новок  прямой
наводкой?
     - Прямой наводкой? - переспросил Будаков. - Но ведь нам по инструкции
не полагается подходить к передовой ближе трех - пяти километров.
     - То  -  по  инструкции,  а  я,  будучи  еще  командиром гвардейского
минометного полка,  однажды попал  в  пренеприятную передрягу.  Вот  тогда
пригодилась стрельба прямой наводкой.
     Он  начал  подробно рассказывать,  как  это  делается.  В  ход  пошли
портсигары, ложки и кружки. Арсеньев забыл об ужине. Яновский, который все
схватывал на лету, уже понял мысль генерала:
     - Значит,  под передними колесами подкопать...  Или вкатить задние на
бугор для уменьшения прицела. А затем...
     Дверь отворилась,  и появился кок Гуляев. Он торжественно поставил на
стол  блюдо  с  аппетитной жареной рыбой.  Толстые карпы  лежали  рядком в
окружении румяных ломтиков картошки.
     - Ну, что я говорил! - обрадовался Назаренко.
     - Разрешите спросить,  как вы  могли это предвидеть?  -  наклонился к
нему Будаков, наливая водку в кружку генерала.
     Назаренко сразу посуровел. Будаков потупился под его взглядом.
     - Я  предвижу даже  то,  товарищ начштаба,  что  у  вас  будут потери
личного состава без всяких боев, - сказал генерал.
     Яновский и Арсеньев уже поняли в чем дело,  но Будаков пытался спасти
положение:
     - Вы  возражаете  против  употребления продуктов,  поступающих  не  в
централизованном порядке?
     - Послушайте,  Будаков,  - нахмурился Назаренко, - не валяйте дурака.
Подъезжая к  вашей части,  я  слышал разрыв и  видел,  как вода вон в  том
озерце встала столбом.  Кажется,  ясно?  А сейчас, товарищи командиры, раз
рыба уже на столе,  ее нужно есть.  Ну,  за морскую гвардию!  -  он поднял
эмалированную кружку и разом осушил ее.
     - По-морскому! - довольно заметил лейтенант Николаев.
     После ужина, когда остались только Арсеньев и Яновский, генерал вынул
карту и разложил ее на столе:
     - Завтра я сам проведу в вашем дивизионе стрельбу прямой наводкой.  В
семь ноль-ноль -  три заряженные установки,  по  одной из  каждой батареи,
должны быть  в  зеленой балке,  вот  здесь.  Видите?  Присутствовать всему
командному составу.
     - Есть,  товарищ генерал! - Арсеньев отметил на своей карте указанную
точку. Назаренко пожал руки ему и Яновскому, вышел из избы и уселся в свой
"виллис",  где уже ждали его полковник медслужбы и  старшина.  На  окраине
села генерал остановил машину и  пошел по грязи к  зенитно-противотанковой
пушке. Быстрый молоденький сержант четко отрапортовал:
     - Первое  орудие  ПВО   -   ПТО   несет  охрану  расположения  части.
Докладывает командир орудия сержант Сомин.
     - Как  будете вести огонь по  танкам,  если они  появятся вот на  том
бугре? - спросил генерал.
     - Разрешите подать команду, товарищ генерал?
     Сомин волновался не меньше, чем во время первого минометного обстрела
под Москвой.  Его рука,  поднятая к бескозырке,  чуть дрожала. Генерал это
заметил:
     - Командуйте!
     Сомин повернулся к своим бойцам:
     - По  танкам...  Ориентир тридцать два...  Вправо отдельное дерево...
Дистанция - двадцать шесть, короткими...
     Ствол орудия мгновенно повернулся в  указанном направлении.  Теперь у
штурвала  горизонтальной наводки  сидел  уже  не  Дубовой,  а  Белкин.  Он
поставил ногу на педаль, ожидая команду "Огонь".
     - Отставить! - сказал генерал. - Хорошо!
     Когда он  садился в  свой  "виллис",  Сомин увидел сидящего в  машине
пожилого полковника с бородкой,  но раньше,  чем сержант успел сообразить,
где он видел это лицо, машина уже скрылась за поворотом дороги.
     Не успел уехать генерал, как Арсеньев снова собрал командиров:
     - Чьи люди глушили рыбу?
     Все   молчали,   кто  потупившись,   а   кто  смело  глядя  в   глаза
капитан-лейтенанту.   Его  холодный  презрительный  взгляд  выдерживал  не
каждый.
     Николаев шагнул вперед:
     - Мои люди, - сказал он. Лейтенант знал, что глушить рыбу взрывчаткой
категорически запрещается,  но  это делали во  всех частях,  и  до сих пор
подобная "охота" сходила с рук.
     Арсеньев нахмурился. Лейтенант Николаев - командир с лидера "Ростов".
Все знают, что это его любимец. Именно поэтому надо его наказать построже:
     - Начальник штаба!  Командиру первой батареи -  пять  суток домашнего
ареста  с  выполнением  служебных  обязанностей.   Приказ  объявить  всему
командному составу.
     Он закурил, разрешил садиться и начал говорить о предстоящей стрельбе
прямой наводкой.
     Когда  все  разъяснения были  даны,  Арсеньев  отпустил  командиров и
склонился над  картой.  Синяя  линия передовых частей противника проходила
далеко от  станицы Крепкинской.  В  этой станице почти не  пострадавшей во
время зимних боев,  дивизион стоял уже более трех месяцев.  Войной здесь и
не пахло.  С утра начинались занятия.  "За это время мы успели немало",  -
подумал Арсеньев.  Он вспомнил любимое выражение Яновского:  "Учиться бить
наверняка".   "Ну  что  ж,   ближайшее  будущее  покажет,   хорошо  ли  мы
использовали передышку. Кончится распутица, и фронт оживет".
     Вынужденное безделье  раздражало Арсеньева.  Ему  казалось,  что  оно
размагничивает бойцов.  Они  прижились  по  хатам,  подружились со  своими
хозяйками.  Человек легко привыкает к  хорошему.  Пьют  молочко,  иногда и
самогон, закусывают жареной рыбкой.
     Дверь  скрипнула.  Хозяйка  -  женщина лет  тридцати пяти,  в  черном
платке,  накинутом на полные плечи,  еще свежая и статная, как большинство
казачек,  неслышно прошла по  комнате в  своих мягких сапогах и  поставила
прямо на карту крынку парного молока.
     Он поблагодарил и  осторожно отодвинул молоко в  сторону.  Хозяйка не
уходила:
     - Пейте, Сергей Петрович. Ну его с той картой!
     Она села рядом,  почти касаясь синего кителя своим плечом. От всей ее
уверенной,  ладной  фигуры  веяло  спокойным теплом.  За  открытым  окном,
задернутым кисейной занавеской, проходил патруль. Арсеньев узнал по голосу
одного  из  наводчиков второй  батареи.  Матрос  лениво рассказывал своему
спутнику:
     - Закрываю,  значит,  дверь,  а  она  сама,  голубушка,  тут как тут.
Здо-ровая такая молодица, ровно телка...
     Капитан-лейтенант поднялся со скамьи, надел фуражку и молча вышел. На
углу  деревенской  улицы,   надрываясь,   буксовала  застрявшая  в   грязи
полуторка.  Шофер  громко  ругался,  а  двое  матросов бросали под  колеса
кирпичи.


                      2. КРЕПКИЕ НЕРВЫ, ВЕРНЫЙ ГЛАЗ

     Генерал Назаренко разрешил оставить дивизиону морскую форму. Это было
большой   радостью  для  Арсеньева.  Не  зря  ему  сразу  понравился  этот
моложавый,  подвижный генерал с проседью на висках.  По  своему  положению
Назаренко  подчинялся непосредственно командующему фронтом.  Ему ничего не
стоило отстоять свое мнение в  штабе  армии.  Но,  что  было  удивительнее
всего, в самом дивизионе нашелся человек, который, как выразился Яновский,
"решил перекрасить моряков в  защитный  цвет".  Это  был  майор  береговой
обороны   Будаков.   И,   надо  сказать,  аргументы  его  казались  вполне
убедительными.  С наступлением теплых дней,  когда  подсохли  прифронтовые
аэродромы,   авиация  противника  наведывалась  все  чаше.  Двухфюзеляжный
корректировщик,  прозванный на фронте "рама", появлялся по нескольку раз в
день.  Проходили цепочкой хищные "юнкерсы" с черно-желтым поджарым брюхом,
рыскали над дорогами пары увертливых  "мессеров",  выискивая  себе  легкую
поживу.
     - Черная форма размаскирует нас!  - горячо уверял Будаков.  Это  было
правильно.  Арсеньев и Яновский скрепя сердце разрешили выдать всем летнюю
солдатскую форму.  Бушлаты и бескозырки не отбирали. Они оставались как бы
выходной   формой.   Все   командиры   по-прежнему   ходили  в  мичманках,
составлявших   непредусмотренное    никакими    уставами    сочетание    с
хлопчатобумажными гимнастерками.  "Там будет видно! - отмахивался Арсеньев
от армейского интенданта. - Начнутся бои, тогда посмотрим".
     Именно в  этой  смешанной форме  дивизион вышел на  выполнение первой
боевой задачи на юге.
     Рассвет застал батареи в степи.  Боевые машины,  врытые до половины в
землю,  были готовы к  открытию огня.  Расчеты отдыхали после работы.  Всю
ночь  матросы  рыли  аппарели  для  машин  и  боезапаса,  укрытия  и  ходы
сообщения.
     - Дождались!  -  ворчал Шацкий. - Из моряков стали землекопами! - Его
мозолистые ладони не  впервые держали лопату.  Кочегар почти не чувствовал
усталости,  в  то  время  как  многие  другие лежали вповалку на  росистой
степной траве. Но Шацкому казалось унизительным рыться в земле.
     - Пехота - ей положено. А наше дело: залп, и отдать швартовы, выбрать
якорь!
     Залп дали,  когда совсем рассвело,  но машины оставались в аппарелях.
Лейтенант  Рощин  с  наблюдательного пункта  пехотного  полка  передал  по
телефону: "Снаряды легли точно. Комполка просит еще один залп".
     После  второго залпа появилась тройка "юнкерсов".  Они  шли  прямо на
дивизион,  выстраиваясь на  ходу в  цепочку.  Сомин не  отрывал бинокля от
самолетов.  "Когда видишь врага и знаешь,  как его поразить, - думал он, -
самая серьезная опасность не кажется очень страшной".
     Головной "юнкерс" накренился на левое крыло и  с  воем пошел в  пике.
Расчеты боевых машин скрылись в  укрытиях.  Только зенитчики оставались на
поверхности земли.
     Сомин почувствовал сильное желание лечь плашмя на траву. Ему хотелось
стать плоским,  как лист бумаги.  Он сделал над собой усилие,  взглянул на
Земскова. Лейтенант стоял во весь рост, высоко подняв руку:
     - По пикирующему - огонь!
     Дружно заработали все три автоматические пушки.  Трассирующие снаряды
прочертили воздух.  В  это  время из  самолета вывалилось несколько черных
комочков.  Они были видны только какую-то долю секунды.  Когда загрохотали
разрывы, Сомин вздохнул с облегчением. Бомбы легли далеко позади.
     Второй  самолет спикировал левее  огневых позиций,  но  вместо  того,
чтобы устремиться снова вверх,  он окутался дымом и  почти отвесно упал на
землю. Черно-багровый костер взметнулся на том месте, где самолет врезался
в  степь.  Третий "юнкерс" отвернул и  ушел,  сбросив бомбы  куда  попало.
Земсков и его бойцы с удивлением наблюдали эту сцену.
     - Что  за  номер?  -  сказал Сомин.  Он  снял  каску и  вытер ладонью
холодный пот со лба. - Ведь мы сейчас не стреляли.
     - Мы здесь не одни, - ответил Земсков.
     Дивизион уже вытягивался на  дорогу.  Машины Сомина и  Клименко,  как
обычно,  встали в  хвост колонны.  Земсков вскочил на подножку.  Когда они
проехали метров сто, лейтенант тронул Сомина за плечо:
     - Видал, Володя, как нужно стрелять? Вот кто сбил "юнкерса"!
     У  самой дороги торчал из глубокой аппарели тонкий ствол с  небольшим
раструбом. Это было такое же 37-миллиметровое орудие ПВО - ПТО, какие были
у моряков,  но только не на машине, а прицепное. У орудия стоял горбоносый
темнокожий человек с  орденом Красного Знамени на гимнастерке.  Он помахал
пилоткой и крикнул:
     - Заезжай в гости, товарищ моряк!
     Дивизион остановился неподалеку.  После ужина,  когда стемнело, Сомин
сказал Клименко:
     - А что, сходим к тому зенитчику?
     Клименко  -   младший  командир  срочной  службы   -   всегда  слегка
подтрунивал над Соминым.
     - Чего  я  там  не  видел?  -  сказал он,  пожимая плечами.  -  Пушка
обыкновенная  и  елдаш  обыкновенный.  Тебе,  конечно,  в  новинку  сбитый
самолет.
     - А тебе не в новинку?  И не все ли равно - русский ли он или, как ты
говоришь, "елдаш"?
     Клименко пожал плечами.  Он тоже не сбил в  жизни ни одного самолета,
но самодовольная ограниченность службиста, который считает, что он добился
очень  многого,  возвысившись  на  две  ступеньки  над  равными  себе,  не
позволяла ему восхищаться теми, кто не выше его по положению в армии.
     - Елдаш есть елдаш, - глубокомысленно заметил Клименко, - послужишь с
мое,  тогда узнаешь.  А самолет -  дело случайное.  Подвезло ему -  значит
попал.
     - Не везенье,  а уменье!  -  сердито сказал Белкин.  -  Разрешите мне
пойти с вами, товарищ сержант?
     Сомин пошел с Белкиным. Лейтенант охотно отпустил их.
     Командир  орудия  очень  обрадовался  гостям.  Это  был  средних  лет
азербайджанец,  говорливый,  шумный,  стремительный,  с быстрыми и точными
движениями темных рук.  Ахмат Гаджиев имел уже на  своем счету одиннадцать
самолетов.  Восемь из  них  были сбиты при  пикировании.  Сегодня он  сбил
двенадцатый самолет.
     - Пикировщик  -   хорошо!  -  говорил  Гаджиев,  усаживая  Сомина  на
устланную травой ступеньку окопчика.  -  Фашист видел зенитчика.  Думает -
сейчас его уничтожим.  Зенитчик испугается,  -  Гаджиев забавно скорчился,
закрывая лицо руками,  -  забудет стрелять,  а  мы,  как  молния,  упадем,
шарахнем ему бомба прямо в морда. Да?
     - Конечно! - смеялся Сомин. - Именно так он думает.
     Гаджиев вскочил, и лицо его сразу стало злым и напряженным:
     - Пускай  думает!   Смотри  сюда.   Сам  садись  за  штурвал!  Сам  -
обязательно!  Ни на секунда не выпускай из коллиматор! Упреждение не надо,
курс не надо, скорость не надо...
     - А что надо?
     - Крепкий нервы надо,  верный глаз, как у горный орел - вот что надо!
"Юнкерс" свистел,  пугал,  прямо на нас летел, а ты сидел как сталь - ты и
штурвал,  больше ничего.  Вот вошел в пике,  -  Гаджиев показал рукой, как
входит в пике самолет,  -  сейчас бомба пускать будет.  Уже нога на педаль
держит.  Да?  А ты тоже держи нога на педаль и как раз нажимай раньше, чем
он.  Только не спеши!  Близко подпускай.  В тот самый секунд, как ему надо
бомбы бросать,  выходить из пике,  - он показал рукой, как самолет выходит
из пике, - сбивай его к чертовой матери, матрос!
     Сомин и  Белкин поняли секрет старшего сержанта Гаджиева.  Но  понять
было мало.
     - Погоди,  Ахмат,  -  Сомин сел за штурвал пушки, - вот я держу его в
перекрестии, жду, не стреляю, а если пропущу момент, что тогда?
     - Тогда крышка тебе. Понял? И очень хорошо. Никому плохой зенитчик не
надо. Для Родина - не надо, для командир полка - не надо, для твоя девушка
- не надо!
     Артиллеристы дружно хохотали.
     - Нэ лякай хлопця,  командыр!  -  сказал пожилой усатый боец. Гаджиев
понял его слова.  В этом расчете все хорошо понимали друг друга, хотя были
тут и азербайджанцы, и евреи, и украинцы.
     - Разве я пугай? - Гаджиев удивленно поднял брови. - Учим. Понимаешь?
Хороший парень -  учить надо.  Ты,  Сомин, так считай: не он меня, а я его
буду сбивать. Да? Первый раз страшно, второй - тоже страшно, сто раз - все
равно страшно,  а  ты сердце в кулак держи.  Сам себе доверяй.  Не ногой -
сердцем нажимай на педаль! Теперь понял?
     - Теперь понял, Ахмат, буду твоим учеником.
     Гаджиев порывисто обнял его:
     - Будь  здоров,  матрос!  Много  фашист сбивай!  Скоро  война кончать
будем, тогда приезжай Азербайджан - все вспоминать будем.
     Сомин  и  Белкин  шли  по  степи,  без  конца  повторяя слова  нового
знакомого.   В  траве  курлыкала  какая-то  ночная  птица.  Молодой  месяц
подымался из-за бугра,  а над ним с тонким комариным звоном в недосягаемой
высоте шел "мессершмитт".
     - Хорошо, что пошли, - сказал Сомин.
     - Хорошо,  товарищ сержант.  Правильный человек Ахмат Гаджиев.  Людей
надо учить.  Вот  я  нашу пушку знаю неплохо,  мне любая машина дается.  А
корректировать огонь  не  умею.  Ты  бы  поучил  меня,  пока  есть  время,
командир?
     Сомин кивнул головой.
     - Ладно.  Все,  чему меня учили, расскажу и покажу. Только я и сам не
очень-то...
     Белкин остановился и пристально посмотрел на своего командира:
     - Я  знаю,  и  тебе трудно.  Только никому из  подчиненных никогда не
показывай виду.
     Сомин  ничего не  ответил.  До  орудия дошли  молча.  Сомин улегся на
зарядных ящиках,  накрылся шинелью.  Он  заснул быстро,  и  приснилась ему
Маринка.  Она  была  в  белом  полушубке и  в  валенках,  но  без  платка.
Золотистые волосы падали на  ее  воротник,  а  рядом стоял Ахмат Гаджиев и
показывал рукой, как пикирует самолет.


                        3. МЛАДШИЙ СЕРЖАНТ ШУБИНА

     В расчете сержанта Сомина появился новый боец.
     Писарчук только что вернулся с  камбуза с  котелками в  руках.  Сомин
резал  хлеб  на  снарядном ящике,  всецело углубившись в  это  занятие.  В
расчете до сих пор не усвоили хорошего морского правила -  пищу не делить,
а брать сколько надо, но так, чтобы и товарищу хватило. Уже не раз пытался
Сомин  ввести  "морской  закон",  но  ничего  не  получалось.  Преподобный
Лавриненко хватал себе побольше,  медлительный Писарчук вечно опаздывал, а
сам  командир  оставался голодным,  пытаясь  примирить спорящих.  В  конце
концов это  ему  надоело,  и  он  снова стал делить хлеб на  девять равных
частей.  Делить надо было с аптечной точностью,  чтобы не доставить повода
для нытья Дубовому или Лавриненко.
     Разрезав хлеб,  Сомин хотел уже  сказать:  "Берите,  ребята",  -  но,
подняв голову, он увидел довольно странное зрелище: к орудию шли лейтенант
Земсков и  еще  какой-то  боец.  Но  что  это  был за  боец!  Артиллеристы
побросали ложки в  котелки,  а  Сомин застыл с ножом в руке,  забыв подать
команду "Смирно".
     - Младший сержант Шубина, - хмуро сказал лейтенант, - будет служить в
вашем расчете.
     Сомин, не   скрывая   удивления,   рассматривал   высокую  девушку  в
кавалерийских брюках-галифе.  На вид ей можно было дать лет двадцать, а то
и  меньше.  Гимнастерка  туго  затянута ремнем.  На стройных ногах - ловко
скроенные  брезентовые  сапожки.  Головной  убор  заменяют  густые  черные
волосы, скрученные на затылке в толстую косу.
     Девушка протянула руку:
     - Людмила!
     Держала она себя уверенно. Опыт говорил ей, что не понравиться она не
может.  Ведь не каждый день встречаются девушки с такими большими глазами,
с таким нежным овалом лица и правильными, хотя немного крупными чертами.
     - Поставите подносчиком снарядов, - сухо приказал Сомину Земсков.
     Девушка обернулась к лейтенанту:
     - Я вам уже сказала, что могу работать наводчиком. Разве не понятно?
     - Будете работать, где приказано! Пойдемте со мной, Сомин.
     Зенитчики  захлопотали  вокруг  нового  бойца.  Ей  пододвинули ящик,
подали котелок.  Коротышка Куркин прищелкнул языком и протянул свою ложку,
предварительно обтерев ее о гимнастерку.
     Когда Сомин и лейтенант отошли от орудия, Земсков сказал:
     - Комиссар приказал направить к тебе, Володя. Гордись. Я возражал, но
знаешь Яновского. Приказ - и все тут.
     - А откуда она взялась?
     - Черт  ее  знает!  Прибилась к  разведчикам.  Арсеньев вызвал меня и
приказал забрать к себе.
     - А что я с ней буду делать?
     - Этого,  Володя,  я и сам не знаю.  Думаю,  она не задержится.  Пока
пусть служит, как все.
     Появление Людмилы Шубиной наделало в дивизионе немало шуму. Женщина в
военной части -  не такая уж редкость, но эта была непохожа на других. Все
соглашались, что такую красивую редко приходится встретить.
     - И фигурка,  и глаза,  а губы какие! - восхищался Рощин. - А главное
характер хороший!
     Что следует понимать под хорошим характером,  он  не объяснял.  Когда
Рощин,  возвратившись с наблюдательного пункта, привез в часть неизвестную
девушку в  военной форме,  майор Будаков для порядка отругал его и оставил
младшего сержанта Шубину при штабе.
     Людмила рассказала, что она родом из станицы Варениковской на Тамани.
Жила в Ростове.  В начале войны служила зенитчицей в Новороссийске,  потом
отступала  вместе  с   частью.   Два  дня  назад  ее   полк  отправили  на
переформировку в  тыл,  а  она выпросила у  начальства направление в  штаб
армии и по дороге встретила машину Рощина.  Начальник дивизионной разведки
захватил с  собой девушку на  наблюдательный пункт,  а  потом привез ее  в
часть.  Вот  и  все.  Те