пожалела о  своих резких
словах. Она посмотрела на повязку на руке Сомина:
     - Вам больно?
     Он отрицательно покачал головой и повернулся, чтобы уйти.
     - Молока хотите?
     - Мне ничего не надо, - сказал Сомин. - А вот с вами как быть?
     Девушка тяжело вздохнула:
     - Будь,  что будет. Батька у меня помирает. Не могу же я его бросить!
Обещали прислать подводу, только, наверно, обманут. Не до меня.
     "Вот и она, как Маринка, - подумал Сомин. - Точно такое же положение.
Как нарочно. А чем ей помочь?"
     По дорожке гусак вел домой с озерца свою крикливую ораву.
     - Это  тоже  ваши  воспитанники?  -  спросил Сомин,  чтобы что-нибудь
сказать.
     - Мои.  Они на выставке были в  Москве.  И  я  с  ними.  А теперь все
достанется немцам.
     Она вдруг обняла Сомина и зарыдала:
     - И я тоже останусь немцам, я тоже, как эти гуски. Все - им...
     Теперь Сомин сам  чуть не  плакал.  Чем  он  мог помочь этой девушке,
оставленной на произвол врага?  Чем помочь ее умирающему отцу?  Даже своей
родной Маринке он не помог, а только обидел ее.
     - Я пойду, - сказала девушка. - Будьте вы целы и невредимы. Чтоб ваша
любимая вас дождалась!
     Она вытерла слезы рукавом и  пошла напрямик через поляну.  Сомин тоже
хотел идти своей дорогой,  но в  это время начали рваться снаряды.  Срезая
ветки,  зашуршали осколки.  Сомин бросился к девушке.  Она упала,  даже не
вскрикнув. Большой осколок врезался ей между глаз.
     За деревьями гудели моторы.
     - Первая батарея!  На  западную окраину!  -  послышался громкий голос
Арсеньева.  Сомин бросился бежать к  своему орудию.  На дорожке трепыхался
гусак с перебитой шеей.  Робкие языки пламени плясали по краю крыши, а над
головой вертелся и вертелся бесполезный ветряк.
     Сомин  добежал до  своего орудия,  когда  машины уже  трогались.  Под
прикрытием залпа первой батареи дивизион уходил из поселка.
     В  сумерках машины неслись по  гладкой,  как стол,  дороге.  Танки не
преследовали их.  Мгла постепенно сгущалась.  Сомин сидел в кабине рядом с
засыпающим от  усталости  Гришиным,  но  самому  ему  спать  не  хотелось,
несмотря  на  нечеловеческое напряжение последних дней.  Его  не  покидала
мысль о  девушке,  имя которой он так и не узнал.  "Может быть,  и Маринка
лежит где-нибудь с  раскроенным черепом.  Но в Москве сейчас спокойно.  От
Москвы их прогнали. А здесь снова отступаем".
     Его мысли прервал Гришин:
     - Гляди, командир!
     В степи ровными рядами полыхали костры.  Когда подъехали ближе, Сомин
увидел, что горят самолеты.
     - Тут не бомбили, - сказал Гришин, - наши сами подожгли.
     Никогда еще черная горечь отступления не проникала так глубоко в душу
Сомина.  Ему -  зенитчику -  было особенно обидно,  что в то время,  когда
немецкая авиация прижимает к  земле,  жжет и  уничтожает все  живое,  свои
самолеты горят на аэродроме.  Только на следующий день в хуторе Жухровском
Сомин узнал, почему горели самолеты.
     Здесь было много военных. Среди пехотинцев и артиллеристов попадались
кавалеристы без  лошадей и  командиры с  голубыми петлицами.  Один из  них
рассказал,  что  самолеты подожгли потому,  что  не  было горючего,  чтобы
поднять их в воздух.
     В  хуторе  Жухровском произошло событие,  которое  никогда больше  не
повторялось уже  в  жизни морского дивизиона.  Это  было после полудня,  в
самое  жаркое  время.   Бойцы  немного  отдохнули,  помылись.  Впервые  за
несколько дней  они  чувствовали себя отделенными от  врага другой военной
частью.  Подступы к станице охранял гвардейский минометный полк и батальон
механизированной  пехоты   из   группы   генерала  Назаренко.   Здесь   же
расположился и  штаб группы.  Обычно он находился при штабе фронта,  но на
сей раз генерал Назаренко отстал, чтобы лучше руководить своими частями.
     Арсеньев с  командирами батарей отправился на  совещание к  генералу.
Яновский вызвал к  себе  политработников.  Старшим на  дивизионе оставался
Будаков.  Он только что собрался бриться и,  намылив щеки, правил бритву о
ремень.  По улице, топая сапогами, пробежало несколько солдат. Один из них
крикнул: "Танки!", и хотя не слышно было ни одного выстрела, из всех домов
начали выскакивать люди. Будаков отшвырнул бритву и выскочил на улицу, как
был, с намыленным лицом. Он бросился к ближайшей боевой машине:
     - Заводи!
     Машина помчалась вслед  за  бегущими.  Гул  моторов слышался со  всех
сторон.  Может быть,  моряки и не поддались бы панике,  но те, кто видел в
окне кабины растерянное лицо Будакова в клочьях мыльной пены,  с обвисшими
усами, тоже бросились к машинам.
     Клименко закричал зенитчикам:
     - А ну, быстрей, за дивизионом!
     Несколько боевых машин проскочило мимо орудия Сомина. Ваня Гришин, не
ожидая приказания,  тоже завел мотор.  Половина расчета была на  платформе
орудия,  остальные вскочили на  ходу.  Когда проехали квартала два,  Сомин
опомнился:
     - Иван, тормози! Останови, говорят тебе. Орудие к бою!
     Пушку  развернули  стволом  на  север.   Оттуда  донеслись  несколько
разрывов гранат и пулеметная стрельба.
     По  улице  мчался  поток  бегущих.  Лавриненко соскочил с  платформы,
вцепился в рукав Сомина:
     - Уезжай скорей! Видишь, все бегут!
     Сомин оттолкнул его:
     - Заряжай бронебойным!
     Сверху на орудии раздавались недовольные голоса.  Даже исполнительный
Ваня Гришин проворчал:
     - Ну, пропадем мы с таким командующим.
     Мимо прогрохотала походная кухня. За ней еще несколько машин.
     "А может,  и вправду надо уходить?" - подумал Сомин. Он вспомнил, как
в первом своем бою под Москвой нелепо пытался подавить миномет, скрытый за
обратным скатом.
     На дороге показалась полуторка.  Она мчалась по обочине,  подпрыгивая
на кочках.  На левом крыле, держась одной рукой за кабину, стоял Яновский.
Никогда еще Сомин не видел его таким разгневанным.
     - Стой!  -  кричал комиссар.  -  Расстреляю на месте! - Он выпустил в
воздух всю обойму из своего пистолета.
     Машины,  которые  обгоняла  полуторка  комиссара,  останавливались  и
поворачивали назад. Яновский соскочил с крыла рядом с орудием Сомина.
     - Вы что здесь делаете? - накинулся он на сержанта.
     - Стою, - неуверенно сказал Сомин, - зарядил бронебойным и жду.
     Гнев комиссара отходил. Он сунул пистолет в кобуру:
     - Где Клименко? Где Омелин?
     - Драпанули! - ответил из кабины Гришин, хотя его никто не спрашивал.
     С юго-востока,  с той стороны,  куда все бежали, появилась пулеметная
установка Земскова. За ней шли три боевые машины, несколько транспортных и
камбуз.
     Земсков остановился и подошел к Яновскому:
     - С юго-востока движутся танки и мотопехота. Я вернул наши машины.
     - Кто ехал на первой машине? - спросил комиссар.
     Лейтенант  не  мог  сдержать  улыбку,   хотя  момент  был  совершенно
неподходящий:
     - На первой - не заметил, а на третьей - майор Будаков.
     Будаков был уже здесь.
     - Я  поехал останавливать бегущих,  Владимир Яковлевич!  -  На  щеках
Будакова кое-где были еще остатки мыла.
     Яновский  уже  выстраивал  боевые  установки.   Подъехал  Арсеньев  с
комбатами.  Он успел побывать на северной окраине.  Оказалось,  что там не
было  ничего  особенного.  Прорвался  взвод  автоматчиков,  которых  легко
отогнали.
     Матросы стаскивали чехлы с заряженных установок. Батареи готовились к
бою.  Майор Будаков уже обрел уверенность и спокойствие.  Он вел себя так,
будто  никоим образом не  был  причастен к  происшедшему случаю.  Арсеньев
считал,  что начальник штаба не только не повинен в панике,  но, наоборот,
пытался предотвратить ее.
     Флегматичный,  чуть  насмешливый Будаков  с  академическим значком на
груди никогда не  внушал Арсеньеву особых симпатий,  но  он был необходим.
Ненавистное для  Арсеньева штабное дело  майор знал великолепно.  На  него
можно было положиться.  Да и порядок в части, который так трудно сохранить
при постоянных маршах, тоже обеспечивался, по мнению Арсеньева, неусыпными
заботами начальника штаба.  В Будакове капитан-лейтенант видел старпома. А
старпому  простителен и  некоторый  педантизм и  многое  другое,  если  он
снимает  с  командира  корабля  все  второстепенные  заботы.   Доверившись
Будакову,  Арсеньев уже не ставил его действия и  приказания под сомнение.
Старпом действует от имени командира корабля, значит его приказания святы.
Так было и сейчас.  Арсеньев искренне был уверен, что комиссар и начальник
штаба, не сговариваясь, сделали именно то, что приказал бы он сам, будь он
на месте несколько минут назад.
     Проходя мимо Земскова, Будаков бросил ему на ходу.
     - Много берете на себя, лейтенант. Рискуете нажить неприятности.
     После  злополучного происшествия многие чувствовали себя  неловко,  в
том числе и  командир дивизиона.  Но смущение Арсеньева было особого рода.
Оно  выражалось в  ярости,  а  в  такие  минуты капитан-лейтенант не  знал
пощады.
     "Выходит,  и моряки могут поддаться панике?" - заметил Назаренко. Эти
слова обожгли Арсеньева, как пощечина. Была задета честь Флага.
     Генерал почувствовал настроение капитан-лейтенанта:
     - Смотри,  Арсеньев,  никого сейчас не тронь, - предупредил он. - Это
приказ!
     И  Арсеньев не тронул никого,  тем более,  что искать виновников было
некогда. Начинался бой.
     Генерал  Назаренко  принял  на  себя  командование  всеми  частями  и
подразделениями,  находившимися  в  станице.  Морской  дивизион  Назаренко
послал  влево,   во  фланг  наступающим  танкам.  Справа  действовали  два
дивизиона РС  подполковника Могилевского.  У  околицы,  где  полчаса назад
Яновский останавливал бегущих,  занял оборону пехотный батальон. Всех, кто
находился в  станице,  Назаренко бросил в  бой,  в  том числе и летчиков и
спешенных кавалеристов.
     Бой  продолжался недолго.  Перекрестными залпами  гвардейских батарей
танки и  пехота противника были  уничтожены почти начисто.  Когда немногие
уцелевшие танки скрылись за складками местности, генерал Назаренко сказал:
     - Вот  так.  Хотели отрезать нас,  а  попали в  клещи сами.  Спасибо,
товарищи командиры!
     Арсеньев хорошо запомнил урок  генерала.  Бывают случаи,  когда нужно
разделить свои силы,  чтобы зажать противника с  двух сторон и  уничтожить
его.  Это не вязалось с  представлением о  корабле,  но Арсеньев легко мог
вообразить,  что  он  командует эскадрой.  Это  сравнение вызвало  у  него
улыбку.
     Героем дня был,  конечно,  Яновский.  Если бы он решительно не пресек
панику,  пожалуй,  и  генерал не предотвратил бы катастрофы.  Танки с ходу
перебили бы всех бегущих им навстречу,  ворвались бы на хутор,  и тогда не
уцелел бы никто.
     Генерал уехал  на  восток  с  полком Могилевского.  Моряки остались в
качестве прикрытия,  а когда стемнело, ушел и морской дивизион. Он скрылся
в степных просторах, как исчезает корабль в морской дали.


                            3. ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

     Сменялись хутора и станицы, черноголовые поля подсолнечника, поникшая
под тяжестью колосьев пшеница и поблекшая от жары кукуруза.  А над головой
простиралось грозное в своей яркости небо, без единого облачка. К середине
дня оно выцветало от солнца и становилось мутно-бледным.  Неумолчно гудели
самолеты - "юнкерсы" и "хейнкели", "мессершмитты" и "фокке-вульфы". Редкий
день проходил без бомбежки.  К  ней привыкли,  как к неизбежному злу.  Как
только  раздавалась  команда  "Воздух!",   машины  сворачивали  с  дороги,
врезались в хрупкие заросли подсолнечника,  ломая толстые шершавые стебли,
а  за машиной оставался глубокий,  выше человеческого роста канал.  В чаще
стеблей было не так жарко. Прижавшись к иссушенной земле, люди ждали, пока
пройдут самолеты.  Только зенитчики оставались на виду,  но такова уж была
их судьба!
     Ночь приносила  облегчение.  Тьма давала отдых глазам,  разгоряченным
телам,  перегретым моторам.  И хотя,  казалось,  в  это  время  надо  дать
передышку  в  конец  истомленным  людям,  нельзя было упускать возможность
стремительным броском опередить противника,  уйти  из-под  удара  и  самим
нанести удар.  Если бы Сомина или Шацкого,  Ефимова или Клычкова попросили
пересказать события последних дней,  вряд ли кто-нибудь  из  них  смог  бы
изложить  эти  события последовательно и подробно.  С тех пор как дивизион
перешел через донскую переправу,  жизнь превратилась в  непрестанный  бой,
чередующийся  с  маршами.  Грани  суток  стирались,  потому  что  не  было
привычного для мирного времени сна, который отделяет один день от другого.
Только  теперь  Яновский  осознал  до  конца смысл распространенной фразы,
которую слышал раньше  сотни  раз:  "Не  зная  дня  и  ночи..."  Порой  он
удивлялся запасу человеческих сил в себе самом,  в командирах и матросах и
особенно в Арсеньеве.  Капитан-лейтенант все время  искал  врага.  Июль  и
август 1942 года, впоследствии вписанные в ту главу истории войны, которую
назвали  отступлением,  были  для   Арсеньева   и   его   части   сплошным
наступлением. Морской человек, привыкший к боевой рубке своего корабля, он
научился так разбираться в степных дорогах,  будто родился и вырос в  этих
местах.  Компаса и карты тут было недостаточно.  Требовалось особое чутье,
чтобы не запутаться в пыльных фарватерах полей.
     Назаренко знал, что нет такого задания, которое Арсеньев не выполнит,
будь у  него снаряды и  бензин.  Генерал не скупился на боезапас и горючее
для морского дивизиона. Не скупился он и на задания.
     После короткого отдыха в  станице Песчанокопской Арсеньев и  Яновский
были вызваны к генералу.  Назаренко,  обычно приветливый и спокойный,  был
чем-то взволнован.  Он сидел в  просторной избе под образами,  разложив на
столе карту, испещренную синими и красными дугами.
     - Садитесь, - сказал генерал. - Есть для вас подходящая работа.
     Моряки провели у генерала около часа.  Они узнали, что один из полков
опергруппы почти  целиком уничтожен авиацией.  Мотомехбригаду командование
фронта отозвало.  Она  ушла  к  Кубани,  на  новый  рубеж.  С  каждым днем
положение становилось серьезнее. Армейская разведка доложила о появлении в
этом  районе  танковой дивизии СС,  переброшенной с  другого участка.  Она
сосредоточилась  в  станице  Егорлыкской.  Дивизиону  предстояло  провести
разведку боем.
     - Выход -  сегодня в ночь,  - заключил генерал, - пехотного прикрытия
не будет.
     Последнее было не ново.  Моряки уже привыкли действовать без пехотных
частей.  Арсеньев отметил маршрут на своей карте. Условились о радиосвязи,
уточнили сроки.
     - Очень устали люди? - спросил генерал.
     - Очень, - сказал Яновский, - но задание выполним.
     - Как  всегда!  -  Назаренко улыбнулся.  -  Ну  что ж,  раз все ясно,
давайте ужинать.
     - А может быть,  лучше нам поскорее в часть?  -  спросил Яновский.  -
Надо успеть поговорить с матросами, кое-что проверить, собрать комбатов.
     Назаренко кивнул головой:
     - Толковый тебе попался комиссар, Сергей Петрович.
     - Моряк! - ответил Арсеньев.
     Генерал не  стал спорить,  хоть вовсе не  был согласен с  объяснением
Арсеньева.
     - Что  ж,   давай  тогда  на  дорожку  за  сухопутных  моряков,  если
отказываетесь от ужина... - Он налил стаканы.
     Арсеньев выпил залпом.  Яновский только пригубил и поставил стакан на
стол.
     Полчаса спустя они уже были в расположении части. Яновский отправился
по батареям, а Арсеньев вызвал к себе Земскова. Лейтенант молча откозырнул
и вынул из планшетки карту, перетершуюся на сгибах.
     Как всегда кратко,  Арсеньев поставил перед ним задачу, указал место,
где надо разбить огневую позицию.
     - Выехать  немедленно.  В  бой  не  вступать.  В  случае  обнаружения
противника на дороге -  сообщить по рации.  Если путь свободен - следовать
до места. Вопросы есть?
     - Нет. Разрешите идти?
     Вернувшись  к  своей  машине,  Земсков  застал  разведчиков в  сборе.
Валерка Косотруб сидел,  свесив ноги за борт,  и тихонько напевал на мотив
"Марша Буденного", аккомпанируя себе на новой гитаре:

                    Гвардейцы-минометчики идут вперед
                    За наше дело правое, за наш народ.
                    За наше дело правое
                    Идут матросы бравые -
                    Флаг миноносца нас ведет!

     - Все взяли? - спросил Земсков.
     - Полный боекомплект, гитара в том числе.
     - И где он достает эти гитары? - восхитился Журавлев. - Опять скажешь
"невеста" подарила?
     - Ясный факт!  - Валерка завернул гитару в шинель и положил ее на дно
кузова. Машина тронулась.
     В  сумерки  дивизион вышел  из  станицы Песчанокопской на  выполнение
боевого задания.  Арсеньев,  как обычно,  вместе с  Яновским ехал впереди.
Навстречу то и дело попадались группы бойцов, машины, всадники.
     "Все движутся на юго-восток, а мы на северо-запад, - отметил про себя
Яновский, - ну что ж, не в первый раз".
     Какой-то майор крикнул из кузова встречной машины:
     - С севера идут танки!
     - Что будем делать, Сергей Петрович? - спросил Яновский.
     - Выполнять приказ.
     Яновский  утвердительно кивнул  головой.  Снова  показались встречные
машины: полуторка и "зис" с автоматчиками. Арсеньев поставил свой "виллис"
поперек  дороги.   Ободранная  полуторка  круто  затормозила.   Из  кабины
высунулся немолодой уже капитан.  Он подтвердил, что немецкие танки прошли
с севера на Белую Глину.
     Капитан не  был похож на  паникера.  Он  вышел из  машины,  не  спеша
закурил, поинтересовался, почему у Арсеньева морская фуражка.
     - Идете прямо в мешок,  товарищи моряки,  -  сказал капитан.  - Я вас
предупредил. Уберите, пожалуйста, с дороги вашу машину.
     - Какое примем решение? - снова спросил Яновский.
     - Будем выполнять приказ.
     Арсеньев подозвал Будакова:
     - Беру боевые установки,  десять машин боепитания, орудия ПВО - ПТО и
санитарку.   Садитесь  в   мой  "виллис"  и   ведите  дивизионные  тылы  в
Песчанокопскую. Сегодня же отправьте машины за снарядами в Развильное.
     Будаков не уходил.
     - Ну, что еще? - раздраженно спросил Арсеньев.
     - Сергей Петрович, подумайте. Нельзя так рисковать.
     - Выполняйте приказание, товарищ гвардии майор.
     С боевых установок были сняты чехлы.  Люди разобрали гранаты.  Теперь
Арсеньев и  Яновский ехали на  подножках машины Шацкого,  положив по  паре
гранат  в  карманы.  Но  противник не  появлялся.  До  станицы Егорлыкской
оставалось несколько  километров.  Арсеньев  остановил  колонну  и  послал
вперед Бодрова с тремя матросами.
     Мичман пошел по  обочине дороги.  В  степи было тихо.  Из  станицы не
доносилось ни одного звука.  Когда поровнялись с  посадкой акации,  Бодров
приказал приготовить гранаты.  По  одному  спускались в  кювет.  В  кустах
что-то зашуршало, щелкнул затвор:
     - Хенде хох!
     Бодров размахнулся гранатой:
     - Я тебе дам "хенде хох"!
     - Мичман!
     - Валерка!
     - Так точно. Валерий Косотруб - сын собственных родителей!
     - Уф! - вздохнул мичман. - Чуть я тебя не взорвал, сукиного сына!
     - Чуть я тебя, товарищ мичман, не пустил на дно - рыб кормить!
     Из кустов вышли Земсков, Журавлев и разведчик казах Иргаш.
     - Мы уже разбили огневую, - сказал лейтенант. - Ведите сюда дивизион.
     Не прошло и четверти часа,  как на Егорлыкскую обрушились гвардейские
залпы. Арсеньев не пожалел снарядов - утром привезут новые.
     Розовое зарево  разлилось по  небу.  За  выпуклостью невысокого бугра
поднялось пламя.  Невидимые прежде,  встали на  фоне пламени черные стога.
Потом  их  заволокло дымом.  Моряки  смотрели на  далекий  пожар,  который
разгорался все более и более. Вероятно, горели бензоцистерны.
     Арсеньев вспомнил Констанцу.  Как и  тогда,  он  не  сомневался,  что
дерзкий налет  не  пройдет даром.  Нужно  было  уходить как  можно скорее.
Дивизион отошел километров на пять назад