и  расположился в посадке,  среди
колючих  акаций.  Развернули рацию.  Прикрывая  ладонью  крохотный огонек,
освещающий шкалу, радист вызывал опергруппу:
     - "Волга", "Волга", я "Дон", я "Дон"... "Волга"! Прием...
     Арсеньев,  Яновский и все три комбата сидели на траве рядом с рацией.
Молча курили в рукав. До них донеслись разрывы снарядов.
     - Бьют по нашей огневой.  Вовремя ушли,  - сказал Яновский. - Ну, как
там в эфире?
     Радист снова начал свое:
     - "Волга",  "Волга"...  Ага,  есть!  -  Я "Дон"! Прием, прием... - он
повернулся к Арсеньеву. - Шифровка, товарищ капитан-лейтенант.
     Арсеньев потребовал таблицу для расшифровки,  но таблицы не было. Она
осталась в  сумке  у  Будакова.  Начальник штаба  забыл  о  ней,  уезжая в
Песчанокопское. Забыл и Арсеньев.
     Радист сказал в микрофон:
     - Передавайте открытым текстом.
     Прошло  несколько  секунд.   Радист  снова   обратился  к   командиру
дивизиона:
     - У аппарата пятьсот пятый.
     - Что он говорит?
     - Ругается,  как водолаз. Требует вас. "Волга", "Волга", я - "Дон"! У
аппарата - товарищ семьдесят.
     Арсеньев взял трубку, нажал клапан:
     - Я семидесятый. Задание выполнил. Потерь нет. Прием.
     В трубке раздался голос Назаренко:
     - Назад не  возвращайтесь.  Вы  отрезаны -  танки в  Песчанокопской и
Белой Глине.  Постараюсь помочь.  Достаточно ли  "огурцов"?  Больше ничего
сказать не могу - ваша оплошность. Прием.
     Арсеньев сжал клапан так, что хрустнула трубка:
     - Вас понял.  "Огурцов" маловато.  Назад не пойду,  - он отдал трубку
радисту.
     "Огурцов",  то  есть  снарядов,  действительно было маловато,  меньше
дивизионного залпа.  Будь их  побольше,  Арсеньева не смутило бы положение
дивизиона. Но сильнее всего его волновала судьба тех машин, которые должны
завтра днем прийти в Песчанокопскую с грузом снарядов.
     Арсеньев и Яновский вышли на край посадки.  Здесь они сели на траве у
канавы и  выработали план почти невероятный по  дерзости,  но  единственно
возможный.  Он основывался на том,  что и дивизион,  и машины с боезапасом
находились внутри  обширного клина,  обращенного углом  на  юг.  Сторонами
этого клина были дороги,  занятые противником.  Арсеньев и Яновский решили
послать небольшой отряд,  который должен  найти  транспорт с  боезапасом и
привести его к  дивизиону,  минуя Песчанокопскую.  Но  сможет ли  дивизион
продержаться до прибытия снарядов?  Мощный удар,  нанесенный только что по
скоплению танков,  повышал этот  шанс.  Но  кого послать?  Николаева?  Под
Ростовом он  показал,  что  умеет  решать самостоятельно самые неожиданные
задачи. Отвага его - вне всяких сомнений. Он - из шестерки с "Ростова".
     - Да, Николаев! - решил Арсеньев. - Как ты смотришь?
     Яновский ответил не сразу.  Арсеньев ждал. Само собой получилось так,
что в  последнее время он  не  принимал без Яновского ни одного серьезного
решения.   Прежнее   недоверие  и   ревнивая   подозрительность  Арсеньева
постепенно рассеялись на степных дорогах. Он не заметил, как комиссар стал
необходим ему.  Что  касается  Яновского,  то  его  отношение к  командиру
проделало другую эволюцию.  Арсеньев с  самого начала был для него героем,
лучшим командиром,  какого только можно было пожелать.  Но и у лучших есть
недостатки.  Яновский знал недостатки Арсеньева и  не  скрывал этого.  Эти
недостатки  были  продолжением  достоинств  капитан-лейтенанта.   Смелость
переходила в лихость,  твердость -  в суровую холодность, требовательность
граничила с  безжалостностью к  себе  и  другим,  а  чувство  собственного
достоинства -  с  высокомерием.  Конечно,  за  несколько  месяцев  не  мог
измениться характер много пережившего, цельного человека, но за эти месяцы
изменилось отношение самого Яновского к  Арсеньеву.  Теперь он  не  только
уважал,  но и любил его,  как любят близкого человека - брата или сына, со
всеми его качествами - плохими и хорошими. Яновский родился всего на шесть
лет раньше Арсеньева,  но  он  чувствовал себя старше на  целое поколение.
Когда  одиннадцатилетним мальчишкой Арсеньев еще  гонял голубей,  Яновский
уже ушел с  завода по первой комсомольской мобилизации на Колчака.  Теперь
за  его  плечами было  двенадцать лет  партийного стажа,  а  Арсеньев стал
коммунистом только в начале войны.
     Яновский  хорошо  изучил  характер командира дивизиона.  Он  никогда,
прямо  с  порога,  не  отвергал  решения  Арсеньева.  Он  задавал  вопрос,
вспоминал  какую-нибудь  деталь.  Иногда  одно  вскользь  брошенное  слово
комиссара меняло решение упрямого, самолюбивого командира части.
     Так было и на этот раз.
     - Николаев?  Хорошо,  -  ответил,  наконец,  Яновский.  -  А Баканов?
Справится он?
     "Действительно,  справится ли  командир взвода Баканов,  если батарее
придется действовать самостоятельно?  - думал Арсеньев. - Этот добродушный
силач -  человек удивительной смелости.  Иногда кажется,  что  он  даже не
храбр, а просто не понимает опасности. Басит потихоньку да делает не спеша
свое дело и  всегда успевает.  Но  сможет ли он самостоятельно командовать
батареей в  такой сложной обстановке?  Пожалуй,  действительно не  следует
отсылать комбата".
     Яновского смущало и другое:  Николаев -  отличный артиллерист, лучший
комбат в  дивизионе -  настоящий моряк.  Он  давно  освоился на  суше.  Но
все-таки не  лучше ли  послать на  ответственнейшую задачу,  которая может
решить судьбу дивизиона,  сухопутного командира-разведчика, уже привыкшего
к путанице степных дорог, человека не менее смелого, чем Николаев?
     Комиссар знал,  на ком,  в конце концов, остановится выбор, но вместо
того,  чтобы  хоть  чем-нибудь  умалить достоинства Николаева -  соратника
Арсеньева по лидеру "Ростов", он похвалил другого моряка с лидера:
     - А знаешь, Сергей Петрович, из мичмана Бодрова складывается толковый
разведчик!
     Это был хитрый ход.
     - Да,  Бодров -  прирожденный разведчик,  -  согласился Арсеньев. - В
случае чего он сможет заменить Земскова. Пошлем Земскова.
     Именно этого хотел комиссар. Он кивнул головой:
     - Вызывай Земскова.  Я  думаю,  вам лучше устроиться в  кабине боевой
машины, чтобы можно было разобраться по карте.
     В   кабине  было  душно.   Стекла  подняли  и   завесили  их  снаружи
плащ-палатками.  Ярко  горел  аккумуляторный фонарь.  Земсков  разложил на
коленях свою заслуженную карту.
     Арсеньев долго  смотрел  на юношу,  будто видел его впервые.  Высокий
лоб,  синие спокойные глаза с длинными ресницами кажутся  еще  светлее  от
густого загара. Между бровей легла глубокая бороздка. Слишком рано.
     - Сколько вам лет, Земсков?
     - Двадцать четыре.
     Командиру дивизиона было  на  десять  лет  больше.  Словно угадав его
мысли, Земсков сказал вполголоса:
     - Десять лет разницы - это пустяки.
     Арсеньев не расслышал.
     - Что вы говорите?
     - Так, ничего, товарищ капитан-лейтенант. Стихи Багрицкого.
     Арсеньев уже  был  занят  картой.  Мгновенная жалость к  этому юноше,
которого он посылал, может быть, на смерть, заслонилась настойчивой мыслью
о  снарядах.  Их  надо было добыть и  привезти в  дивизион во что бы то ни
стало. Арсеньев обвел карандашом небольшой лесок.
     - Мы будем здесь.  Вы -  едете в Развильное.  Кратчайший путь - через
Песчанокопское.  Надо проскочить поселок с ходу - там немцы. Обратный путь
выбирайте соответственно обстановке. На всякий случай подготовьте машины к
взрыву. Кого возьмете с собой? Да вы что, волнуетесь?
     Земсков провел ладонью по своему лицу:
     - Нет,  я  спокоен,  товарищ капитан-лейтенант.  Возьму  свою  группу
разведчиков на  пулеметной машине,  два  автоматических орудия,  отделение
бронебойщиков с двумя ПТР, радиста, санинструктора.
     - Бронебойщиков не дам.  Одно автоматическое орудие по вашему выбору.
Договоритесь о времени радиосвязи.
     Он  погасил  фонарь.  Разговор  был  окончен.  Сборы  заняли  немного
времени.  Орудие  Клименко выехало на  шоссе,  где  стояла уже  пулеметная
машина Земскова. Кто-то тронул его за рукав. Земсков обернулся.
     - Товарищ  гвардии  лейтенант,  санинструктор Шубина  прибыла в  ваше
распоряжение.
     - Валяй в кузов, в наше распоряжение! - ответил из темноты Косотруб.
     На   девушке  была  надета  через  плечо  толстая  санитарная  сумка.
Выражение лица  Людмилы нельзя  было  разобрать в  темноте,  только  глаза
блестели.  Она подошла к Земскову вплотную,  так, что он ощутил ее дыхание
на своем лице. Земсков вспомнил, как заглянул к ней в палатку еще там - за
Доном.   Бойкая  и   развязная  Людмила  в   присутствии  Земскова  обычно
становилась какой-то скованной.  У  каменоломни под Ростовом,  перевязывая
Земскова,  она была именно такой.  Земсков решил тогда, что девушка просто
напугана боем.  Теперь она сама просилась на задание,  с  которого все они
могли не вернуться.
     - В какую машину мне садиться? - спросила Людмила.
     - Да вы понимаете, куда я еду?
     - Понимаю.
     "Удивительная  все-таки  девушка,  -  подумал  Земсков.  -  Что  это:
романтика или сознательная ненависть к врагу?"
     Может быть,  в  другое время он  нашел бы  более простое решение,  но
теперь Земскову некогда было думать об этом.
     - Скажите Горичу, чтобы прислал ко мне другого санинструктора. Бегом!
- Он смягчился и  добавил:  -  Мы поедем с вами когда-нибудь в другой раз,
если...
     Она всхлипнула и прижалась щекой к его руке.
     - Что  вы,   Людмила?  Дайте  сумку.  Я  решил  обойтись  вообще  без
санинструктора.
     Подошли Арсеньев и Яновский. Из кустов выезжала машина.
     - Дадим  вам  еще  одно  орудие,  -  сказал комиссар.  Он  пожал руку
Земскова. - Счастливо!
     Из темноты послышался взволнованный голос Сомина:
     - Товарищ лейтенант, первое орудие ПВО - ПТО к выходу готово.
     Земсков обнял Сомина за плечи:
     - Значит, снова вместе! Рад, что назначили именно тебя.
     "Лучше бы послали другое орудие.  Пропадет парень вместе со мной!"  -
подумал он.
     - Назначили!  Сам  напросился!  -  с  ненавистью прошипел Лавриненко.
Белкин толкнул его локтем в бок:
     - Молчи,   "преподобный"!   Сейчас  тебе  капитан-лейтенант  даст  за
разговорчики.
     Долговязый лопоухий радист Нурьев,  дожевывая сухарь,  вскарабкался в
кузов и плюхнулся рядом с Косотрубом.
     - Все? - спросил Арсеньев. - По машинам!


                             4. СКВОЗЬ ОГОНЬ

     Было  еще  далеко  до  рассвета,  когда  сквозь  шум  мотора Косотруб
различил какой-то рокот. Звуки доносились сзади. Дорога взбежала на бугор.
Отсюда видна была цепочка двойных огоньков. Они двигались по темной степи,
как  светящаяся гусеница.  Косотруб  стукнул  кулаком  по  кабине.  Машина
остановилась.  Сомнения не  было.  По  той  же  дороге вслед за  маленьким
отрядом Земскова шла колонна танков. Уходить от них вперед - опасно. Можно
наткнуться на боевое охранение. Земсков приказал съехать с дороги. Все три
машины круто повернули влево и  врезались в толщу подсолнечного поля.  Оно
шло  под уклон к  ручью.  Остановились.  Стало слышно,  как плещет вода на
перекате.  Подсолнухи стояли вокруг плотной стеной, чуть шелестя шершавыми
листьями.  Раздвигая стебли,  Косотруб и Журавлев пошли напрямик к дороге.
Притаившись у  края поля,  они наблюдали.  Вот показалась головная машина.
Танки шли с  полным светом и  открытыми люками.  За  танками,  как обычно,
показались грузовики с мотопехотой.
     Несколько  машин  почему-то  остановилось.  Остальные  объезжали  их,
двигаясь по обочине,  в двух шагах от того места,  где залегли разведчики.
Из  остановившихся  машин  высыпали  солдаты.  Они  громко  разговаривали,
перекликались, звенели котелками. Журавлев пополз доложить лейтенанту, что
Косотруб будет ждать у  дороги,  пока  немцы не  уедут.  Один  из  солдат,
насвистывая,  пошел прямо на  Косотруба.  В  свете фар было видно,  как он
расстегивает штаны. Косотруб вытащил из ножен плоский штык. Дойдя до самых
подсолнухов,  солдат раздумал и вернулся назад. Он уселся прямо на дороге,
не рискуя углубляться в темные заросли.
     - Счастье его, - прошептал Косотруб, засовывая клинок в ножны.
     Машины с  немецкими солдатами оставались на шоссе до самого рассвета.
Косотруб тоже  оставался на  своем посту.  Солнце уже  было высоко,  когда
подъехал открытый "мерседес" в сопровождении бронетранспортера. В легковой
машине сидели какие-то большие чины в черных фуражках.
     У  Косотруба  даже  зачесались  ладони,  так  хотелось  ему  швырнуть
противотанковую гранату,  но  он хорошо помнил слова лейтенанта:  "Если ты
выкинешь какой-нибудь номер - погубишь нас всех и дивизион!"
     "Такие  шикарные  фрицы  уходят!"  -  с  сожалением подумал  Валерка,
провожая глазами "мерседес". За ним тронулись и остальные немецкие машины.
     Ночная задержка грозила сорвать выполнение задания. Земсков торопился
выехать на шоссе.  Первая машина выползла из подсолнухов,  когда над полем
бреющим полетом прошли два "Мессершмитта-110".
     - Орудие к бою! - закричал Сомин.
     - Отставить!  -  приказал Земсков.  - Быстро в подсолнухи! Первыми не
стрелять.
     И  снова  машины ломали подсолнухи,  уходя  по  разным направлениям в
глубь поля.  Но "мессеры" уже заметили машины.  Срезанные крупнокалиберным
пулеметом,   валились  стебли.  Пригнувшись,  Сомин  побежал  по  просеке,
проложенной еще ночью,  нырнул в гущу,  пополз,  с трудом прокладывая себе
путь.  На залысине, где подсолнухи почему-то не росли, у сломанного сухого
дерева,  Сомин  увидел яму.  Самолеты зашли  второй раз,  поливая поле  из
пулеметов. Впервые Сомин был под огнем совершенно один. Ничего не видя, он
бросился в яму,  но зацепился за сук ремешком нагана и висел,  пока сук не
обломился. Где-то близко заработал счетверенный пулемет Калины. Оба орудия
молчали.  Сомина охватил стыд: "Что подумает лейтенант? Только бы поскорее
добраться до  орудия!"  -  Он бросался в  разные стороны,  но видел только
ненавистные шершавые стебли. Тяжелые круги подсолнухов показывали ему свою
зеленую изнанку.  Наконец он выбрался на шоссе, где стояли все три машины.
Самолеты уже улетели.  В полуторке лежал раненый Калина. Один из бойцов из
расчета Клименко был убит.
     - Где ж ты был? - накинулся на него Земсков. - Косотруб и Белкин тебя
ищут. Мы думали, ты убит. Морду тебе надо набить! Раз они нас обстреляли -
терять нечего.  Надо было открывать огонь, а вы все разбежались к чертовой
матери!
     Сомин никогда не  слышал от  Земскова ничего подобного.  "Лучше бы  в
меня попала пуля!" - подумал он.
     Лейтенант подавил вспышку гнева:
     - Нельзя теряться! Рядом со мной ты - герой, а остался на минуту один
- забыл обо всем.
     Клименко уже получил свою порцию. Теперь он вместе с бойцами менял на
машине пробитый скат.  Было  уже  около  двенадцати часов.  Снова  поехали
вперед.  День  выдался  особенно  жаркий.  К  металлическим частям  машины
невозможно было  притронуться.  Лейтенант торопил  шофера.  Тяжелые "зисы"
едва поспевали за полуторкой.  Но Земскову определенно не везло. Вероятно,
те  же  "мессеры",  что  обстреляли его  машины,  подожгли хуторок,  через
который пролегала дорога.  Иссушенные зноем  домики,  амбары и  стога сена
полыхали.   Взвиваясь  по  обеим  сторонам  узкой  дороги,  языки  пламени
соединялись над ней,  образуя огненную арку.  Объехать ее было невозможно,
так  как  по  бокам дороги шли  глубокие канавы.  Земсков решил проскочить
сквозь огонь,  несмотря на то,  что его машины,  накаленные солнцем,  были
загружены до предела боезапасом.
     Лейтенант приказал облить  водой  кабины  и  борта  машин,  снарядные
ящики, картонные пачки патронов. Воду вылили не только из анкерка, который
везли с собой разведчики, но даже из всех фляжек.
     - Ни черта из этого не будет,  - ворчал Клименко, - лучше бы объехать
полем.  - Он подошел к глубокой канаве и, скривив губы, покачал головой: -
Н-да! Попытаться можно, если подкопать...
     Машина Сомина стояла рядом. Лавриненко поливал себе голову из фляжки.
     - Слышь,  командир!..  Старший  сержант  Клименко  правильно говорит.
Подорвемся мы там.
     Сомин не стал ему отвечать.
     - Все готовы? - спросил Земсков. - По машинам. Самый полный!
     До горящего хутора оставалось метров пятьсот. Шофер разведчиков сразу
набрал  скорость.  Гришин  нажимал  изо  всех  сил,  стараясь не  отстать.
Приоткрыв дверку,  Земсков посмотрел назад. Он увидел, что машина Клименко
сбавляет скорость и останавливается.
     - Трусы!  Вперед!  -  закричал лейтенант.  Огонь полыхнул ему в лицо.
Отшатнувшись,  он захлопнул дверцу. В стеклах кабин прыгало пламя. Те, кто
был  наверху,  лежали  плашмя,  накрывшись мокрыми  плащ-палатками.  Когда
горящий хутор остался позади,  Земсков выглянул из  кабины и  увидел,  что
машины Клименко нет.  Пришлось остановиться. Земсков дал бинокль Косотрубу
и без слов указал на одинокий тополь.  Матрос быстро вскарабкался на самую
вершину. Он поднес бинокль к глазам и вскрикнул.
     - Что там такое?  -  спросил лейтенант.  В  ответ он услышал пушечные
выстрелы и взрыв. Косотруб не слез, а скатился с тополя:
     - Товарищ  лейтенант,  ходу  скорее!  Два  танка.  Прямое  попадание.
Взорвались наши!
     - А танки?
     - Пошли в обход через канаву. Ходу, товарищ лейтенант!
     Земсков понял все.  Клименко всегда был не в меру осторожен.  Пока он
искал безопасный проход, подошли танки.
     До  Песчанокопской было еще далеко.  В  кузове стонал раненый.  Иргаш
придерживал  его  большую  голову  с  бледными  губами.  Косотруб  пытался
натянуть плащ-палатку, как тент, но на быстром ходу это ему не удавалось.
     Земсков  развернул на  коленях карту.  Здесь  поблизости был  отмечен
колодец. Значит, можно будет долить радиаторы, напоить раненого.
     Но  колодца,  обозначенного на  карте,  не  оказалось.  Дорога шла на
подъем.  Колеса вязли  в  песке,  как  в  снегу.  Пришлось включить вторую
скорость.  Жара все усиливалась. Знойное марево стояло над степью. Горячая
пыль  обжигала  рот,   набивалась  в  глаза  и  под  ногти.   Гимнастерки,
пропитанные потом и пылью,  покрылись бурой коркой. Такого же цвета были и
лица бойцов.  В ушах у них гудело,  очертания предметов расплывались перед
глазами, а от мысли, что воды нет, жажда мучила особенно сильно.
     Но дело было даже и  не в этом.  Перегретые моторы начали задыхаться.
Из  открытых радиаторов валил пар.  Особенно плохо было с  "зисом" Сомина.
Мотор клокотал на высоких нотах с присвистом,  с перебоями. В нем появился
подозрительный стук.
     - Еще минут пятнадцать такой езды - и поплавятся подшипники, - сказал
Гришин.  Сомин  велел ему  остановиться.  Остановилась и  передняя машина.
Шоферы  подняли капоты  моторов,  но  нелепо было  надеяться,  что  моторы
остынут  при  такой  жаре.   Густая  ржавая  жижа  бурлила  на  самом  дне
радиаторов.
     Земсков приказал ехать дальше. Его шофер нехотя сел за руль:
     - Все равно скоро станем.  Не мы,  так "зис".  И  тогда уже дальше не
поедем.
     Лейтенант сел на подножку,  обхватив лицо ладонями.  Он думал о  том,
что  при такой работе моторов прорваться через Песчанокопское все равно не
удастся.  "Зря командир понадеялся на меня.  Дивизион, наверно, уже в бою.
Последние снаряды на  исходе.  Пошли  в  ход  гранаты.  Моряки  дерутся из
последних сил,  как  на  лидере "Ростов".  Может  быть,  комиссар приказал
развернуть флаг.  Он  говорит  людям:  "Держитесь,  братки,  держитесь  до
вечера.  Ночью Земсков доставит боезапас. Земсков не подведет, не такой он
человек!  А  я  сижу здесь на дороге и жду,  пока добрый дядя привезет мне
воду".
     Земсков  встряхнул головой.  Морская  фуражка упала  в  пыль.  "Моряк
называется! Будь на моем месте Николаев или даже Рощин, он нашел бы выход.
Все равно поедем! Хоть пешком дойду и взорву снаряды, чтоб они не попали к
немцам".
     - Заводи моторы!  -  он поднялс