ил наводку.  Артобстрел продолжался с прежней силой. Подняв
голову над краем щели,  Сомин с восхищением смотрел на Шацкого.  Раздалась
команда: "Залп!". И еще прежде, чем до батареи донеслись разрывы снарядов,
матросы уже принялись снова заряжать боевые установки.  Баканов не выходил
из укрытия. Он знал, что Шацкий отлично справится сам.
     Зарядив установки,  матросы побежали к  укрытиям.  Шацкий постоял еще
несколько секунд и тоже пошел к своей щели.  В это время снаряд разорвался
у  боевой машины.  Пламя  сразу охватило ее.  Загорелся бензин.  Оранжевые
языки  взметнулись вверх.  Шестнадцать длинных ракетных снарядов лежали на
спарках.  Еще  несколько мгновений,  и  они взорвутся тут же,  на  огневой
позиции.
     Раньше  чем  Сомин  успел  сообразить,   что  произошло,   Баканов  с
непонятным для его комплекции проворством выскочил из укрытия и бросился к
машине.  Схватив за стабилизатор один из снарядов,  он потянул его к себе,
вскинул на плечо и,  пригибаясь под тяжестью,  понес в сторону.  Несколько
матросов по  примеру комбата кинулись в  огонь.  Шацкий  сорвал  с  задней
стенки кабины огнетушитель.  Вместо того чтобы ударить кнопкой о землю, он
стукнул по ней своим пудовым кулаком и  направил пенистую струю под корень
языка пламени,  вырывавшегося из мотора. Моряки глушили огонь шинелями, но
он выскакивал из-под рук, прыгая им в лица.
     На спарках оставался всего один снаряд.  Баканов схватил его, отбежал
в сторону и бросил снаряд в пустой окоп. Потом он сделал несколько шагов и
опустился на траву. Все его лицо, грудь, ладони были обожжены.
     Матросы  положили  командира батареи  на  дно  укрытия.  Несмотря  на
страшные ожоги,  он  был  в  сознании.  Шацкий хотел напоить его из  своей
фляжки,  но  снова  запищал зуммер телефона.  Баканов открыл глаза  и  еле
слышно  прохрипел:  "...май  батарею".  Шацкий понял:  "Принимай батарею".
Машины снова ввели в укрытия. Артобстрел то ослабевал, то начинался опять.
Когда он достиг, казалось, предела, Шацкий сказал Сомину:
     - Вот теперь было бы нежелательно выводить машины из аппарелей.
     Сомин  указал  ему  рукой  на  небо  и   полез  наверх,   а   Шацкий,
приподнявшись над краем окопа,  смотрел на Сомина,  который среди рвущихся
снарядов корректировал огонь своих орудий по самолетам.
     К  середине дня  на  участок  дивизии генерала Поливанова подошли еще
один  полк РС  и  два  полка ствольной артиллерии из  резерва командующего
фронтом.  Поливанов не  пускал их в  дело.  Он видел,  что напор вражеских
контратак слабеет,  и  берег свои огневые средства для решительного удара.
Зато полк Арсеньева давал один залп за другим.
     Арсеньев на  своем  командном  пункте  чувствовал себя,  как в боевой
рубке корабля.  Он получал  задачи  от  высшего  командования,  выслушивал
доклады разведчиков-наблюдателей,  отдавал приказания своим дивизионам. Ни
на одну минуту из его сознания не исчезала общая обстановка боя. Яновский,
как  обычно,  находился  в одном из дивизионов.  Будаков работал спокойно,
четко,  без  ошибок,  но  по  легкому   подрагиванию   века   можно   было
предположить, что начальник штаба сдает.
     Командный пункт  все  время  был  под  обстрелом.  Снаряд  разворотил
блиндаж  радистов.  Арсеньев  приказал  установить  непосредственно на  КП
запасную рацию.
     - Надо перенести КП, - сказал Будаков, - нас уже засекли.
     Земсков пожал плечами: "Как может Будаков, опытный офицер, предложить
такую чепуху?  Прервать связь с дивизионами?  Выключить мозг полка хотя бы
на двадцать минут?"
     - А  если мы  все  погибнем здесь -  будет лучше?  -  сказал Будаков,
словно он понял мысли Земскова.
     Арсеньев не удостоил его ответом.  "Если меня убьют,  - подумал он, -
Будаков  может  наделать  непоправимые  ошибки.  Его  осторожность опаснее
нерасчетливой отваги Николаева.  Надо будет объявить, что в случае чего за
меня остается Николаев",  -  но тут же он решил,  что такие мысли приходят
только  от  крайней усталости.  Арсеньев верил  в  свою  неуязвимость.  Он
никогда не  говорил об  этом,  но  матросы были того же мнения.  Никому не
приходило в голову, что полк может остаться без Арсеньева.
     Тяжелый  снаряд  разорвался на  перекрытии блиндажа.  Верхние  накаты
разметало,  разъехались бревна, земля засыпала карту. Рация снова вышла из
строя. Будаков сидел, привалившись к стене. Его глаза были закрыты.
     - Есть у нас еще рация? - спросил Арсеньев Земскова.
     - В полковых тылах - две и по одной запасной в дивизионах.
     - Передайте проволочной связью в  любой  дивизион:  пусть  вызовут по
радио Ропака.  Приказываю направить обе рации с  радистами сюда.  Временно
переношу мой КП во второй дивизион.
     Он вышел из блиндажа и,  как ни в чем не бывало, спустился с кургана.
"Сейчас его убьют", - подумал Земсков. Капитан второго ранга, не торопясь,
шел по степи. Ни один осколок не коснулся его.
     Будаков открыл глаза, потер ладонью лоб.
     - Надо нам немедленно уходить отсюда,  - сказал он, стряхивая землю с
карты.
     - Такого приказания не было, - возразил Земсков.
     - Так я вам приказываю!  -  Будаков вытаращил глаза.  Его усы обвисли
вниз, как у запорожца. Левое веко сильно дрожало.
     Земсков понимал, что Арсеньев не зря оставил их на КП.
     - Капитан второго ранга  через  полчаса вернется,  -  спокойно сказал
Земсков, - кроме того, я не вижу подходящего места для нового КП. А идти в
дивизион не советую - по дороге могут убить.
     У Земскова и в мыслях не было намерения обидеть начальника штаба,  но
Будаков принял его слова за издевательство.
     - Приказываю вам немедленно идти во второй дивизион! - заорал он. - И
я тоже иду!
     Уже у выхода он обернулся:
     - Я еще с вами посчитаюсь за все, капитан Земсков!
     Земсков вызвал  по  телефону Николаева,  передал приказание командира
полка и  выглянул из  блиндажа.  Будаков,  пригибаясь,  бежал по темнеющей
степи. Близкий разрыв заставил его лечь. Потом он встал и пошел обратно.
     Когда  Будаков возвратился на  командный пункт,  Земсков встретил его
радостным сообщением:
     - Только что говорил с генералом Назаренко. Приказано быть готовыми в
любую  минуту  сопровождать  наши  наступающие  части  огнем  и  колесами.
Понимаете: наступающие!
     Вскоре  загрохотала  вся  артиллерия,   сосредоточенная  на   участке
дивизии.  В  сумерках  сверкали  орудийные  вспышки.  У  командного пункта
остановилась полуторка. Людмила и шофер внесли в блиндаж рацию.
     Увидев Земскова, которого она не ожидала здесь встретить, Людмила так
обрадовалась,  что даже забыла доложить начальнику штаба о своем прибытии,
но Будакову сейчас было не до формы.
     - Где вы болтались так долго? Немедленно установите связь с генералом
Поливановым!  -  Ему действительно казалось,  что прошло, по крайней мере,
несколько часов с того момента,  как Арсеньев ушел с командного пункта. На
самом деле прошло не более получаса.
     Земсков сел  рядом с  Людмилой.  Она почувствовала его руку и  крепко
сжала ее:
     - Андрей, я не думала, что ты здесь...
     - Я вас не слышу, - отозвался Будаков с другого конца блиндажа.
     - Я говорю, сейчас будет связь, - ответила ему Людмила. Не успела она
установить связь с  Поливановым,  как на КП появились Арсеньев и Яновский.
Оба были радостно возбуждены.
     - У аппарата Поливанов! - Людмила протянула трубку Арсеньеву. Капитан
2 ранга слушал и что-то записывал на папиросной коробке.
     - Есть,  товарищ генерал!  Высылаю!  -  Он положил трубку. - Земсков!
Берите своих разведчиков,  рацию.  Будете двигаться с наступающей пехотой.
Возьмите с собой флаг. Передадите его в батарею Шацкого.
     - И мне собираться? - с надеждой спросила Людмила.
     - Рацию возьмете в первом дивизионе, - сказал Арсеньев.
     Людмила не  могла оставить свой  пост,  чтобы хоть на  минуту выйти к
Земскову.  Она проводила его взглядом и еще долго смотрела на полуоткрытую
дверь блиндажа.
     Полуторка с  зенитным пулеметом стояла за холмом.  Земсков еще издали
показал жестом: "Заводи!"
     Из травы поднялась встрепанная рыжая голова:
     - Подъем! - закричал Косотруб.
     Лавируя между воронками и буграми,  машина покатилась вперед. Земсков
приехал в первый дивизион в тот момент, когда батареи перезаряжались после
залпа.  Шацкий  в обгорелой гимнастерке проверял наводку у одной из боевых
машин.  Земсков вручил ему флаг, затянутый в чехол. Моряк неловко взял его
забинтованными руками и позвал командира первой боевой машины:
     - Дручков, принимай Флаг миноносца. Наступаем!
     Сомин,  стоявший у  своих  пушек,  издали увидел Земскова.  Он  хотел
подойти к нему,  но с востока донесся густой гул приближающихся самолетов.
Выдергивая бинокль из футляра, Сомин крикнул:
     - К бою!
     Артиллеристы вскочили  на  платформы орудий.  Самолеты  шли  с  тыла.
Стволы  автоматических  пушек  повернулись  по   направлению,   указанному
Соминым.  Командиры орудий смотрели на него, ожидая команды. И вдруг Сомин
опустил бинокль:
     - Отбой! - закричал он. - Смотрите, товарищи!
     Казалось,   что  самолеты  мчатся  по  степи,  касаясь  травы  широко
раскинутыми крыльями.  Стремительные тени скользнули по огневой позиции. А
следом шла уже новая волна,  за ней третья, четвертая... В реве моторов, в
сплошном  грохоте  разрывов,   доносившихся  с  переднего  края,  потонули
радостные крики:
     - Наши! Наши! "Илы" идут!
     Более   сотни  штурмовиков,   прозванных  немцами  "черной  смертью",
бомбили,  обстреливали из пушек и  пулеметов,  дробили и  кромсали оборону
врага, уже потрясенную артиллерийским огнем.
     В  ушах еще  стоял гул авиационных моторов,  когда Поливанов приказал
двинуть  вперед  танки.  Вместе  с  танками поднялись в  атаку  шахтерские
батальоны.  А  впереди наступающих танков один за  другим ложились плотные
залпы гвардейских минометных дивизионов.
     Огневые позиции под  станицей Крымской,  где  моряки провели все  это
незабываемое  лето,  остались  позади.  Позади  остались  могилы  в  лесу,
увенчанные  латунными  якорями,   осыпавшиеся  окопы,  разбитые  блиндажи,
глубокие аппарели, из которых под огнем выходили для залпа боевые машины.
     На  рассвете генерал Поливанов доложил высшему командованию,  что  на
его  участке фронт  врага  прорван.  Командующий армией  приказал ввести в
прорыв конницу и гвардейский минометный полк моряков.


                              ГїЛїАїВїАї XII

                                 ВЕРНОСТЬ


                           1. ХУТОРОК НА ТАМАНИ

     Преследуя  отступающего врага,  дивизионы полка  Арсеньева шли  через
"Голубую линию", минуя развороченные укрепления, пересекая минные поля. Но
вот и они остались позади.  Наступило время,  которого так жадно дожидался
Арсеньев.  Враг отходил по всему фронту, местами наши части опережали его.
Не  ожидая  ликвидации  заслонов  и  опорных  пунктов,   советские  войска
продвигались вперед.  Теперь снова все решал маневр.  Но  уже не  один,  а
целых три "корабля в степи" шли под Флагом миноносца.
     Арсеньев направлял свои дивизионы по разным дорогам, пользуясь всякой
возможностью "достать"  залпом  противника,  чтобы  облегчить  продвижение
пехоты.  Когда путь преграждали многочисленные притоки Кубани,  болота или
сильные  заслоны  врага,  Арсеньев  обходил  их,  не  боясь  оторваться от
пехотных частей.
     На  четвертый  день  наступления полк  оказался  в  небольшом  хуторе
Кеслерово. Арсеньев приказал остановиться. Батареи заняли огневые позиции.
По  сведениям армейской разведки,  противник находился в  соседнем  хуторе
Павловском,  в  направлении на  станицу Варениковскую.  Однако Арсеньев не
решался без проверки дать залп по  Павловскому.  Там мог оказаться один из
передовых  пехотных  батальонов.   Начальник  штаба   хотел   отправить  в
Павловский  одну  из  дивизионных разведгрупп,  но  командир  полка  решил
послать Земскова.
     Вскоре Земсков возвратился в Кеслерово.  Командир полка  и  командиры
всех дивизионов ждали его в доме у дороги. Начальник разведки сообщил, что
в Павловском нет ни наших,  ни немецких частей.  Дорога свободна,  и  полк
может  беспрепятственно двигаться вперед.  Противник,  по мнению Земскова,
находился западнее - в Ново-Георгиевском и севернее - в селенье Адагум.  В
направлении  на  Ново-Георгиевскую  прошел батальон пехоты на автомашинах.
Земсков говорил с его командиром и обещал артиллерийскую  поддержку,  если
пехота натолкнется на упорную оборону.
     Будаков долго  изучал  карту,  сам  измерил курвиметром протяженность
дорог и с сомнением покачал головой.
     - Что вас затрудняет? - спросил Арсеньев.
     - По-моему,  не следует сюда соваться,  -  сказал Будаков,  -  немцы,
находящиеся в  Адагуме,  могут  нас  контратаковать,  а  сзади  все  время
слышится подозрительная стрельба.  Вы,  капитан Земсков, не имели никакого
права обнадеживать командира пехотного батальона.
     Арсеньеву не понравилась эта осторожность.
     - Как ты полагаешь, Владимир Яковлевич? - спросил он.
     Яновский посмотрел на Земскова:
     - Ваше мнение? Много войск в Адагуме?
     - Полагаю -  немного,  но, безусловно, есть танки. Если немцы захотят
подбросить сюда еще какие-нибудь силы,  мы  этого не  увидим,  так как они
могут подойти не только по шоссе,  но и  с правого берега Кубани.  Считаю,
что нужно немедленно двигаться вперед,  пока свободен перекресток дорог на
Адагум и на Варениковскую.  Даже если нам попытаются перерезать дорогу, мы
сможем прорваться на Ново-Георгиевскую,  а  там,  как я уже говорил,  наша
мотопехота.
     Яновский поддержал Земскова,  что же  касается Арсеньева,  то  он еще
раньше принял решение.
     - Капитан Ермольченко!
     - Слушаю вас, товарищ капитан второго ранга.
     - Высылайте  вперед  вашу  разведку  и  двигайтесь  полным  ходом  на
Ново-Георгиевскую.  Сейчас шестнадцать сорок пять.  В семнадцать тридцать,
не  позже  -  залп!  Установите связь с  командиром батальона,  о  котором
докладывал Земсков.  Действуйте сообразно обстановке.  Через  полчаса я  с
двумя дивизионами выйду следом за вами.
     Ермольченко попрощался и  отправился к  своим машинам.  Стоя у  окна,
Арсеньев и Яновский смотрели,  как машины вытягиваются в колонну на шоссе.
Несмотря на утомительные ночные марши, вид у бойцов был бодрый и веселый.
     - Ты не считаешь,  что мне следует поехать с  дивизионом?  -  спросил
Яновский.
     - Только   сейчас   хотел   тебе   предложить,   Владимир  Яковлевич.
Ермольченко -  горячая голова,  вроде  Николаева.  Твое  присутствие будет
очень полезно. Ты чего улыбаешься?
     - Нравится мне,  Сергей Петрович,  смотреть,  как выходят на  задание
наши машины.  Скоро будем с тобой у Керченского пролива,  а дальше - Крым.
Может, Октябрьские будем праздновать в твоем Севастополе!
     Арсеньев смотрел вперед на дорогу, теряющуюся в степи.
     - Севастополь - это хорошо, - сказал он. - Я дальше вижу...
     - Что?
     - Вижу,  как идут наши машины по  Украине.  Наверно,  на Днепре будут
жестокие бои.  А  может,  пошлют нас совсем на  другой фронт,  но  это все
равно.  Ты знаешь,  Владимир Яковлевич,  о чем я думал иногда,  когда было
очень  тяжело?  Я  представлял парад  на  Красной  площади  после  победы.
Проходят лучшие части,  особо отличившиеся в эту войну,  и среди них - наш
морской полк.  Боевые машины без чехлов, со снарядами на спарках, вступают
на  площадь.  Неподкрашенные,  какие есть,  с  вмятинами от  осколков.  На
головной  машине  развевается наш  флаг.  Идем  мимо  Исторического музея,
приближаемся  к  Мавзолею,   а  впереди  -   Василий  Блаженный  -   витые
разноцветные купола.  Мы  с  тобой  сидим  в  кабинах боевых машин,  а  на
трибунах у кремлевской стены - полно народу. Знамена, цветы. Много цветов.
И  почему-то мне представляется:  в  тот момент,  когда мы будем проходить
мимо Мавзолея,  оркестр заиграет знаешь что?  "Варяга"! В память всех тех,
кто не дошел до кремлевской стены...
     Никогда не  слыхал Яновский от  Арсеньева таких слов.  Вот,  кажется,
знаешь человека,  как  самого себя,  и  кто  мог  подумать,  что  мрачный,
холодный Арсеньев хранит в своей ожесточенной душе эту мечту?
     Дивизион Ермольченко уже  вышел  на  дорогу.  Яновский надел фуражку,
протянул руку Арсеньеву:
     - Я  пошел,  Сергей Петрович.  Ты очень хорошо сказал сейчас.  Я тоже
верю в это. Пройдут наши машины по Красной площади под Флагом миноносца, а
пока пройдем по дороге на Ново-Георгиевскую.
     Яновский уехал с дивизионом капитана Ермольченко.  Улеглась на дороге
пыль.  А  спустя полчаса в том же направлении вышли два других дивизиона и
штаб полка.
     В Павловском было тихо. Небольшой хутор, окруженный садами, напоминал
те кубанские хутора, которых так много было на пути моряков от Армавира до
Майкопа. Косые лучи пробивались сквозь зелень садов, выхватывая то яблоко,
то  ветвь  чернослива,  то  сочную  желтую грушу  среди  темных запыленных
листьев. Белые аккуратные хатки, разбросанные без всякого порядка, сбегали
к речке,  через которую были перекинуты две доски с шаткими перилами.  Под
мостиком оживленно беседовали гуси.  Кривая верба  отражалась в  спокойной
воде, а на вербе, над ручьем, сидел рыболов лет пяти, без штанов, с сачком
на длинной рукоятке.
     Машины управления полка  остановились у  самой воды.  Рыболов покинул
свою позицию, вошел в воду, доходившую ему в самом глубоком месте до пупа,
и уставился на машины.
     - Симпатичная речушка!  -  сказал один из связистов. - Интересно, как
она называется. Наверно, Павловка.
     - И вовсе не Павловка,  а Михайловка!  -  уверенно заявила Людмила. -
Она начинается у станицы Михайловской.
     - А ты откуда знаешь, лохматая? - удивился Косотруб.
     - Так это ж мои родные места.  Я сама родом из Варениковской,  а сюда
приезжала к  тетке чуть ли  не каждое лето.  Хочешь покажу запруду?  Можно
купаться! А то пойдем в колхозный сад. Там сливы - во какие! - она сложила
ладони лодочкой, показывая, какие большие сливы растут в колхозном саду.
     Журавлев расхохотался:
     - Ребята,  Людмила арбузы со сливами спутала! Хватит травить-то! Веди
в твой сад.
     В саду уже разместились боевые машины первого дивизиона.  Шацкий снял
Флаг миноносца,  укрепленный на  машине Дручкова,  аккуратно уложил его  в
чехол  и  спрятал в  железный ящик,  специально приделанный сзади  кабины.
Косотруб попробовал сливы.  Они действительно были очень большие,  но  еще
совсем зеленые.
     - Так пошли к твоей тетке,  значит?  -  он вопросительно посмотрел на
Людмилу. - Может, самогончиком угостит?
     Девушка замахала руками:
     - Что ты, что ты! Не дай бог! Тетка умерла еще до войны.
     - Ну,  тогда я сам пойду знакомиться с местным населением. Здесь есть
люди,  кроме твоей тетки,  царство ей небесное!  - Он сбил на затылок свою
бескозырку и направился в ближайшую хату.
     Никто не  умел заводить знакомства так  быстро,  как  Валерка.  Минут
через  пятнадцать  из  раскрытого окна  донеслись  звуки  гитары.  Людмила
поманила рукой проходившего мимо Сомина:
     - Слышал? "Колокольчики-бубенчики..." Вот проныра! Пойдем посмотрим!
     Здоровенный овчар бесновался у крыльца. Он кидался вперед, вставал на
задние лапы, до отказа натягивая цепь. Клочья пены падали из черной пасти.
     - Солидная собачка! - уважительно отметил Сомин.
     Людмила пошла прямо на овчарку:
     - Трезорка, Барбос, Полкан! Как тебя? Ну! Лежать, говорят!
     К удивлению Сомина,  пес успокоился,  погасил глаза и уселся, вывалив
толстый язык.
     - Ну,  вот так, молодец! - Людмила победоносно взглянула на Сомина: -
На меня ни одна собака не бросится!
     Они подошли к  низкому окну и увидели,  что Косотруб сидит на лавочке
между  двумя молоденькими девушками.  В  руках у  Валерки была  щегольская
черная гитара с  перламутровыми инкрустациями.  На  столе стояли закуска и
г