й живот
вздувался горой под халатом.  Ноги в нечищенных сапогах упирались в стену.
Глаза были закрыты, но по дрожанию век Марина убедилась, что он не спит.
     - Опять сердце, Максим Тимофеевич?
     - Пустяки,  пройдет.  -  Степанов открыл глаза.  -  Как  тот солдат с
ранением в грудную клетку?
     - Плохо. Даша дежурит возле него.
     - А! Даша!..
     Дашенька -  медсестра,  прибывшая вместе с  Мариной,  не пользовалась
доверием Степанова.  Ей доставалось от него ежедневно, особенно после того
случая, когда начальник медпункта обнаружил толстенькую Дашеньку в овражке
с рыжим матросом, который нашептывал ей что-то под аккомпанемент гитары.
     - Отдыхайте, - сказала Марина. - Я пойду посмотрю.
     Степанов все же попытался встать, но тяжело плюхнулся на койку:
     - Что-то малость подгулял я, доктор. Дайте-ка мне руку!
     Марина принесла нитроглицерин,  но Степанов о нем и слышать не хотел.
Он встал, опираясь на плечо Марины:
     - А вы сильная! Такую тушу выдержит не всякая.
     - Я  ведь спортсменка,  Максим Тимофеевич.  Да  лягте вы,  ради бога.
Честное слово, напишу отцу, чтобы вас забрали с передовой.
     - Кому?  Какому отцу?  -  Степанов угрожающе сдвинул брови. - При чем
тут ваш отец?  -  И вдруг его осенило.  - Как же вы смели не сказать мне с
самого начала, что вы дочь Шарапова?
     - Но  это  же  само  собой  попятно,  раз  я  Шарапова!  -  пробовала
отшутиться Марина.
     - Ничего не понятно!  - Степанов рассердился по-настоящему. - Мало ли
на свете Шараповых?  Да знай я,  что вы - дочь главного хирурга армии - ни
за что не взял бы к себе на пункт.  Не люблю иметь дело  с  родственниками
начальства!
     - Ну,  отправьте меня, - виновато улыбнулась Марина, - только не надо
сейчас сердиться.
     Увидев, что лаской на буйного доктора не повлияешь, она силой уложила
его на подушку и сказала строго, как больному:
     - Лежать спокойно! У меня и без вас дела хватит!
     Степанов покорно принял нитроглицерин и пробормотал:
     - Нет,  доктор,  сейчас  я  уже  вас  отсюда  не  отправлю,  будь  вы
племянницей самого Бурденко.
     Марина пошла к солдату, раненному в грудь. Он спал.
     Дашенька приложила короткий палец к губам и прошептала:
     - Пожалуйста, доктор, посидите с ним минутку. Мне очень надо выйти.
     В  окошке  без  стекла,  прорезанном недавно в  глинобитной стенке по
распоряжению Степанова, показались два глаза, рыжий чуб и бескозырка.
     Дашенька шариком  выкатилась в дверь,  а Марина взяла руку раненого и
начала считать пульс.  "Неужели он где-то рядом, - думала она, - его могут
привезти  с  партией  раненых,  как  вот  этого  паренька,  а  могут  и не
довезти..." Далекая ночь в Подмосковье вспомнилась ей так ярко,  будто это
было вчера.  "Глупый,  милый Володя, если бы ты знал, как я люблю тебя, ты
уж, наверно, сам нашел бы меня..."
     В сарай вошли сестра и два санитара.  Марина могла оставить раненого.
Она вернулась к  Степанову.  Доктор сидел за  столиком,  подперев мясистое
лицо волосатой рукой.  Его редко можно было увидеть в бездействии.  Он или
работал или лежал без сил.
     - Что с вами? - спросила Марина. - Вам все еще плохо?
     Степанов посмотрел на нее с нежностью, которая казалась несовместимой
с топорными чертами его лица:
     - Плохо,  Мариночка?  - Он всегда называл ее только "доктор". - Какие
глупости! Мне - и вдруг плохо!
     На передовой начали рваться снаряды. Канонада постепенно усиливалась.
Степанов встал,  зачерпнул из ведра кружку холодной воды и,  наклонившись,
вылил ее себе на голову.
     - Ну, доктор, пойдемте! Скоро привезут раненых. Сегодня ассистировать
буду я  вам.  Да,  да!  Даже в  самых серьезных случаях.  А то хватит меня
кондрашка... Что тогда будете делать? Привыкайте, нечего лодырничать!


                            5. ТЫ - КОММУНИСТ!

     Земсков составлял разведсводку по данным наблюдателей дивизионов.  Он
удобно расположился в ложбинке,  поросшей густой травой,  у самой траншеи,
ведущей с  полкового КП на рацию.  В последнее время ему редко приходилось
бывать на передовой. Оставшись без помощника по оперативной части, Будаков
переложил много дел на плечи Земскова. Андрей скрепя сердце покорился.
     День  выдался не  очень  жаркий.  Утром налетали самолеты,  потом все
успокоилось.  С переднего края доносилась винтовочная перестрелка. Изредка
хлопал  миномет.  Земсков  нанес  на  планшет огневые точки,  обнаруженные
накануне группой Бодрова,  спрятал карандаши в полевую сумку и подложил ее
себе  под  голову.  По  склону холма  кто-то  подымался.  Земсков повернул
голову:
     - Людмила!
     Она  перепрыгнула через  узкую  траншею  и  села  на  траву  рядом  с
Земсковым.  Девушка  была  тщательно причесана,  что  с  ней  случалось не
всегда.  Земсков,  конечно,  не  заметил этого,  но он видел,  что Людмила
волнуется.
     После многомесячного перерыва они  встречались мельком раза  три,  но
так и не успели поговорить как следует.  Когда Людмила самовольно приехала
на передовую,  ее не отправили обратно только потому, что не было попутной
машины.  Яновский отчитал девушку и  послал ее во второй дивизион на место
раненого радиста. Несколько раз она приходила на КП полка, но поговорить с
Земсковым ей не удавалось -  он либо отсутствовал, либо занимался срочными
делами. Только теперь Людмила оказалась с ним наедине.
     - Как странно,  - сказала она, - я не видела тебя чуть ли не полгода,
а сейчас кажется будто вчера. И говорить нечего...
     - Зачем ты уехала тогда в армию?
     - Ты не понимаешь? - Она пристально всматривалась в черты его лица. -
А  ты  изменился.  Стал не  то  старше,  не то злее.  Наверно,  ни разу не
вспомнил обо мне?
     "Зачем  она  это  говорит?   -  подумал  Земсков.  -  Просто  женское
кокетство".  Ему  не  хотелось разрешать сейчас старый вопрос о  том,  как
относится к  нему Людмила.  "Вот обнять бы  ее сейчас,  прижать к  себе...
Зачем усложнять жизнь,  когда неизвестно, сколько она продлится еще - год,
месяц,  может  быть  минуту.  А  Володя Сомин?  Он  тоже  любит  ее.  Надо
поговорить начистоту, раз представился случай". Земсков подвинулся ближе к
Людмиле,  оперся рукой о  землю.  Людмила положила ладонь на его руку.  Он
вздрогнул. Девушка засмеялась:
     - Ты что, испугался?
     - Капитан Земсков! - позвали из блиндажа.
     - Я сейчас, - сказал он уже на ходу, - подожди меня, Людмила.
     Людмила ждала долго. Земсков разговаривал по телефону с разведотделом
штаба дивизии.  Потом на КП прошел Будаков.  Людмила легла плашмя в траву,
чтобы он ее не заметил.  Начищенный до зеркального блеска сапог мелькнул в
двух шагах на уровне ее глаз.
     Из  блиндажа доносились громкие голоса.  Через  некоторое время вышло
сразу несколько человек.
     - Где будем проводить партбюро? - спросил Яновский.
     Замполит   Николаева   Барановский  временно   выполнял   обязанности
секретаря парткомиссии. Он ответил:
     - Я думаю, здесь рядом, за траншеей.
     Людмила  встала  на  колени  и,   крадучись,  как  разведчик,  начала
спускаться  по   противоположному  склону  холма.   Кто-то  поднимался  ей
навстречу.  Девушка прижалась к земле. Под ее рукой хрустнула ветка, и тут
же она услышала слабый щелчок предохранителя пистолета. Пришлось встать. В
двух шагах стоял Сомин с парабеллумом в руке. Оба рассмеялись.
     - Ты чего крадешься?  Я думал,  какая-то сволочь сюда пробралась. Был
такой случай на КП полка Могилевского.
     Людмила не  умела  объяснить,  почему она  хотела уйти  незамеченной.
Вместо этого она спросила:
     - Ты уже не сердишься на меня? Посиди со мной, Володя.
     - Я  бы  -  с  радостью,  Люда.  Иду  на  парткомиссию.  Сегодня меня
принимают.
     Людмила положила руки на его погоны:
     - А ты тоже изменился...
     - Что значит тоже?
     - Да,  ты тоже изменился.  Плечи стали шире,  глаза уверенные,  голос
грубый. Ты двадцатого года? На три года моложе его... А я все-таки - дура.
     Она пошла дальше,  уже не  прячась,  а  Сомин направился в  ту  самую
ложбинку, где минуту назад Людмила ждала Земскова.
     Члены парткомиссии уже  были здесь.  Борис Иванович Барановский надел
очки.  Лицо его сразу стало старше.  Справа от  Барановского сидел,  обняв
руками худые коленки,  командир дивизиона Сотник - желтолицый, усталый, но
улыбающийся.  Слева  -  занял  место короткошеий крепыш Клычков.  Яновский
уселся немного в стороне, рядом с ним Земсков - на том самом месте, где он
сидел полчаса назад.  Красные и  желтые карандашные стружки пестрели среди
бледных стебельков.  "Людмила ждала,  ждала и ушла,  - думал он. - Сегодня
она была какая-то странная, а рука у нее все такая же - горячая и сильная.
Сегодня специально пойду в дивизион,  повидаю Людмилу.  Потом буду жалеть,
если не сделаю этого".
     Слова Сомина,  который,  по предложению Барановского,  рассказывал "о
себе",  Земсков воспринимал сквозь  поток  собственных мыслей,  как  фасад
вокзала,  который мы  видим  сквозь  мелькающие промежутки между  вагонами
проходящего поезда.
     - Родился в  двадцать первом году,  в  Полтаве.  Отец  -  инженер.  В
комсомол я вступил в восьмом классе...
     "Людмила ночевала в  его  палатке в  ту  ночь,  когда полк  вышел под
Крымскую,  -  вспомнил Земсков.  -  Он  мне ни слова не сказал об этом.  А
почему все-таки  она  была  сегодня такой взволнованной?  Мы  не  виделись
долго, но что из этого?"
     - В  армию  я  пришел со  второго курса  исторического факультета,  -
продолжал Сомин.
     - Это все известно,  -  перебил Яновский.  -  Ведь тебя не  так давно
принимали в кандидаты.
     Сотник  спросил  Сомина  о   дисциплине  в  его  батарее.   Вспомнили
прискорбный случай с Лавриненко.
     - По-моему, следует высказаться Земскову, - предложил Яновский.
     Земсков разом стряхнул с себя  все  мысли,  не  имеющие  отношения  к
приему Сомина в члены партии. Он посмотрел на своего друга. Сомин стоял, в
то время как все остальные сидели на траве.  Его пальцы перебирали ремешок
пистолета.
     "Волнуется!" - решил Земсков.
     - Я знаю Сомина лучше многих,  -  начал он,  - на моих глазах он стал
офицером  из   неуравновешенного,   смелого,   но  не  очень  выдержанного
мальчишки. Ты меня прости, Володя, но таким ты и был. Сейчас вопрос в том,
можно ли применить к  Сомину указание ЦК о  сокращении кандидатского стажа
для отличившихся в боях?
     - Вот именно!  -  подтвердил Барановский.  - За последние три месяца,
поскольку я знаю, ничем особым он не отличился, как и все мы, впрочем.
     - Можно! - сказал Клычков. - Можно применить! Был салага, стал моряк,
хоть и моря не видел. Я - за!
     Сотник кивнул головой:
     - Надо принять.  Три  месяца,  что мы  провели на  этом рубеже,  тоже
кое-чего стоят.  Я видел,  как Сомин командовал своей батареей,  когда они
сбили "юнкерса".  Прав  Земсков -  на  наших глазах вырос офицер.  Прости,
Андрей Алексеевич, мы тебя перебили.
     Земсков продолжал:
     - Мы с Соминым -  друзья. Не боюсь сказать это на парткомиссии. Сомин
не раз мне говорил,  что, когда я рядом, он действует решительнее. Я хочу,
чтобы лейтенант Сомин смело принимал решение в любой обстановке, даже если
он  будет один на один с  врагом,  даже если от его решения будет зависеть
судьба  всего  полка.   И  еще.  Больше  требовательности  к  подчиненным,
независимо от обстановки. Я, конечно, за прием.
     - Согласен,  -  сказал Барановский.  -  Ты что-нибудь хочешь сказать,
товарищ Сомин?
     Сомин вдруг вытянул руку,  поставив ладонь щитком, чтобы загородиться
от солнца. Барановский удивленно посмотрел на него:
     - Будешь говорить?
     - Воздух! - сказал Сомин.
     Через несколько секунд все услышали тяжелое гудение бомбардировщиков.
     Яновский поднялся и протянул руку Сомину.
     - Что ж,  товарищ Сомин,  возражений нет ни у  кого.  И  у меня тоже.
Слова Земскова -  запомни.  С этого момента ты - коммунист. - Он посмотрел
на   приближающиеся   самолеты.    Теперь   их   видели   все.   "Юнкерсы"
перестраивались на боевой курс.  -  Членов парткомиссии прошу спуститься в
блиндаж.
     - Я  -  на  батарею!  -  на  бегу  крикнул Сомин.  Яновский хотел его
остановить, но Сомин уже спускался скачками с холма.
     Заседание парткомиссии продолжалось под  грохот  бомбежки.  Вероятно,
командный пункт был обнаружен противником.  Четырехслойный накат трясся от
близких разрывов.
     - Заявление Косотруба у вас? - спросил Барановский Земскова.
     - Он его забрал обратно.
     - Почему?
     - Несколько дней назад я  его взгрел за прогулки на медпункт дивизии,
правда,  насчет заявления ничего не говорил.  В  тот же вечер является мой
разведчик: "Не имею права вступать в партию. Не чувствую себя достойным".
     В блиндаж вошел Арсеньев. Он приехал прямо из Краснодара, с совещания
у командующего фронтом. Все встали.
     - Товарищи  офицеры,   прошу  немедленно  разойтись  по   дивизионам.
Ожидаются серьезные события.  -  Арсеньев сел  за  стол,  на  котором была
разложена карта.  Один за другим все, за исключением Яновского и Земскова,
вышли из блиндажа. Бомбежка продолжалась.


                       6. МЫ ВЫРАСТИЛИ СВОЙ УРОЖАЙ

     Войска  противника  попытались  снова  перейти  в  наступление.  Наше
командование было  осведомлено об  этом заранее.  На  совещании командиров
частей,  где  присутствовал  и  Арсеньев,  представитель Ставки  -  Маршал
Советского Союза охарактеризовал общую картину на фронтах:
     - После  разгрома противника на  Курской  дуге  ряд  фронтов  добился
значительных успехов.  Взят Харьков, разгромлена таганрогская группировка.
Войска Центрального фронта вступили в северную Украину и очистили Донецкий
бассейн. Сегодня ночью ими форсирована река Сейм и взят штурмом Бахмач. На
Юго-Западном фронте идут бои за город Барвенково,  а на Южном - за город и
порт Мариуполь.
     Широким  движением  руки   маршал   указал   на   карте   территорию,
освобожденную за последние дни. Потом его рука легла на треугольный выступ
между Азовским и Черным морями:
     - Сейчас упорнее всего противник держится здесь. Он не намерен отдать
нам Таманский полуостров и открыть дорогу в Крым.  Мало того,  опираясь на
свои мощные укрепления,  именуемые "Голубой линией",  немцы надеются снова
развернуть  наступление  в  кубанских  степях,  прорваться  к  нефтеносным
районам и,  может быть,  даже  отрезать всю  нашу  кавказскую группировку.
Задача  заключается сейчас  в  том,  чтобы  выдержать натиск  гитлеровских
дивизий,  значительно пополненных войсками с других фронтов, и ответить на
контрнаступление немцев общим  наступлением наших  войск по  всему фронту.
Наше  командование предполагает нанести ряд  одновременных мощных ударов с
тем,  чтобы прорвать "Голубую линию",  ворваться на Таманский полуостров и
сбросить противника в море. Для этого есть все предпосылки...
     Когда  совещание окончилось и  Арсеньев  уже  собрался  уезжать,  его
вызвал  генерал  Назаренко.   Он  сообщил  капитану  2  ранга  только  что
полученные сведения о том, что ожидаются сильные контратаки противника как
раз на том направлении, где стоят моряки.
     - Это  лишает меня  возможности увести ваш  полк  на  отдых  даже  на
несколько дней,  - сказал генерал. - Авиаразведка засекла скопление пехоты
и танков в районе Молдаванское - Русское.
     - Разрешите спросить,  как вы  намерены использовать сейчас наш полк,
товарищ генерал?
     Назаренко хитро улыбнулся:
     - Что, надоело стоять под Крымской? Знаю - трудно.
     - Не в этом дело, товарищ генерал.
     - Нет, именно в этом. Потому и оставляю вас тут, что участок трудный,
но  дальше будет еще труднее.  Ты  слышал,  о  чем говорил маршал?  Он  не
сообщил некоторых деталей,  но тебе их надо знать.  Как только фронт будет
прорван,  мы бросим в прорыв механизированные войска,  в том числе и твоих
моряков,  Сергей Петрович.  И тогда, независимо от продвижения на соседних
участках,  ваша  задача  -  безостановочно двигаться  вперед,  маневрируя,
нанося фланговые удары.
     Арсеньев оживился. Это был тот род военных действий, который он любил
больше всего.
     - Значит снова "корабль в степи", товарищ генерал?
     - Да, снова! Но с существенной разницей.
     - Понимаю! Тогда мы маневрировали, истребляли врага и все-таки вместе
со всей армией отходили назад...
     - А сейчас, - голос Назаренко зазвучал грозно и уверенно, - сейчас ты
будешь  двигаться  во  всех  направлениях:   огибать  узлы  сопротивления,
совершать внезапные броски и  вместе со  всей  армией идти  только вперед!
Иначе быть не может!
     Глаза Арсеньева посветлели. Его взгляд был прикован к карте, будто он
видел уже на ней пути продвижения своих дивизионов.
     - Но помни,  Сергей Петрович!  - генерал сделал паузу и поднял  вверх
палец.  -  Тогда  у  тебя был "корабль",  сейчас "эскадра".  И не только в
степи,  а в узких межозерных  дефиле,  среди  болот  и  камышей  кубанской
дельты.  Мы будем с тобой говорить о конкретных задачах, когда они встанут
перед нами,  но уже теперь  ориентировочно  намечено  направление  дивизии
Поливанова,  с  которой  ты будешь действовать:  Крымская - Молдаванское -
Варениковская - Курчанская - Темрюк.
     - Скорей бы пришел этот день, товарищ генерал!
     - Это  зависит  от  нас,  -  Назаренко  предложил Арсеньеву папиросу.
Капитан 2 ранга стиснул ее в углу рта привычным движением челюстей.
     - Понимаю. Чем скорее мы отобьем волну контратак...
     - Именно!  Отразим эту  волну  и  тут  же,  не  теряя ни  часа,  сами
продолжим наступление,  которое было  прервано на  нашем фронте в  течение
всего лета.
     Арсеньев посмотрел в  окно.  Среди густой зелени там и сям золотились
приметы осени, как драгоценные награды на гимнастерке солдата.
     - Лето прошло, - сказал он. - Я и не заметил его.
     - Я тоже,  -  засмеялся Назаренко.  - Нам было некогда следить за его
ходом, но мы вырастили свой урожай, и сейчас настала пора уборки. Надо уже
теперь готовить технику к  быстрым и стремительным маршам.  Можешь уводить
по  одной  батарее  на  свои  исходные  позиции  в  лес,  чтобы  к  началу
наступления каждый винтик был на месте.
     - Я так и собирался сделать, товарищ генерал.
     - В таком случае -  все,  Сергей Петрович.  Надеюсь скоро увидим Флаг
лидера "Ростов" на берегу Керченского пролива.
     Арсеньев выехал из Краснодара поздно вечером.  Снова мелькали одна за
другой  знакомые  станицы:  Северская,  Холмская,  Ахтырская.  В  Абинскую
приехали на  рассвете.  У  ворот  свежевыкрашенного домика  стояла  группа
военных.  Вестовой держал под уздцы двух лошадей. Арсеньев тотчас же узнал
генерала Поливанова в его неизменной коротенькой шинели. "Виллис" подрулил
к воротам.
     - Тебя-то мне и надо! - обрадовался генерал.
     Арсеньев  удивился:  всего  несколько часов  назад  они  виделись  на
совещании у командующего фронтом.
     - Слушаю вас, товарищ генерал.
     - Я выехал раньше тебя,  -  рассказывал Поливанов,  -  и дернула меня
нелегкая отправить свою машину в  дивизию.  Доеду,  думаю,  по-стариковски
верхом.  Оно ловчее,  все как следует посмотришь дорогой.  А тут сообщили:
немец в  контратаку полез.  Будто услышал нечистый дух,  что  нам с  тобой
говорил маршал.
     Арсеньев распахнул дверку:
     - Прошу вас, товарищ генерал.
     - Проси не проси,  а придется тебе меня везти,  -  он похлопал по шее
лошади: - Отдыхай, Кролик. Видно, не скоро с тобой встретимся!
     Шофер с места рванул вперед.
     - Вот теперь самое время обо всем договориться,  Арсеньев,  -  сказал
генерал,  усаживаясь поудобнее. - Твои установки коротковато, брат, берут.
Еще бы с полкилометра. Возможно это?
     Арсеньев утвердительно кивнул:
     - Есть, товарищ генерал. Можем выводить машины из аппарелей.
     Именно этого хотел Поливанов.
     - Вот и ладно. А не хватит - подойдешь еще поближе.
     - Обязательно, товарищ г