ой  на
значительном расстоянии друг от  друга.  До  рассвета оставалось не  более
часа,  когда командир полка вернулся на командный пункт.  Здесь на вершине
холма уже  был  оборудован блиндаж в  три  наката.  Чуть пониже размещался
блиндаж  радистов.  Арсеньев  приказал связаться с  полковыми тылами.  Они
оставались в  том самом лесу,  километров за  десять от передовой,  откуда
полк пришел на этот рубеж.
     В    телефонной   трубке   раздался   голос    Людмилы:    "Передайте
восьмидесятому: Ропак выехал к вам".
     Радист  поднялся на  командный пункт  и  передал  эту  короткую фразу
Арсеньеву.  Командиры дивизионов,  которые пришли с  докладом о готовности
своих подразделений, встали при этом известии.
     - Через  четверть часа  боезапас будет здесь,  -  сказал Арсеньев,  -
встречайте.  Соблюдать полную  тишину.  Напоминаю:  начало артподготовки в
пять ноль-ноль.
     В пять  чясов  без одной минуты Арсеньев вышел из блиндажа.  Утренняя
свежесть еще властвовала над степью.  Бархатный шмель гудел  над  цветком,
перенесенным  вместе  с  дерном  на  перекрытие  блиндажа.  Гудение шмеля,
легчайший шелест трав -  и  больше  ни  одного  звука.  Впереди  -  только
холмистая  равнина.  Сзади  -  довольно  далеко  - обгорелые трубы станицы
Крымской.
     Секундная стрелка бежала по  кругу  маленькими прыжками,  преодолевая
одно  деление за  другим.  Когда  она  достигла цифры "12",  первый снаряд
прошуршал над  головой и  ушел в  расположение врага.  Тотчас же  со  всех
сторон  загрохотали десятки орудийных стволов.  Рев  гвардейских установок
слился с  басовитыми голосами гаубиц,  грохотом 152-миллиметровых пушек  и
тупым  стуком  полковых  минометов.   В  течение  нескольких  минут  степь
сотрясалась от артиллерийского грома. Потом все стихло.
     Арсеньев спустился в блиндаж. Разведка доложила, что залпами третьего
дивизиона подожжен хутор Тамбуловский - место скопления пехоты противника.
Но не прошло и нескольких минут, как противник открыл ответный огонь.
     Труднее  всего  пришлось третьему дивизиону,  находившемуся на  левом
фланге.  В узкой щели командного пункта дивизиона сидело пять человек. Они
с трудом могли повернуться между глинистыми стенами. Кроме этой земли, еще
хранившей следы лопат, люди не видели ничего. Бездонная голубизна майского
неба и влажная стена - вот и все. Над краем укрытия колыхались травинки.
     Лейтенант  Сомин  был  в  числе  пяти.  Два  орудия  из  его  батареи
находились  неподалеку,   два  других  -  в  противоположном  конце  дуги,
образованной боевыми порядками полка.
     Телефонист,  сидевший в  уголке  у  своего аппарата,  протянул трубку
командиру дивизиона.  Пономарев повторил то,  что ему передали с полкового
КП:
     - Цель номер четыре, два дивизионных залпа. Есть!
     Начальник штаба дивизиона Сорокин что-то  отметил на  своем планшете.
Через несколько секунд раздался залп,  а  за ним и  второй.  После второго
залпа снаряды противника стали падать чаще и ближе.  Слепой шарил огромной
рукой по степи. Разрыв справа, слева, еще слева, впереди.
     - Ну, теперь держись! - сказал Пономарев. - Взяли в вилку!
     Еще  один  снаряд разорвался позади дивизиона,  и  началась молотьба.
Пригнувшись  в  щели,  люди  прислушивались  к  отдаленным  выстрелам,  за
которыми  следовал  свист,  завершающийся  взрывом.  Казалось,  гигантские
молоты бьют по земле.  Удары обрушивались с  разных сторон,  иногда совсем
близко, и тогда небо над щелью застилало удушливым дымом.
     Сомин сосредоточенно выдавливал ногтем узоры на земляной стене. Такой
обстрел он переживал впервые. Несколько тяжелых батарей сосредоточили свой
огонь на позициях дивизиона. Ясно было, что противник решил уничтожить его
наверняка и не жалел снарядов.
     - Мы уже отсюда не выберемся, - сказал начштаба Сорокин. Пономарев не
стал ему возражать. Его губы были одного цвета с кожей лица.
     Секунды тянулись томительно. Соминым овладело какое-то оцепенение. Он
застыл неподвижно, и только ноготь большого пальца выдавливал на глинистом
срезе  все  новые и новые лунки.  Мысли всплывали и исчезали,  сменяя друг
друга,  отрывочные и туманные:  "Кто-то говорил,  что если  слышишь  свист
снаряда - не пригибайся - он уже пролетел. Своего снаряда не услышишь".
     Сомин пытался думать о Маринке,  вспоминать довоенные годы,  но мысль
все время возвращалась к словам Сорокина:  "Мы уже отсюда не выберемся..."
Еще  в  Москве  Яновский говорил  морякам:  "Страх  смерти  страшнее самой
смерти". Теперь Сомин понял эти слова.
     Невероятной силы  удар  обрушился  без  свиста.  Целый  рой  жужжащих
осколков пронесся над головой.  Комья земли посыпались дождем. Один из них
ударил Сомина по спине. Край укрытия сполз вместе со стеблями травы. Когда
дым чуть рассеялся, Пономарев поднял голову над краем щели и тут же нырнул
вниз:
     - Прямое попадание в соседнюю щель. Там все завалило.
     Запищал телефон.  С командного пункта полка вызывали Сомина. "Прибыть
немедленно!" - передал телефонист.
     - Чей приказ?  -  спросил Пономарев. Приказывал подполковник Будаков.
Пономарев матерно выругался:  -  Что же,  нельзя подождать,  пока кончится
артобстрел? Это ж на верную смерть - вызывать сейчас!
     - Ничего не поделаешь! - Сомин слабо улыбнулся. - Пойду.
     Он  схватился руками за края окопчика,  выпрыгнул наружу и,  пробежав
несколько шагов, бросился в широкую воронку.
     Сомин не раз слышал,  что два снаряда никогда не могут попасть в одну
и  ту же точку.  "Здесь я  в  безопасности",  -  подумал он,  но тотчас же
сообразил,  что это следствие закона рассеивания справедливо только в  том
случае, когда стреляет одно орудие. Сейчас огонь вели минимум три - четыре
батареи.  Сомин обозвал себя  дураком.  Теперь оцепенения больше не  было.
Мысль  работала спокойно.  Пробежав еще  несколько шагов,  он  снова упал.
Молоты  колотили  по-прежнему,  но  на  поверхности  земли  было  все-таки
веселее. Вдали виднелся холм командного пункта. Сомин опять вскочил. Прямо
перед его  лицом поднялся из  земли огромный желто-черный куст,  воздушная
волна ударила в грудь, осколок сорвал погон.
     Оглушенный,  он пролежал несколько минут, не понимая, жив он или нет.
Уши заложило,  глаза слезились.  Сомин пошевелил руками,  ногами, повертел
головой и пошел, уже не падая и не пригибаясь.
     Когда он добрался до холма и  вошел в блиндаж,  телефонист докладывал
командиру полка:
     - Прямое попадание в КП третьего дивизиона. Пономарев и все остальные
убиты. Сорокин тяжело ранен.
     - Не может быть! - воскликнул Сомин. - Я только что оттуда.
     - Точно, - подтвердил телефонист. - Передает командир батареи.
     Арсеньев провел ладонью по  лбу.  Все,  кто был в  блиндаже,  встали.
Несколько  секунд  продолжалось  молчание,   потом  Арсеньев  обратился  к
Будакову:
     - Вам  надо  немедленно идти  в  третий дивизион.  Там  остались одни
молодые комбаты.  Разберитесь во  всем  и  обеспечьте ведение огня.  Через
двадцать пять минут - полковой залп.
     Будаков  заторопился.  Бумаги,  которые он  пытался собрать в  папку,
разлетались под его руками.
     - Есть,  товарищ капитан второго ранга!  Разрешите только связаться с
дивизией, получить новые цели.
     - Разрешите  мне  пойти  в  дивизион!   -  поднялся  первый  помощник
начальника штаба - капитан Ермольченко. - Подполковнику Будакову все равно
придется возвращаться,  а я смогу пока остаться на дивизионе,  -  он надел
фуражку, сунул в карман портсигар и коробку спичек.
     Яновский пристально посмотрел на  капитана.  В  нем  не  было и  тени
рисовки.  Подобно многим русским лицам,  лицо  донского казака Ермольченко
говорило о присутствии татарской крови в каком-то отдаленном поколении его
предков.  Высокий,  пожалуй,  немного  грузный  для  двадцати  шести  лет,
Ермольченко производил впечатление человека,  у  которого смелость идет от
сознания собственной силы.  Сейчас  он  вовсе  не  считал,  что  совершает
какой-то  особо смелый поступок.  Риск,  конечно,  был,  но разве возможна
война без  риска?  А,  кроме того,  ему гораздо больше нравилось служить в
дивизионе, чем в штабе полка.
     - Пусть идет,  - сказал Яновский, - я тоже думаю, что начальник штаба
здесь нужнее.
     Арсеньев кивнул головой.  Ермольченко вышел,  а Яновский повернулся к
Сомину:
     - Вы чего ждете, Сомин? Ты его вызывал, Сергей Петрович?
     - Я  вызывал,  -  Будаков уже  обрел свой  невозмутимый вид.  -  Надо
перевести автоматические орудия в другое место.
     Яновский посмотрел на Будакова, не скрывая возмущения:
     - Для этого потребовалось вызывать человека во время артобстрела?
     Будаков сделал вид, что не расслышал.
     Из  первого и  второго дивизионов тоже  сообщили о  потерях,  а  день
только начинался. В этот день дивизии генерала Поливанова так и не удалось
продвинуться  вперед.   Понеся   большие  потери,   наступавшие  батальоны
возвратились на исходные позиции.


                               3. ПОПУТЧИКИ

     Вечером прощались с убитыми. Яновский пришел в третий дивизион вместе
с Соминым.  Трое офицеров и пять бойцов лежали рядом на траве,  засыпанной
комьями земли.  Лица убитых в полутьме казались похожими одно  на  другое.
Ермольченко,  которого  легко  было даже сейчас отличить от моряков по его
армейской фуражке, выстроил дивизион.
     - Вы что-нибудь скажете? - спросил он Яновского.
     Яновский сказал всего два слова:
     - Прощайте, товарищи.
     Тела положили в  кузов полуторки.  Их решено было похоронить в  лесу.
Это  поручили  Сомину,   так  как  ночью  его  орудиям  вряд  ли  придется
действовать.
     Двое живых  -  Писарчук  и  Куркин  -  сели рядом с мертвыми.  Машина
тронулась.  Яновский выстрелил из пистолета,  и третий  дивизион  из  всех
своих установок прицельным залпом по врагу салютовал памяти погибших.
     Проехав через Крымскую,  мимо разбитого консервного завода, выбрались
на шоссе.  В полнейшей темноте доехали до поворота на проселок к лесу, где
оставались полковые тылы. Здесь машину Сомина остановил верховой с красным
фонариком.  Другой  всадник подъехал к  кабине.  Его  небольшая лошадь все
время  мотала  головой.  В  стороне,  у  грузовика,  стоящего на  обочине,
виднелись силуэты еще нескольких человек.
     - Куда путь держишь? - спросил верховой, наклоняясь к окну.
     - В лес. Хоронить убитых, - угрюмо ответил Сомин.
     - Из какой части?
     - А сами вы из какой? Дайте дорогу!
     Всадник наклонился еще ниже:
     - Не узнаешь? А ну, взгляни!
     В  глаза  Сомина ударил свет  карманного фонаря.  Потом  желтое пятно
скользнуло по  шее лошади,  вверх по  шинели,  задержалось на морщинистом,
бритом  лице   немолодого  уже   человека  и   погасло.   Этого  человека,
предпочитавшего свою лохматую лошадку автомобилю, действительно знали все.
И как это Сомин сразу не узнал хрипловатый голос генерала Поливанова?
     - Простите,  товарищ генерал!  -  Он выскочил из машины и доложил:  -
Лейтенант Сомин из  гвардейского полка моряков.  Командира дивизиона везу,
Пономарева, и еще семь человек офицеров и матросов, - потом добавил совсем
тихо: - Обидно очень, товарищ генерал, вместе сидели, в одном окопе.
     Поливанов заглянул в кузов:
     - Знаю Пономарева.  Верно говоришь,  обидно. Еще немало здесь положим
народу, а голубую ленточку прорвем! Прорвем, лейтенант?
     - Прорвем,  товарищ генерал!  -  убежденно ответил Сомин.  -  Обязаны
прорвать.
     Генерал тронул лошадь:
     - Поезжай!  На обратном пути захватишь вот этих медиков,  - он указал
на темные фигуры, стоящие на краю дороги, - машина у них отказала. До утра
не починить.
     К  приезду Сомина в  полковые тылы могила была уже  вырыта,  так  как
Яновский заблаговременно отдал приказание по радио Ропаку.  В лесу под его
командованием оставалось  человек  сорок  -  шоферы  боепитания,  слесари,
бойцы, обслуживающие продсклад, зарядную станцию, камбуз.
     Мертвенно-голубой  свет  падал  узкими  лучами  из  затемненных  фар,
освещая могилу  и  людей,  выстроившихся рядом.  На  левом  фланге  стояла
Людмила с карабином у ноги.
     Сомин  подал  команду.   Прогремели  прощальные  залпы.  Комья  земли
застучали по крышкам снарядных ящиков.  Под этот стук Ропак сказал слесарю
из летучки:
     - Зайдешь утром.  Я  дам  чертежик.  Надо вырезать из  гильзы большой
якорь со звездой.
     Попрощавшись с Ропаком,  Сомин устало опустился на сиденье машины.  К
дверке кабины подошла Людмила.
     - Как там? - спросила она.
     - Сама видишь - трудно, открытая местность.
     - А  я  здесь сижу,  как  крольчиха,  когда люди воюют!  Возьми меня,
Володька...
     Сомин махнул рукой:
     - Ты  все такая же -  ни дисциплины,  ни порядка.  А  кто здесь будет
сидеть на рации?
     - Так нас же двое!  Я  и  Нурьев лопоухий.  Ничего ему не сделается -
один подежурит.
     - Нельзя. Будь здорова, Люда.
     Не  успела машина тронуться,  как Людмила ухватилась за  задний борт.
Куркин услужливо втащил ее в кузов.
     - Вот так-то лучше! - проворчала Людмила.
     - Лейтенант же запретил тебя брать! - недовольно проговорил Писарчук.
- Будет и тебе и нам.
     - Молчи,   тюфяк!   Испугалась  я  твоего  лейтенанта.  Повесили  две
звездочки - загордился!
     Она уселась спиной к кабине, очень довольная своей находчивостью.
     У  выезда с  проселка на  шоссе все еще стояли рядом со своей машиной
медики, о которых говорил генерал. Сомин велел шоферу затормозить.
     - Это вас приказал захватить Поливанов?
     - Нас, нас! - затарахтела коротенькая толстушка. Лица ее в темноте не
было видно, но Сомин решил, что она - круглолицая и курносая.
     - Долго же вы ездили, - продолжала толстушка, - можно съездить на тот
свет и обратно.
     Она,  конечно,  не  могла  знать,  что  Сомин  только  что  похоронил
товарищей. Безобидная шутка разозлила его. Он грубо оборвал девушку:
     - Хватит болтать! Полезайте в кузов!
     - Болтать!  Полезайте!  -  передразнила она.  -  Вы  бы доктору место
уступили в кабине, как женщине хотя бы...
     Сомин молча вылез из кабины и, обойдя машину спереди, помог толстушке
взобраться в  кузов.  В кабину кто-то сел.  Сомин тоже влез наверх,  и они
поехали.
     - Постой!  -  воскликнул Сомин.  - Вас же было двое! Одна в кабине, а
почему здесь опять двое?
     Людмила не  могла  удержаться от  смеха.  Он  немедленно узнал ее  по
голосу.
     - Ну, это уже черт знает что! Нашла время дурачиться! - Ударом кулака
по кабине Сомин остановил машину. - Вылезай! Пойдешь назад пешком!
     Сначала она попыталась спорить, потом вдруг смирилась.
     - Прости, Володя. Я сейчас слезу, - она выскочила из кузова.
     Произошла  секундная  задержка.  Хлопнула  дверца  кабины,  и  машина
покатилась,  подпрыгивая на рытвинах. Ехали не быстро, так как теперь тьма
была  такая,  что  только  фронтовой  шофер  особым  непостижимым  чутьем,
свойственным этим людям,  мог разбирать дорогу.  Проехали Крымскую.  Вдали
временами  вспыхивали  отблески  стреляющих орудий.  Машина  поравнялась с
глинобитным сараем,  белевшим во мраке,  и остановилась.  Сомин знал,  что
здесь находится ПМП  -  передовой медицинский пункт.  Женщина,  сидевшая в
кабине,   вышла.   Выпрыгнула  из   кузова  толстушка.   Сомин   не   стал
пересаживаться в  кабину,  так как до  огневых позиций полка оставалось не
более  километра.  Шофер  сворачивал самокрутку,  чтобы затянуться разочка
два.  Он  знал,  что  на  передовой курить ему  не  придется.  Женщины тем
временем отошли уже довольно далеко. Из темноты раздался голос толстушки:
     - Эй,   сердитый  лейтенант!   Как  тебя  звать-то?  Может,  придется
встретиться.
     Машинально Сомин назвал свою фамилию.
     Скоро  доехали  до  полкового  КП.  Надо  было  доложить  Яновскому о
выполнении печального поручения.  В кабине оставалась полевая сумка. Сомин
открыл дверку,  чтобы  взять  ее,  и  увидел,  что  рядом с  шофером сидит
женщина.
     - Не сердись, Володя, - сказала она, - я сама доложу кому хочешь, что
приехала самовольно.
     - Людмила!  Как ты сюда попала?  Черт,  а не девка! - Он накинулся на
шофера: - Вы что, дурачить меня вздумали!
     Тот был искренне удивлен:
     - Она же  сказала,  что вы послали ее в  кабину.  Так притиснули меня
вдвоем, что насилу управлял. Хорошо, что обе бабы не дуже толстые!
     Сомин плюнул и пошел на командный пункт.


                            4. ФРОНТОВОЙ ВРАЧ

     Старший лейтенант медслужбы Шарапова  вытерла  руки  куском  марли  и
присела  на завалинку,  прислонившись к горячей стене.  Труднее всего было
переносить жару.  За месяц,  проведенный на передовом  медицинском  пункте
дивизии,  доктор  Шарапова  привыкла  к  близким разрывам снарядов и к вою
пикирующих бомбардировщиков.  Работать,  не отходя от стола по многу часов
подряд,  ей приходилось и раньше,  но жара казалась невыносимой. Начальник
медпункта доктор Степанов работал в одном халате,  надетом прямо на тучное
тело.  Этот  тяжело  отдувающийся  толстяк  с большими волосатыми руками и
лицом пирата встретил Шарапову не очень  любезно,  когда  попутная  машина
привезла ее среди ночи.  Он даже не поздоровался,  только искоса взглянул,
свирепо сдвинув брови,  под которыми прятались  такие  черные  глаза,  что
зрачок невозможно было отличить от радужной оболочки.
     - Сколько вам лет? - он скомкал направление Марины и, не читая, сунул
его в карман халата.
     - Двадцать  один,   -   ответила  она,  зная,  что  сейчас  последуют
удивленные восклицания.  Чтобы предупредить их,  она тут же добавила:  - Я
выпущена  досрочно,  с  четвертого курса,  но  мне  пришлось  поработать в
больницах еще до выпуска, и вот теперь - в армейском госпитале.
     - Черт знает что!  Присылают девчонок!  Здесь не институт благородных
девиц, а фронт! - закричал он.
     Так началось это знакомство.  Скоро Степанов убедился в том,  что ему
прислали  неплохую  помощницу.  Она  обрабатывала всех  легко  раненных  и
уверенно ассистировала во  время операций.  Недели две спустя,  после того
как оба они всю ночь провели за работой, Степанов заявил:
     - Из вас все-таки получится врач, если не убьют до этого, разумеется.
     Марина улыбнулась.  Толстые губы Степанова, окруженные со всех сторон
густой щетиной,  тоже изобразили подобие улыбки. С этого момента они стали
друзьями, хотя Степанов вовсе не перестал орать на нее по всякому поводу и
без повода.
     Сейчас,  сидя на  завалинке в  тени,  Марина пыталась вспомнить,  что
произошло с  тех  пор,  как ее  по  собственной просьбе откомандировали на
передовой  медицинский  пункт  стрелковой  дивизии.   Но  сколько  она  ни
напрягала  память,   ей  представлялось  одно  и  то  же:  волосатые  руки
Степанова,  которые  неустанно  зашивали,  бинтовали,  извлекали  осколки,
накладывали гипсовые повязки.  Только об  одном  странном впечатлении,  не
имевшем отношения к работе,  Марина не могла забыть.  В ту ночь, когда она
приехала, ей послышалось, будто офицер, который привез их, назвал фамилию:
Сомин.  Она пыталась уверить себя,  что ей почудилось это.  Неужели же эта
встреча,   желанная,   долгожданная  встреча,  уже  прошла,  как  проходит
встречный поезд?  Неужели же это действительно был Володя, и она не успела
сказать ему ни слова?
     Раза два Марина получала весточки от отца.  Константин Константинович
был  все  время  в  разъездах по  госпиталям и  частям  армии.  Он  обещал
наведаться в  шахтерскую дивизию.  "Хоть  бы  на  десять минут заехал!"  -
мечтала Марина.  Она не чувствовала себя одинокой, но за последние полгода
привыкла видеть отца часто, советоваться с ним обо всем и теперь тосковала
без его сдержанной ласки.
     "Пора,  однако,  и честь знать! Хватит лодырничать!" - упрекнула себя
Марина.  Она  поднялась  с  завалинки  и  вошла  в  каморку,  отгороженную
фанерными листами.  Доктор  Степанов лежал  на  койке.  Его  толсты