анализе бытовых вещей Бодрийяр еще выделяет "нулевой уровень" симуляции - уровень чисто функциональных, собственно технологических задач и решений, ко-
6
торые внутренне не зависят от знаковой системы потребления, однако могут искажаться и сдерживаться ею в своем развитии. Именно под давлением этой системы, пишет он вслед за другими социологами (Льюисом Мамфордом, Эдгаром Мореном), бытовая техника уже несколько десятилетий переживает стагнацию, не обогащаясь какими-либо принципиально новыми объектами и решениями; в скором будущем его безрадостная констатация была опровергнута появлением такой революционной технической новинки, как персональный компьютер... В позднейших своих работах - и, пожалуй, только в этом отношении "Система вещей" может считаться его "ранней" книгой - Бодрийяр был вынужден оставить идею "настоящей" технической реальности вещей, опираясь на которую можно было бы вести критику неподлинных подобий; симулякры у него все более и более заполняют мир, не давая никакого доступа к "подлинности". Такая обобщенная критическая теория современного мира как мира знаков и подобий выдвинула зрелого Бодрияйра в ряд ведущих теоретиков так называемого постмодернистского состояния общества, которому соответствуют и новейшие формы постмодернистского искусства (их анализу также посвящены многие тексты Бодрийяра 70-90-х годов).
Первая книга Жана Бодрийяра, как и вообще его творчество, отличается ясностью изложения, парадоксальным остроумием мысли, блеском литературно-эссеистического стиля. В ней новаторски ставятся важнейшие проблемы социологии, философии, психоанализа, семиотики и искусствознания. Для России, с запозданием приобщившейся или приобщающейся к строю общества потребления, эта книга сегодня особенно актуальна, помогая трезво оценить человеческие возможности подобного общества, перспективы личностного самоосуществления живущих в нем людей.
С. Зенкин
Введение
Поддается ли классификации буйная поросль вещей - наподобие флоры или фауны, где бывают виды тропические и полярн