ойна! - констатировал Ваня Гришин.
     Лавриненко что-то добавил в  связи с  хататутом,  но Сомин не услышал
очередного пророчества.  Затянув ремень,  он спустился на дорогу и  быстро
пошел к штабу. Артиллеристы укладывали свои пожитки.
     Спустя  полчаса оба  автоматических орудия вышли  вслед  за  машинами
первого дивизиона на выполнение боевого задания.  Это была первая операция
в  горах.  Арсеньев лично вручил Николаеву ленты для бескозырок с надписью
"Ростов".
     - Выдать всем. Пусть носят и знают!
     Предстояло пройти  километров сорок  по  горной дороге в  направлении
хутора Фанагорийского.  Там  завязались бои с  горно-стрелковыми войсками.
Хутор несколько раз переходил из рук в руки,  но немцы упорно держались на
горе Фонарь, откуда контролировались все подходы к хутору.
     Теперь моряки едва  ли  могли  встретить своего обычного противника -
танки.  Гораздо опаснее была  авиация,  поэтому все  были  очень  довольны
безлунной  ночью.  Пожалуй,  никто,  кроме  командира дивизиона Николаева,
выезжавшего в  разведку  вместе  с  Земсковым,  не  представлял себе,  как
затрудняет продвижение эта  глубокая тьма,  когда  в  двух  шагах исчезает
силуэт человека.
     Как  только свернули с  шоссе,  Николаев остановил колонну и  еще раз
предупредил всех водителей:
     - Ехать как можно осторожнее. Фар не включать ни в коем случае. Броды
переезжать на низших передачах, чтобы не заглох мотор.
     Тронулись. Тропа   вела  по  краю  обрыва.  Потом  она  спустилась  в
каменистое русло горной речки. Машины то и дело натыкались на камни. Ехали
со  скоростью  пешехода,  потому  что  перед  каждой  машиной шел человек,
указывая путь. Но это мало помогало. Шоферы не видели проводников. Высокие
автомобили цеплялись за ветки деревьев,  застревали в рытвинах. Ежеминутно
останавливались, чтобы вытащить то одну, то другую застрявшую машину.
     На  одной  из  вынужденных остановок  к  командиру  дивизиона подошел
краснофлотец. В его руке что-то светилось холодным сиянием.
     - В  чем  дело?   -   спросил  Николаев.  В  темноте  он  не  узнавал
подошедшего. - Что это у вас?
     - Я -  Газарян,  -  боец протянул светящийся предмет, - это гнилушка,
товарищ старший лейтенант.  Видите,  как светит?  Если идти перед машиной,
водителю будет видно, куда ехать.
     - Молодец! Хорошая мысль! - Николаев позвал командиров обеих батарей.
- Прикажите, чтобы перед каждой машиной шел боец с такой щепкой.
     Идея  оказалась действительно удачной.  Гнилушки  давали  очень  мало
света,  но,  следуя за  ними,  водители уже не  теряли из виду проводника.
Осторожно лавируя среди камней и деревьев, машины продвигались вперед.
     Тропа расширилась.  Горы  чуть  отступили вправо и  влево.  Это  была
площадка, заранее выбранная разведчиками для огневой позиции. Тут встретил
машины  дивизиона  полковой  разведчик  Иргаш.   Он   повел  Николаева  на
наблюдательный пункт. Вероятно, густая чернота ночи казалась Иргашу только
серой.  Он ни разу не оступился, уверенно шагая между рытвинами и камнями,
в то время как Николаев то и дело натыкался на препятствия. Ветки хлестали
его по лицу, камни подкатывались под ноги.
     Они долго карабкались по скалам,  цепляясь за деревья,  которые росли
прямо из  расселин.  Николаев не  переставал ругаться вполголоса.  Наконец
взобрались на  кручу.  Здесь уже ждал Земсков.  С  горы было видно,  как в
отдалении взлетают ракеты. Иногда мелькали цепочки трассирующих пуль.
     - Хутор Фанагорийский, - показал Земсков, - а правее - высота Фонарь.
     Послышался гул  самолета,  и  вдруг все  озарилось вокруг -  лесистые
склоны гор, узкая тропа, по которой прошел дивизион, и площадка, выбранная
под  огневую позицию.  В  воздухе висела гроздь белых шаров.  Они медленно
опускались   на    невидимом    парашюте,    заливая    всю    окрестность
мертвенно-зеленоватым,  но довольно ярким светом.  В  отдалении выплыла из
мрака гора Фонарь.  Осветительная ракета разгоралась все  ярче.  При  этом
свете можно было даже читать.  Светящийся сок стекал с белых шаров.  Капли
падали вниз и пропадали, а наверху кружил самолет, высматривая добычу. Так
продолжалось минут десять.  Постепенно свет  слабел.  Глубокие тени  снова
сомкнулись над дивизионом.
     Николаев не  стал  терять времени.  Раздался залп.  Глухо  загудело в
горах многократное эхо.  Еще  не  успели стихнуть отголоски разрывов,  как
снова появились самолеты. Приближаясь справа и слева, они выпустили по две
ракеты.
     - Засекают! - сказал Николаев. - Уходим!
     Машины  тронулись  в  обратный  путь.   В  глубоком  ущелье,  заранее
выбранном разведчиками, дивизион встретил рассвет.
     - Ну, как нравится горная война? - спросил Земсков.
     Командир дивизиона не  ответил на шутку.  Он думал о  следующей ночи,
когда придется давать залп с  той же позиции,  уже,  вероятно,  засеченной
врагом.  День прошел спокойно, если не считать того, что над ущельем много
раз проходили вражеские самолеты.  Одни из  них шли своим курсом,  другие,
видимо,  что-то  искали.  Ненавистная бойцам "рама" не  уходила в  течение
нескольких часов.
     - Вот горбыль проклятый! - Тютькин замахнулся камнем на самолет.
     - Это тебе не хататут! - мрачно заметил Лавриненко.
     Сомину очень хотелось открыть огонь по  корректировщику,  но Николаев
строжайше запретил  стрелять  по  самолетам до  того,  как  они  обнаружат
дивизион.  Кроме того,  по  опыту было  известно,  что  сбить "раму" почти
невозможно.  Она висела прямо в зените,  переваливаясь с боку на бок и еле
заметно продвигаясь вперед.  Скоро  на  корректировщика перестали обращать
внимание.  Но он,  видимо,  что-то заметил. Над ущельем просвистел снаряд,
потом второй.  Для боевых машин дивизиона,  стоявших в ущелье, эти снаряды
были практически не  опасны,  но  орудия Сомина,  установленные на  гребне
возвышенности, легко могли попасть под артиллерийский огонь.
     Стрельба  усилилась.  Теперь  каждые  полминуты падали  два  снаряда.
Сначала в отдалении раздавался звук выстрела, потом свист снаряда, наконец
близкий разрыв.  Бойцы Сомина помрачнели.  Одно  дело  вести бой,  отвечая
огнем на огонь, а другое - сидеть и ждать, пока в тебя попадет снаряд.
     - Прямо по нашему склону лупят!  - сказал Омелин. Он хотел предложить
Сомину временно отвести орудия в  ущелье,  но потом раздумал и  промолчал.
Зачем давать советы командиру?  Сам понимает. Если сочтет нужным, то и без
советов прикажет сменить позицию, а не сочтет - нарвешься на замечание.
     - Это   все  ты,  Тютькин,  с  твоим  хататутом!  -  злобно  прошипел
Лавриненко. - Накроемся мы тут. Это точно.
     - Ну  тебя  к  лешему с  твоим  "точно"!  -  вскочил обычно спокойный
Писарчук.  Лавриненко обиженно отошел от него и обратился к Куркину: - Мне
сон снился, будто переезжаем на другую квартиру. Городилось, городилось, а
потом вижу новый дом под железом,  и я туда несу швейную машину.  Ты знай,
Куркин,  ежели в новый дом переезжаешь или,  не дай бог,  полешь грядки во
сне, это... и говорить не хочу к чему.
     - Так тебе ж снилось - не мне! - огрызнулся Куркин.
     Со   зловещим   фырканьем   приближался  снаряд.   Все   инстинктивно
пригнулись. Чиркнули по листьям осколки, полетели камни.
     - Гаубица  крупного калибра,  -  понял  Сомин,  -  значит  обнаружили
дивизион. Хотят поразить навесным огнем.
     Его позвали к телефону. Сомин услышал голос Земскова:
     - Комдив  разрешил тебе  увести  людей  в  ущелье.  Оставь по  одному
наблюдателю на каждое орудие.
     - Пожалуй,   не  стоит,  Андрей.  Может  налететь  авиация.  Они  нас
обнаружили.
     - Я тебе сейчас не Андрей!  -  вспылил Земсков. - Выполняй приказание
командира дивизиона!
     Новый разрыв прервал разговор.  Осколком была повреждена линия связи.
По-прежнему кружилась "рама" и время от времени рвались снаряды.
     Пока летит тяжелый снаряд,  успеваешь многое передумать.  Кажется, за
время от звука выстрела до разрыва можно свернуть папироску.
     "Командир дивизиона не приказал, а разрешил увести людей, - рассуждал
Сомин,  -  а  Земсков на меня прикрикнул только потому,  что беспокоится о
нас.  Но  в  данном случае он  не  прав.  Корректировщик сейчас сообщит по
радио,  что  артиллерийская стрельба не  эффективна,  и  тут  же  появится
авиация".
     Снаряд разорвался с оглушительным грохотом.
     - Белкин!  - позвал Сомин. - Спустись в ущелье к командиру дивизиона,
скажи, что я не понял приказания. Нам нельзя сейчас уходить, - пояснил он.
     Артобстрел прекратился, но тут же, как и предполагал Сомин, появились
самолеты. Они шли прямо на дивизион. Сомин открыл огонь.
     Точные  короткие  очереди  заставили головной бомбардировщик изменить
курс. Бомбы легли на склоне горы. Ни один осколок не залетел в ущелье.
     Сомин,  разгоряченный,  в  расстегнутой  гимнастерке,  крепко  сжимая
бинокль обеими  руками,  следил за  самолетами.  Совсем недавно он  скинул
повязку,  которую носил  около  трех  месяцев.  Теперь на  правой руке  не
хватало одного пальца,  но это не мешало ни стрелять,  ни держать бинокль.
Большего сейчас не требовалось.
     Из-за    лесистого   далекого    склона    появилась   новая    волна
бомбардировщиков.  По их строю Сомин понял,  что самолеты будут пикировать
вдоль ущелья.
     "Эх,  жаль Белкина я отослал!" -  подумал Сомин.  Он послал наводчика
Тютькина на второе орудие,  стоявшее метрах в пятидесяти, а сам сел на его
место.
     - Скажи Омелину пусть ведет огонь самостоятельно с нулевых установок.
     Первый пикировщик ринулся вниз, включив сирену. Жуткий вой, усиленный
горным  эхом,   уже  не  производил  впечатления  на  зенитчиков.   Только
Лавриненко зажал пальцами глаза и уши.
     Сомин  нажал педаль.  "Рано!"  Малиновая трасса мелькнула под  брюхом
самолета,  который в следующее мгновение сбросил бомбы. Но, видимо, летчик
все-таки не выдержал характер. Бомбы легли с недолетом.
     Сомин обругал себя  трусом за  то,  что  выстрелил раньше времени,  и
навел перекрестие коллиматора на  следующий самолет.  Он  услышал выстрелы
второго орудия,  но сам не стрелял. В эту минуту он не думал ни о чем. Для
мыслей  просто не  было  места.  Все  сознание подчинялось одному желанию:
"Сбить во что бы то ни стало!"
     Самолет ускользнул из перекрестия,  и Сомин  понял,  что  стрельба  с
нулевых установок не дает успеха. Ведь пикировщики шли не прямо на орудие,
а чуть правее.  Здесь необходима была корректировка  с  помощью  курсового
угла  и угла пикирования,  но оторваться от штурвала Сомин уже не мог.  Из
командира огневого взвода он превратился в  простого  наводчика,  которому
надо подать команду. Прицельные стояли у своих механизмов, поставленных на
ноль, но командовать было некому.
     Уже  четвертый самолет,  заваливаясь на  крыло,  собирался кинуться в
пике, когда раздался властный, спокойный голос:
     - По  пикирующему...  Курс  -  сто  шестьдесят.  Вниз  -  тридцать...
Скорость - двести...
     Прицельные  немедленно выполнили  команду,  а  у  Сомина  от  радости
заколотилось сердце.  Он ни на мгновение не отрывался от коллиматора и уже
не выпускал самолет из перекрестия.
     - Вниз - сорок пять! Огонь!
     Пикирующий самолет  сам  налетел  на  трассу  снарядов,  направленную
наперерез его пути.  "Юнкерс" накололся на  нее,  как яблоко на  вязальную
спицу.  Он выпустил длинный дымовой шлейф и, не выходя из пике, ударился о
склон горы.  Следующий самолет сбросил бомбы куда попало. Быстро сменялись
команды: курс, скорость, дальность, вниз, вверх...
     Когда   скрылся  последний  самолет,   Сомин   отошел  от   штурвала.
Гимнастерка на нем была мокрой. У орудия стоял Земсков.
     - Ты командир взвода или наводчик?  -  спросил Земсков. - Разжаловать
тебя в рядовые за такую самодеятельность. Тогда насидишься за штурвалом.
     Сомин еще не оправился от радостного возбуждения.  У бойцов тоже было
отличное настроение.  Не каждый день удается сбить самолет!  Но Земсков не
собирался их поздравлять. Вид у него был крайне недовольный.
     - А почему второе орудие не стреляло? - спросил Сомин.
     - Это уж тебе надо знать.  Ты -  командир взвода,  -  Земсков положил
бинокль в футляр. - Пошли на второе орудие. Посмотрим.
     Когда они вошли в кусты, Сомин схватил Земскова за руку:
     - Спасибо  тебе,  Андрей!  Выручил ты  меня  не  в  первый  раз,  мой
командир...
     Земсков покачал головой:
     - Неважную  я  тебе оказал услугу.  Сбил-то самолет я,  хоть и твоими
руками.  Значит твой авторитет,  как командира,  подорван. Бойца я из тебя
сделал  неплохого,  а вот командир не получился.  Ну,  не подойди я в этот
момент, разбомбили бы немцы дивизион.
     Второе орудие оказалось поврежденным осколками бомбы.  Один из бойцов
был ранен.
     - И этого могло не случиться,  веди ты себя,  как командир,  а не как
рядовой!  -  Земсков  не  мог  удержаться от  упрека:  -  Личного  подвига
захотелось!  Как же ты не понимаешь, что командиру куда труднее, чем бойцу
- в  любом случае.  Не  надеялся,  значит,  на  своего наводчика.  Смотри,
Володя,  еще один подобный случай -  сам пойду к Арсеньеву, скажу, чтобы у
тебя отобрали взвод.
     Самолеты  больше  не  появлялись.  Дождавшись  ночи,  Николаев  повел
дивизион к  высоте Фонарь.  Снова  двигались ощупью,  вслед за  мерцающими
светлячками.   Николаев  опасался  вести  огонь  с  прежней  позиции.  Ее,
безусловно,  уже засекли,  но  позади не  удалось найти ни одной пригодной
площадки.  Командир дивизиона решил идти вперед.  Здесь дорога была лучше.
Горы широко раздвинулись, открывая долину. До передовых позиций противника
оставалось не более двух километров. Николаев позвал Бодрова:
     - Помнишь стога сена под Егорлыком?
     - Ну, помню.
     - А чем хуже кусты орешника?
     - Не  понимаю  вас,  товарищ  комдив!  -  Бодрову  нравилось называть
старого  корабельного товарища  командиром дивизиона.  Что  такое  старший
лейтенант? Мало ли их есть? А вот комдив - другое дело!
     - Эх,  морячило,  морячило,  а еще разведчик!  - Николаев сам был рад
своей  выдумке.  -  Замаскируем боевые установки ветвями и  в  промежутках
между ракетами будем продвигаться вперед.  Дадим по высотке вплотную,  что
называется - в упор, кулаком по морде. Понял?
     Матросы взялись за  топоры.  Как  только  машины были  замаскированы,
Николаев  начал  постепенно продвигать их.  Над  передним краем  время  от
времени  взлетали  ракеты.  Гора  Фонарь  надвигалась темной  массой,  как
сгусток мрака среди всеобщей мглы.
     Николаев выставил вперед  автоматические орудия  на  случай внезапной
контратаки.  Реактивные снаряды летели  через  голову Сомина.  Впервые ему
приходилось наблюдать залп РС, находясь впереди установок.
     Дивизион отстрелялся и  замер,  снова прикрывшись ветками и листьями.
Даже  если  самолеты  развесят  свои  белые  шары,  вряд  ли  они  заметят
замаскированные машины.
     Сомин ждал, что вот-вот загудят авиационные моторы, но самолеты так и
не появились. Вместо этого начался жестокий артиллерийский обстрел. Теперь
уже немецкие снаряды летели над головой.  Они рвались на вчерашней позиции
дивизиона. Николаев перехитрил!
     Наступил рассвет,  но  дивизион не трогался с  места.  За ночь машины
были до половины врыты в землю,  замаскированы еще лучше.  Утро началось с
пулеметной перестрелки. Как обычно, в небе болталась "рама".
     Валерка Косотруб пробрался ползком среди чахлой кукурузы,  которую не
успели  убрать  жители  соседнего хутора  Афанасьевский постик.  Разведчик
вынырнул у орудия Сомина:
     - Привет начальству!  Что,  загордился, салага? Как кубарик повесили,
старых друзей не стал признавать?
     - Что ты, Валерка!
     Разведчик поспешил поделиться своими новостями:
     - Ночью мы  со  старшим все  здесь облазили.  Очень здорово лег залп.
Накрыли две батареи и разогнали чуть ли не батальон фрицев. Теперь другое:
вы  держите ухо востро.  Вон там -  речка.  Видишь?  За ней сразу немецкие
секреты.  А у нас по этой стороне - никого. Был дзот - взорвали. Траншеи и
пехотные роты  -  правее.  А  слева  вас  могут обойти вполне свободно.  Я
специально пришел, чтобы вам об этом сказать.
     Пролетела эскадрилья тяжело груженных "юнкерсов". Валерка передразнил
их прерывистое гудение:
     - "Вез-зу, вез-зу"... А зенитки: "Кому? Кому?", а "юнкерс" - в ответ:
"В-вам!!! В-вам!!!"
     Бойцы смеялись:
     - Ну и трепло ж ты, Валерка!
     Косотруб сделал сердитую мину:
     - Я  вам не  Валерка,  а  старшина первой статьи,  командир отделения
полковой разведки.  Ясно?  - Он вынул из кармана пачку немецких сигарет: -
Так и быть, угощайтесь!
     Коробок  с   изображением  курящей  пышногрудой  красавицы  мгновенно
опустел. Лавриненко не досталось, и Косотруб вручил ему коробок:
     - На  тебе кралю!  Не  куришь,  так  хоть глазами поласкайся.  Знаешь
пословицу: "Закуривай, курячи. Кто не курит - блох ищи!"
     Лавриненко отшвырнул коробок,  но  и  тут  Косотруб не  оставил его в
покое:
     - Ты куда кинул,  "преподобный"?  Сейчас немцы увидят в стереотрубу и
скажут:  "Васисдас -  химмельарш?  Ахтунг панцерн - щи да квас!" По-ихнему
это значит:  "Кто тут нашими сигаретами кидается?  Наверно,  "преподобный"
Лавриненко".  Они  ж  не  знают,  что  ты  некурящий,  да  как шарахнут из
миномета!
     - Хватит, Валерка! - сказал Сомин. - Что ты к нему привязался?
     Разведчик попрощался.  Группу Земскова отзывали в расположение полка,
в Каштановую рощу.
     - Так не забудьте!  - напомнил Валерка: - Сразу за речкой - немцы. Не
суйтесь туда.
     Он пожал руку каждому,  в  том числе и  Лавриненко,  и снова пополз в
кукурузу. Черные ленточки извивались среди бледно-желтых стеблей.


                         5. КОНЕЦ "ПРЕПОДОБНОГО"

     Нежаркий осенний день тянулся бесконечно. Никто не отходил от орудия.
От  командира  дивизиона  не  поступало  никаких  распоряжений.  Вероятно,
дивизион был задержан по каким-то причинам общевойсковым командиром.
     Бойцы не  ели до  самого вечера.  Какая уж тут готовка?  Когда солнце
село,  Тютькин отправился по  воду к  ручью,  о  котором говорил Косотруб.
Скоро он возвратился с полным ведром.
     - Там,  у  самой  речки,  снаряд попал  в  блиндаж,  всех  побило!  -
рассказывал Тютькин,  разливая в котелки холодную ключевую воду. - Речушка
такая,  что курица перейдет,  а по той стороне никого не видать.  Немецкие
траншеи за обратным скатом.
     - Наверно, дадим еще залп и уйдем отсюда, - сказал Писарчук, - а пока
неплохо бы поесть. Как, командир?
     Белкин  вопросительно  посмотрел  на   Сомина.   Тот  разрешил  взять
несколько  банок  из  "НЗ".  Консервы  вскрыли  штыком.  Белкин  аккуратно
разделил мясо  на  девять частей.  Но  поесть не  пришлось.  Снова начался
ураганный обстрел. И опять, как в прошлый раз, снаряды летели через головы
Сомина и  его бойцов и  рвались далеко сзади,  в  районе вчерашней огневой
позиции.  Такой  обстрел не  мог  причинить никакого вреда,  но  вскоре  в
грохоте  разрывов Сомин  явственно различил близкие  автоматные очереди  с
тыла.
     - Неужели обошли?  Валерка как в  воду глядел,  -  сказал Тютькин,  -
паршиво получается!
     - Вот тебе, зараза, твой хататут! - огрызнулся Лавриненко. Его желтые
зубы стучали от страха.  -  Теперь все накроемся, господи спаси! Перенесут
огонь на нас, а сзади - немцы...
     - Заткнись! - прикрикнул на него Белкин.
     Лавриненко,  скорчившись,  полез в  аппарель орудия,  замаскированную
ветвями. Положение действительно казалось незавидным.
     Сомин подозвал Белкина:
     - Сейчас могут появиться с  фронта,  от речки.  Остаешься на орудии с
пятью  людьми.   Приготовить  гранаты.  Садись  за  штурвал  сам.  Нулевые
установки.  В случае чего -  лупи осколочно-трассирующим,  а я возьму Ваню
Гришина и еще двоих,  посмотрю, что делается в тылу. В случае надобности -
прикрою.
     Белкин кивнул г