толом.  Она  заглушала свежее  дыхание
соседнего  гречишного  поля,  над  которым  уже  жужжали  первые  крылатые
разведчики с соседней пасеки.
     Пчела уселась на рукав комбата Сотника.  Он поманил к  себе наводчика
Ефимова:
     - Смотри, какое животное. С утра пораньше - на работу.
     - Пчела, товарищ капитан. Глядите, ужалит!
     - Никогда пчела первая тебя не тронет.  Оса -  другое дело, а пчела -
труженица!  -  Сотник  осторожно смахнул  насекомое на  ветку  и  пошел  к
командиру дивизиона.
     Арсеньев  собрал  комбатов на  северной окраине.  Отсюда  видны  были
дорога,  овражек и широкий влажный луг. Арсеньев объявил командирам приказ
генерала:  "Любой ценой продержаться четыре часа -  до девяти часов утра".
За это время из станицы должны были отойти артсклад, армейский госпиталь и
части, направляющиеся на берег Кубани.
     - Там создается прочная оборона, - пояснил Арсеньев.
     "Опять -  прочная оборона,  -  с досадой подумал Николаев.  - Сначала
говорили о прочной обороне на Дону,  теперь на Кубани. Какие еще реки есть
впереди?"
     Комбат Сотник думал о  том же,  но  по-своему:  "Всего четыре часа...
Побыть бы  подольше в  этой станице.  Что  от  нее  останется через четыре
часа?"
     Пономарев -  командир  третьей  батареи,  стоявшей  у  самой  дороги,
прикидывал, сколько залпов потребуется на четыре часа, если танки появятся
через часок. Впрочем, они могли появиться и быстрее.
     Ни у кого из троих комбатов не было вопросов.
     - Командир взвода ПВО - ПТО!
     Сомин вскочил:
     - Есть, товарищ капитан-лейтенант.
     - Ваши  орудия  поставите  рядом  с   третьей  батареей.   Окопаться.
Подготовиться к  стрельбе по  танкам,  но  в  случае  появления авиации  -
сосредоточить весь огонь на ней. Все.
     Командиры подразделений разошлись.  Сомин вошел во  двор,  где стояло
его орудие.  Бойцы ели абрикосы. Поужинать вчера не успели, а завтрака еще
не  было.  Гуляев разогрел на  своем камбузе вчерашний суп из овсянки,  но
Горич обнаружил,  что  суп прокис,  и  приказал вывернуть котел в  канаву.
Орденоносный  кок   только  теперь  закладывал  новую  порцию  "шрапнели",
сопровождая свои действия проклятиями по адресу военфельдшера.
     С тех пор как Сомин стал командиром огневого взвода, у него появилось
множество разных забот,  неизвестных раньше.  Даже  мысли  какие-то  новые
приходили в  голову:  "Скоро начнется бой.  Люди  голодные.  На  абрикосах
далеко не уедешь. Достать хотя бы молока".
     Сомин вошел в  избу.  Белкин и  Лавриненко остановились у  порога.  В
чисто  прибранной горнице  пахло  мятой.  Она  была  разложена пучками под
половиками из  сурового  полотна.  У  стола  без  скатерти  сидела  тучная
старуха.  У  нее  на  шее висел большой потемневший крест.  Солнечный свет
слабо  пробивался сквозь  занавески.  На  медных скобах кованого сундука с
высокой выпуклой крышкой вздрагивал отблеск огонька лампады.
     Сомин поздоровался,  остановившись на пороге.  Хозяйка встала,  пошла
навстречу, опираясь на палку:
     - Времена,  времена настали,  - бормотала она, - спаси, господи, люди
твоя...
     - Нам бы молока,  хозяюшка,  -  нерешительно попросил Сомин,  -  а мы
вам... - он задумался, что бы предложить старухе взамен.
     - Ишь ты! Раненый... Болит рука-то?
     - Не очень, хозяюшка. Значит, продадите молочка?
     - Дам, болезный, отчего не дать. Денег не надо. Что деньги - тлен.
     Она полезла в шкаф за посудой, но вдруг спохватилась:
     - А ты не комсомол?
     - Комсомол, - сказал Сомин.
     - Плохо,  соколик,  плохо.  Знать,  пришла тебе  пора.  Вот  и  ручку
поувечило.  Сказано в писании, - она перекрестилась, тяжело повернувшись к
образам,  -  всю  землю опутает проволока,  и  полетят птицы железные пить
кровь из живых людей.  Се есть света земного конец и спасутся праведные, а
неправедные будут гореть в бегучем огне.
     Сомин не стал вступать в антирелигиозный диспут и вышел.
     - Правильно говорит старуха, - заметил Лавриненко. - Разве не опутали
всю землю разными проводами, и вот железные птицы - тоже.
     - Надо было тебя к этой бабке командировать, - засмеялся Белкин. - Ты
у нас "преподобный", всю библию знаешь, как старшина роты Устав внутренней
службы. А насчет огня, так это ж фрицы горят от наших "катюш".
     Пророчество насчет железных птиц не замедлило осуществиться. Так и не
попив молока,  бойцы заняли места на орудии. Занятый отражением самолетов,
Сомин не заметил, как прибыла машина разведки. Следом показались на дороге
первые танки.
     Бой  развернулся,  как  обычно.  Батареи стреляли по  очереди.  Танки
несколько раз отходили и снова пытались прорваться.
     В  восемь часов пятьдесят минут в станице уже не было никаких частей,
кроме дивизиона моряков и роты пехоты.  Артсклад ушел. Должно быть, он уже
приближался  к  Кубани.  Но  теперь  в  дивизионе  не  осталось  и  одного
батарейного залпа, чтобы прикрыть свой отход. Пожалуй, в таком безвыходном
положении Арсеньев еще не бывал.
     Танки уже подходили к околице, стреляя на ходу из пушек и пулеметов.
     - Снаряды все, - сказал Яновский.
     Арсеньев кивнул:
     - Знаю. Будем отбиваться гранатами. Уйти невозможно.
     Яновский пожал ему руку:
     - Пойду на третью батарею.  Там труднее всего,  -  он быстро пошел по
деревенской улице. Между двумя хатами стояли оба тридцатисемимиллиметровых
автомата. Яновский услышал голос Сомина.
     - По головному,  бронебойным...  Курс сорок пять. Дальность - десять.
Скорость - двадцать...
     "Как быстро меняются люди,  -  подумал Яновский,  -  спокойный голос,
уверенность, а ведь знает, что вряд ли выберемся отсюда".
     - Короткими...  Огонь!  - выкрикнул Сомин. Он стоял, широко расставив
ноги,  у летней кирпичной кухоньки, какие бывают на Дону и Кубани в каждом
дворе. У той же кухоньки, с другой стороны, стоял комбат Сотник.
     "Ну, здесь обойдется и без меня", - решил Яновский. Он пошел к боевым
машинам и, обернувшись, на ходу, крикнул:
     - Правильно действуешь, младший лейтенант!
     "Тут есть еще кто-то,  кроме нас",  -  подумал Сомин, не принимая это
обращение на  свой  счет.  -  "Наверно,  пехотинцы или  бронебойщики.  Это
хорошо!" - Он не мог оторваться ни на миг от бинокля, чтобы обернуться.
     - Скорость - больше десять. Огонь!
     Яновский увидел,  как  завертелся на  сбитой  гусенице головной танк.
"Молодцы!  Но  все равно -  разве удержишь.  Надо подрывать боевые машины.
Второй раз в жизни приходится самим уничтожать технику. И какую!"
     Позади   дивизиона  раздался   характерный  густой   рев   реактивных
установок.  Над головой Яновского с шипением неслись снаряды. "Дивизионный
залп? Нет - полковой! Откуда?"
     Впереди,  за околицей, на лугу и на шоссе, разрывы множества снарядов
сливались в сплошной грохот.  Каскады выброшенной в воздух земли заслонили
танки,  и Яновский понял: "Генерал Назаренко не забыл о моряках". Пока они
сдерживали танки,  подошла подмога.  В  самый критический момент невидимый
морякам командующий дал полковой отсечный залп, прикрывая отход дивизиона.
     - По машинам! - скомандовал Яновский.
     В другом конце станицы раздался голос Арсеньева:
     - По машинам!
     Боевые установки уходили одна за другой. Яновский вспомнил о пехотной
роте, остававшейся вместе с моряками:
     - Солдаты! На машины!
     Матросы  сбрасывали  пустые  ящики  с  транспортных  машин,   солдаты
садились вперемежку с моряками.
     - Давай,   давай,   браток!   -   кричал  Шацкий,  усаживая  на  свой
"студебеккер" пехотинцев в  зеленых  касках.  -  Давай  все  сюда.  Машина
крепкая, выдержит!
     Уже   захлопывались  борта   автоматических  пушек   Сомина,   уходил
санитарный автобус,  а  над  ними  снова неслись в  сторону врага огненные
реактивные снаряды.
     Отъехав  на  полкилометра  от  станицы,  моряки  увидели  стоящий  на
позициях гвардейский полк "катюш" подполковника Могилевского.
     Арсеньев затормозил.  Вдали,  на пригорке,  стояли несколько военных.
Капитан-лейтенант узнал  генерала  Назаренко,  а  рядом  с  ним  сутулого,
узкоплечего подполковника Могилевского.  Оба  они  тоже  узнали Арсеньева.
Генерал помахал рукой, а Могилевский взял у радиста микротелефонную трубку
и что-то сказал. Арсеньев, конечно, не слышал его слов, но ему хорошо была
знакома эта гневная короткая фраза:
     - По фашистским захватчикам... Залп!


                         2. У КУБАНСКИХ ПЕРЕПРАВ

     Под Армавиром, где река Уруп сливается с Кубанью, в небольшом леске у
дороги шел военный совет.  Казалось, все повторяется, как прежде. Генералы
понимали,  что город будет оставлен,  а Кубань,  как и Дон,  не станет тем
рубежом, на котором кончится отступление.
     - Где сейчас находятся ваши полки РС?  - спросил командующий армией у
генерала Назаренко.  Получив ответ,  командующий сделал вывод:  -  Значит,
задержать своим огнем переправу войск противника вы не в состоянии.  Будем
искать другой выход.
     - Думаю, что смогу задержать, - сказал Назаренко.
     На  этом  участке у  него  был  только  морской гвардейский дивизион,
который в  штабе армии называли "Ростовским".  Тогда еще не было приказа о
присвоении частям  почетных наименований по  названиям населенных пунктов,
да  и  странно было бы  присваивать их  после сдачи очередного города.  Но
разные бывают сдачи городов!
     О  том,  как две с половиной сотни моряков сутки держали под Ростовом
авангард танковой армии, известно было во многих частях, и когда доносился
слух о новом дерзком маневре Арсеньева,  говорили:  "А, это те - ростовцы!
Тогда не  удивительно".  Мало кто  знал о  том,  что  ростовцы дерутся под
флагом "Ростова",  да и  не так уж важно было это совпадение.  Значительно
важнее  было  другое:  все  больше  и  больше  появлялось полков,  бригад,
дивизий,  в которых зрели внутренние силы для прекращения отступления. Эти
части отходили с  жестокими боями,  цепляясь за  каждый рубеж,  считая его
последним.  О таких говорили:  "Ну,  эти не хуже шахтерской дивизии" - или
"Маневрируют, как ростовцы!"
     Идея  прочной  обороны зрела  в  армии.  Эта  оборона,  еще  пока  не
существующая,  уже  выкристаллизовывалась  в  ходе  отступления.  Сгущаясь
вокруг отдельных стойких частей,  она рождалась изнутри в ротах, батареях,
эскадронах, опрокидывая убеждение о непреодолимости немецкого наступления.
Важнее всего  здесь был  пример.  Оказавшись рядом с  недрогнувшим полком,
другой полк тоже начинал драться так, будто отступать уже было некуда, а в
следующем бою этот полк сам показывал пример стойкости и упорства.  Каждый
новый  значительный рубеж  тормозил  катящийся вал  немецкого наступления,
предвосхищая новую, еще более значительную задержку. Так было и здесь, под
Армавиром.
     Назаренко ясно видел процесс,  происходящий в войсках.  Так же, как и
другие,  он не надеялся остановить немцев на Кубани,  но задержать их хотя
бы на несколько часов было необходимо.  Задержать во что бы то ни стало, и
не  только  за  тем,  чтобы  обеспечить возможность отхода  основной массе
войск, но и во имя будущего прекращения всякого отхода.
     - До  ночи можно удержать все переправы от Армавира до Невинномысска,
- сказал генерал Назаренко на военном совете армии. - Это сделают моряки.
     Командарм  с  сомнением покачал  головой,  но  согласился.  Назаренко
вручил Рощину боевое распоряжение,  а  через два часа дивизион моряков уже
вел огонь по переправам.
     На  высоком  восточном  берегу  накапливались машины  и  танки.  День
клонился к вечеру.  Немцы стремились еще дотемна перейти Кубань,  чтобы на
ночь закрепиться в Армавире и прибрежных станицах. Но в каком бы месте они
ни   пытались  навести  понтоны,   всюду  их  встречал  огонь  гвардейских
реактивных установок.  Так было и  у деревни Марьино,  и южнее -  в районе
Убеженской МТС, и еще южнее - у села Успенского.
     В  густом кустарнике,  у  реки,  стояла боевая машина второй батареи.
Педантичный, неторопливый Сотник пристрелялся к спуску дороги на восточном
берегу.  Он сам сел в кабину боевой установки,  и, как только какая-нибудь
немецкая машина появлялась на спуске к Кубани,  Сотник передвигал рукоятку
пульта  управления  на  один  контакт.  Арсеньев  возмутился,  увидев  эту
стрельбу:
     - Вы что? Бросаете одиночные снарядики? В бирюльки играете?
     К реке спускался грузовик с понтоном. За ним шел танк.
     Сотник послал снаряд.  Взорванный грузовик скатился с откоса,  а танк
поспешно повернул и ушел за обратный скат.
     - Понятно!  -  сказал Арсеньев.  Он не любил признавать свои ошибки и
просто отошел, предоставив Сотнику продолжать "игру в бирюльки".
     Батарея Пономарева дала залп по переправе у  хутора Вольного и  пошла
полным  ходом  на  новое  место.  Пока  противник  обстреливал оставленную
позицию,  батарея,  проскочив пять километров вдоль берега, уже вела огонь
из деревни Марьино,  а  к тому времени,  когда немцы снова начали наводить
переправу у  Вольного,  Пономарев,  возвратившись на прежнее место,  опять
встретил их залпом.
     Арсеньев  дирижировал  своим  дивизионом,   как   хорошо  сыгравшимся
оркестром.  Батареи били то  по две сразу,  то в  одиночку,  то отдельными
боевыми установками. Они сходились, расходились, меняли позицию, все время
передвигаясь вдоль берега.  Вольный,  Марьино, Убеженская, Успенское - все
четыре точки  переправ дивизион держал под  огнем,  маневрируя на  больших
ходах, как подлинный миноносец.
     От Армавира до Невинномысска - восемьдесят пять километров по прямой,
а  если  ехать  по  шоссе,  идущему с  северо-запада  на  юго-восток почти
параллельно изгибу реки,  то будут и  все сто.  Переправа у  Невинномысска
тоже входила в участок, порученный Арсеньеву. Он решил послать туда первую
батарею,  которая  только  что  взорвала  Успенскую переправу.  Арсеньев и
Яновский  посмотрели на  карту.  Примерно посередине пути  от  Армавира до
Невинномысска лежит  небольшое село  Успенское.  Здесь дорога удаляется от
излучины Кубани и выходит к реке только у самого Невинномысска.
     - Николаев будет  в  Невинномысске минут через сорок -  пятьдесят,  -
сказал Арсеньев.  -  Ему уже послано приказание по радио... - Он задумался
на мгновение.  -  Не нравится мне этот треугольник между рекой и  дорогой.
Сюда  легко могут просочиться автоматчики с  того  берега.  И  авиация еще
может сегодня налететь. Вот что: пошлем Николаеву взвод ПВО - ПТО.
     Яновский согласился,  но  он не мог не думать о  том,  что для Сомина
этот  рейд  будет  первым самостоятельным заданием.  Справится ли  он?  Не
растеряется ли, если встретится с какой-либо неожиданностью?
     Яновский пошел  сам  передать приказание Сомину.  Оба  орудия  стояли
невдалеке.  Темные  лица  бойцов  лучше  всяких  слов  говорили о  крайней
усталости.  Кое-кто из  них лежал на  траве.  Писарчук пришивал оторванную
подметку. Сержант Омелин и еще один артиллерист наблюдали за воздухом.
     Увидев Яновского,  Сомин подал команду "Смирно!",  остановился в двух
шагах от комиссара, подняв к козырьку забинтованную руку:
     - Взвод ПВО -  ПТО ведет наблюдение за воздухом.  Докладывает сержант
Сомин.
     - Чем вы сейчас занимаетесь, Сомин? Вы лично?
     Сержант  протянул  тетрадку.   Яновский  перелистал  ее.   На  первых
страницах формулы и  схемы  были  нечетко начерчены дрожащим,  неуверенным
почерком, будто писал малограмотный:
     "Ку  равно  Дк,  деленному  на  Дб,  Шу  равно  отношению  Пс  к  Пб,
помноженному на  В..."  На  следующей странице:  "Эллипс  рассеивания".  -
Подчеркнуто красным.
     Комиссар вернул тетрадку Сомину.  Он понял все.  Записи сделаны левой
рукой.  Этот парень -  настоящий человек.  Смертельно усталый, голодный, с
раненой  рукой,  он  находит время  среди  таких  напряженных боев,  чтобы
учиться.
     - У меня для вас новость, Сомин. Сегодня прибыл приказ. Вам присвоено
звание гвардии младшего лейтенанта.
     Сомин   растерялся   от   неожиданности.    Тогда,   на   позиции   в
Шах-Назаровской,  он  подумал,  что  комиссар назвал  младшим  лейтенантом
кого-то  другого.  Сержант не знал о  том,  что еще две недели назад его в
числе  нескольких других младших командиров представили к  званию младшего
лейтенанта. Яновскому пришлось преодолеть немалое сопротивление Арсеньева.
Теперь комиссар еще раз убедился в своей правоте.
     - Вам кто-нибудь помогает учиться?
     - Лейтенант Земсков.  Он сам предложил мне,  товарищ комиссар. Только
некогда, да и лейтенанта Земскова редко вижу.
     - Старшего лейтенанта Земскова! - с удовольствием поправил Яновский.
     Сомин обрадовался за  Земскова больше,  чем за себя,  но комиссар уже
заговорил о другом:
     - Вот  что,  Сомин.  Сейчас  тебе  предстоит  первое  самостоятельное
задание. Вот карта. Смотри!
     Через десять минут обе машины взвода ПВО -  ПТО  въезжали  в  горящий
Армавир. Войск здесь уже не было. Редкие жители перебегали от дома к дому.
На площади у районного  отделения  Госбанка  стояла  полуторка,  груженная
брезентовыми  мешками.  Прямо  из  окна  второго  этажа  в  машину бросали
бумажные пачки.  Из-за деревьев вынырнула пара "мессершмиттов".  Полуторка
тут  же  рванулась  и,  оставив облачко едкого дыма,  скрылась в переулке.
Самолеты пролетели.
     Кто-то ударил кулаком по крыше кабины.
     - Что такое? - спросил Сомин.
     - Товарищ командир,  -  кричал Лавриненко, перегнувшись через борт, -
остановитесь скорее! Деньги!
     Сомин   взглянул   на   мостовую.   Из   разорванных  пачек   торчали
десятирублевки. Ветер шевелил новенькими бумажками.
     - Давай вперед, Гришин! - приказал Сомин.
     Машины  пересекли  площадь.  Подпрыгивая на  разбитой  мостовой,  они
выходили на окраину.  Под косыми лучами заката что-то заблестело в пыли на
дороге.
     - А вот сейчас действительно станем!  -  Машина остановилась, и Сомин
велел  двоим бойцам подобрать консервные банки,  которые кто-то  обронил в
спешке. Находка была кстати. Двое суток бойцы не ели ничего, кроме сухарей
и каши из концентратов.
     Дорога поворачивала на юг.  Кубань скрылась за прибрежными деревьями.
С  каждой минутой Сомин  чувствовал себя  менее  уверенно.  Он  все  время
опасался какого-нибудь  препятствия,  которое  помешает выполнить задание.
Препятствие скоро  появилось.  Мостик  через  речку  оказался разрушенным.
Пришлось ехать в  обход по  проселочной дороге.  Она уходила в  сторону от
шоссе. Где-то впереди раздалось несколько выстрелов.
     Гришин остановил машину:
     - Не туда едем, командир! Дорога ведет на юг.
     Сомин  сверился  с  компасом.   Слабо  светящаяся  стрелочка  немного
подрожала и остановилась.
     - Разворачивайся!
     Поехали назад,  повернули направо,  потом налево.  Шоссе исчезло. Оно
должно было находиться где-то на северо-западе. Но проселочные дороги туда
не шли.  Коварно извиваясь,  они все время уводили в сторону.  Сомин решил
ехать проселками по компасу на юго-восток. "Где-нибудь выедем к Кубани".
     Они ехали около получаса и  наткнулись на хутор.  На краю поля стояли
три хатки и несколько амбаров. Одно окошко светилось.
     Сомин  послал  Омелина с  двумя  бойцами разузнать дорогу.  Посланные
скоро вернулись.
     - Здесь побывали немцы, - сказал Онелин.
     - Как они сюда попали?
     Омелин пожал плечами:
     - Перебрались как-то.  Ну,  завел ты  нас,  младший лейтенант!  -  Он
иронически подчеркнул новое  звание Сомина.  -  Пятеро немцев.  Спрашивали
насчет "катюш".
     - Что же ты мне сразу не сказал?
     - А я и говорю,  спрашивали.  Потом дали хозяину по шее за то, что не
знает, отобрали лошадей и ушли вон туда.
     - А на шоссе как выехать?
     - Тоже туда. На шоссе они и пошли.
     - Ну, история! Что теперь делать?
     - Ты и решай.  Ты -  средний командир,  а мое дело маленькое.  Я твой
приказ выполню.
     Сомин  внезапно обозлился на  этого чересчур исполнительного