все,  от  командира полка до кока.  Стройкой распоряжался Ропак.  Он и  не
вспоминал о своей печени.
     Ропак был всюду:  и  там,  где валили дубы,  и на дороге,  по которой
машины волокли на буксире тяжеленные стволы деревьев,  и  на берегу,  и  в
самой середине потока на  скользких камнях.  Арсеньев видел,  как  инженер
упал  в  воду.  Шацкий ухватил его  за  ворот шинели и  поставил на  ноги.
Инженер  отряхнулся,  как  пудель,  выплюнул грязную воду  изо  рта,  дико
посмотрел вокруг и тут же принялся орать на своего спасителя:
     - Куда сваю загнали? Это тебе не уголь кидать в топку! Тут соображать
надо!
     Людмила таскала бревна вместе с мужчинами. Она попыталась даже забить
сваю, но никак не могла размахнуться тяжелой кувалдой.
     - Девка!  По  шву  лопнешь!  Как  детей будешь родить?  -  кричали ей
матросы.
     Людмила не обижалась:
     - С  такими  кобелями старая лохань и  то  народит!  -  отвечала она.
Все-таки  кувалда была ей  не  под  силу.  Зато командир батареи Баканов и
начальник разведки первого дивизиона лейтенант Бодров забивали сваю с трех
ударов.
     "Любят, умеют трудиться наши люди! - думал Арсеньев. - Если бы всю ту
силу,  все нервы,  всю злость,  что идут на  войну,  употребить на  добрую
работу -  за год выполняли бы пятилетку!"  -  Арсеньев поймал себя на том,
что мысль эта принадлежит не ему, а Яновскому. Все-таки много своего успел
ему передать комиссар! Иногда даже против воли Арсеньев мыслил и рассуждал
так,  как Яновский.  Только теперь,  в отсутствие Яновского, он понял, что
тот не раз незаметно подсказывал ему решение,  а потом отходил в сторону и
говорил: "Командир решил!"
     Как  только было  положено последнее бревно,  Ропак  первым прошел по
мосту и провозгласил с другого берега:
     - Принимайте объект!
     Это была своеобразная приемка объекта.  Мокрые строители повскакивали
на  машины и  переехали по  мосту,  даже не оглянувшись на дело своих рук.
Только  Ропак  постоял несколько секунд  на  мосту,  притопнул сапогом,  в
котором хлюпала вода,  по  светло-желтому настилу со следами протекторов и
сказал, ни к кому не обращаясь:
     - Приличная работа. Меня, надо надеяться, переживет.


                              7. ГОРНЫЙ МАРШ

     Две боевые машины,  с трудом одолевая подъем, взбирались на небольшую
площадку  среди  крутых  склонов.  Рев  "студебеккеров"  заглушал  близкие
разрывы мин.  Человек сорок матросов, чуть ли не вся батарея, подталкивали
машины, уцепившись кто за рамы, кто за крыло, кто просто опершись ладонями
в огромные шины.
     Командир огневого взвода Ефимов толкал машину вместе со всеми:
     - А ну взяли!  Еще раз! - Ноги разъезжались в грязи, натруженные руки
кровоточили.  Наконец машина  твердо встала на  ровной площадке.  Командир
взвода вытащил из  футляра буссоль.  Этот прибор стоил ему немало мучений.
Недавний рядовой матрос-наводчик,  а потом командир орудия, Ефимов не имел
никакого  образования,   кроме  семи  классов  сельской  школы.   Когда  в
Каштановой  роще  его  принялись  обучать  тонкостям  артиллерии,   Ефимов
просиживал целые ночи над картой и целлулоидным кругом,  и все-таки у него
ничего не получалось.  Командир дивизиона,  бывший командир второй батареи
Сотник,  стучал  пальцем  по  крутому  ефимовскому лбу,  на  который падал
взмокший вихор:
     - Если орудие поставлено по буссоли на 45.00, куда оно смотрит?
     Ефимов только громко сопел  в  ответ.  В  конце концов Сотник доложил
Будакову, что из Ефимова ничего не получится, и весьма досадно, так как на
огневой  позиции  он  действует  превосходно.  Будакову  было  все  равно:
"Вычеркните из  списка.  Поставьте снова командиром орудия.  Не  выйдет из
него маршала артиллерии".  Но  Ефимов не сдавался:  "Шацкий может,  другие
могут, а я что - дурнее их?"
     На   помощь  пришел  Сомин.   Начали  заниматься  вместе.   Сомин  не
раздражался,  не удивлялся тому, что Ефимов не в состоянии постичь деления
угломерного круга.  Он повторял еще и еще то же самое, а когда собственных
знаний не хватало, шли к Земскову. На зачете Ефимов получил "хорошо", а по
практической стрельбе - "отлично". За время учебы он похудел не меньше чем
килограммов на  пять.  Зато,  когда  дивизион вышел  на  поддержку дивизии
Поливанова,   Ефимов  раньше  всех  овладел  навыками  работы  на  огневых
позициях.  То,  что он усваивал,  держалось в голове незыблемо,  но всякий
раз,  беря в  руки буссоль,  новый командир взвода не  мог не  выругаться,
вспоминая, как измучил его этот в сущности простой прибор.
     Лишь  только успел Ефимов дать  залп  с  новой позиции,  как  загудел
зуммер телефона:  "Выводите машины на дорогу,  поскорее!"  -  приказали из
штаба.
     Спускаться с этой кручи было, пожалуй, еще труднее, чем подыматься на
нее.  У  самой  дороги  матросы встретили генерала Поливанова и  командира
полка. Пока устанавливали орудия, до Ефимова долетели обрывки разговора:
     - Положение тяжкое,  -  говорил генерал.  - Числом мы слабее. Надобно
схитрить, моряк.
     - А если фланговый маневр, товарищ генерал?
     - Дело милое, только здесь тебе не степь и, тем паче, не море.
     Больше Ефимов ничего не слышал.  Он снова давал залп за залпом, потом
сменял позицию,  и  опять матросы катили в  гору,  уже на  другую площадку
четырехтонные "студебеккеры".  А Поливанов с Арсеньевым пошли дальше.  Они
побывали  на  позициях  третьего  дивизиона  и  к  вечеру  возвратились на
командный пункт  дивизии.  Уже  больше  недели полк  Арсеньева поддерживал
шахтеров.  Дивизионы Сотника и Пономарева стояли на главном направлении, а
дивизион Николаева,  отведенный после боев под Фанагорийской в  Каштановую
рощу, должен был через сутки прийти на подмену.
     Поливанов подвел Арсеньева к карте:
     - А может,  прав ты,  моряк.  Гляди-ка!  Вот перевал.  Его и летом-то
машины проходят с трудом, а сейчас в грязь и вообще нет пути.
     Арсеньев следил за желтым ногтем генерала,  который уперся в  поселок
Чилипси, где кончалась дорога.
     - Могут немцы ожидать отсюда удара? - опросил Поливанов.
     - Нет.
     - Значит, именно здесь надо ударить.
     Арсеньеву  уже   был  ясен  план  генерала.   Задача  казалась  почти
невыполнимой, но в случае успеха...
     - Удивить - победить!  - сказал генерал.  - Мудрые  слова!  Давай-ка,
брат,  неси  свой  Флаг  миноносца на Лысую гору всем ведьмам на страх,  а
альпийским стрелкам - тем паче! Какой дивизион пошлешь?
     Арсеньев вырвал  из  полевой книжки  листок  и  начал  писать  боевое
распоряжение.  Через полчаса радист в  Каштановой роще уже принял цифровые
группы шифра, а на рассвете Николаев повел свой дивизион в балку Чилипси.
     Там,  где от шоссе отходила на север узкая горная дорога, моряков уже
дожидались  гусеничные тракторы,  посланные  Поливановым.  Вслед  за  ними
приехал на "виллисе" Арсеньев.  Он привез с  собой затянутый в  чехол флаг
лидера "Ростов". Его тут же укрепили у правой дверки первой боевой машины.
Командиру полка  хотелось  самому  провести  дивизион  через  Лысую  гору,
ударить по-суворовски во фланг ничего не подозревающему врагу. Но теперь у
Арсеньева было  три  дивизиона.  Свой  удар он  должен был  нанести руками
Николаева,   оставаясь  на  командном  пункте  дивизии.   Арсеньев  кратко
охарактеризовал  командиру  дивизиона  положение  поливановцев.  От  удачи
намеченной операции зависело многое.
     - Все ясно? - спросил Арсеньев.
     Командир дивизиона кивнул головой:
     - Завтра в  пятнадцать ноль-ноль будем в  указанной точке,  в  районе
хутора Красный. Там встретим Земскова.
     - Земсков вышел.  Будет раньше вас.  -  Арсеньев протянул руку: - Ну,
счастливо!
     Первый дивизион с юга, а полковая разведка с юго-востока шли в одну и
ту же точку.  Больше  суток  пробирались  машины  Николаева  через  горный
перевал.  В самом начале пути они проскочили пространство, простреливаемое
артиллерией врага,  и скрылись в глубоком ущелье.  Отсюда тропа  вела  все
время в гору. На буксире у тракторов машины подымались вверх, отвоевывая у
горы метр за метром.
     Все выше, выше. Одна машина за другой.
     - Отдать трос!
     - Цепляй! Пошел!
     Вот уже кончились дрожащие мокрые деревья, их сменили редкие кусты, а
еще выше открылась безлесая вершина,  давшая название этой горе.  Верховой
ветер хлестал дождем под низкими облаками.  Еще полкилометра -  и кончится
вязкий глинистый подъем.
     В  кабине первой боевой машины ехал командир взвода Шацкий.  Трактор,
который тянул  машину на  буксире,  выполз уже  на  сухое место.  Под  его
гусеницами загрохотали мелкие камни.  Но  вдруг  Шацкий почувствовал,  что
машину  относит вправо.  Он  раскрыл дверцу кабины.  Весь  грунт  вместе с
машиной, с последним чахлым кустом, медленно двигался вправо. Оползень!
     Машина угрожающе накренилась.  Гудя  и  дрожа,  натянулся до  предела
трос, и трактор остановился.
     Шацкий посмотрел налево - почти отвесная  стена,  направо  -  даже  у
такого человека,  как Шацкий, закружилась голова и клейкий комок подступил
к глотке.  Скользкая почва круто уходила вниз,  под обрыв. Там, на глубине
более  километра,  деревья  казались  мелкими  кустиками.  Едва  заметный,
извивался поток.  Люди соскочили с  машины,  схватились  за  трос.  Сзади,
задыхаясь,  бежал в гору Николаев.  За ним,  скользя,  падая,  цепляясь за
кусты,  поспевали матросы.  Еще несколько человек,  и  командир  дивизиона
вместе  с ними,  ухватились за трос,  но зыбкая почва уходила у них из-под
ног.
     Николаев видел бледные лица, искаженные напряжением. У него мелькнула
мысль:  "Сейчас вместе с  машиной все  сорвутся в  пропасть".  Но  люди не
хотели погибать.  Кто-то  отпустил трос,  и  сразу все  руки оторвались от
натянутой струны. Только Шацкий у самого радиатора повис, навалившись всем
телом на буксир,  будто он один мог удержать машину. Его глаза, выпученные
от натуги,  встретились с глазами командира дивизиона. Николаев вскочил на
крыло машины, рванул за тесьму, охватывающую чехол, сорвал мокрый брезент.
Бело-голубой Флаг миноносца захлопал на ветру.
     Должно быть,  как  всегда в  минуту смертельной опасности,  Николаеву
захотелось  увидеть  этот  Флаг,   не  дать  ему  обрушиться  в   пропасть
скомканным,  в  мокром чехле.  Все  это  Николаев понял  только много дней
спустя. В тот момент он сам не знал, что делает.
     Маленький Дручков отпустил куст, за который он держался:
     - Флаг!  - закричал он. - Наш Флаг! - И, подбежав к машине, ухватился
за  крыло.  Шацкий,  перебирая руками  вдоль  троса,  добрался  до  самого
трактора.  Он  ощутил под ногами неподвижную землю и  гаркнул во  всю силу
легких:
     - Матросы! Сюда - на твердое!
     Его поняли мгновенно.  Люди кинулись вперед. Хватаясь друг за друга и
за уползающие кусты,  они добирались до твердой земли и снова хватались за
трос.  Сорок пар  исколотых ржавой проволокой рук  тянули изо всех сил,  а
оползень продолжал свое  безостановочное движение вниз.  Но  боевая машина
уже тронулась с места,  и сразу двинулся вперед трактор.  Машина встала на
твердую почву,  а еще через несколько секунд оползень соскользнул с обрыва
вместе с кустами, как скатерть со стола, и обнажился свежий пласт земли.
     Прошло немало времени,  прежде чем  матросы пришли в  себя.  Николаев
провел грязной рукой по лицу,  посмотрел на машину,  на которой развевался
флаг,  потом  на  своих  людей  и  вдруг улыбнулся.  Замполит Барановский,
шатаясь, пошел за второй машиной. За ним тронулись остальные.
     Через два  часа все машины дивизиона форсировали перевал.  Лысая гора
была побеждена.
     Дальше встретились еще и кручи,  и спуски, раздувшиеся потоки грозили
захлестнуть  моторы,   в  седловине  между  гор  скопилась  жидкая  грязь,
доходившая людям до пояса,  но самое трудное осталось позади. На следующий
день  в  пятнадцать часов  десять  минут  Николаев увидел  несколько серых
домиков,  прилепившихся к  склону горы.  Он  сверился с  картой -  поселок
Красный.   С  левой  стороны  сквозь  густую  штриховку  дождя  проступала
продолговатая каменистая высотка, отмеченная на карте "Два дуба". Командир
дивизиона остановил колонну и  вместе с  Шацким пошел  к  крайнему домику.
Из-за  сарая  вышел  человек  в  маскировочном комбинезоне и  бескозырке с
надписью  "Ростов".   Рыжая  щетина  топорщилась  кустиками  на  его  лице
вперемежку с веснушками.
     - Принимай гостей,  разведка! - Шацкий с ходу облапил Косотруба. - Ну
дорожка, я тебе скажу!
     Валерка освободился из дружеских объятий.
     - Тихо,  братки,  старший лейтенант лежит раненый. Разрешите, товарищ
комдив,  проведу машины  на  огневую позицию.  Через  двадцать пять  минут
первый залп.


                         8. СВЕТ ГРЯДУЩЕЙ ПОБЕДЫ

     Передовые наблюдатели из пехотных полков поливановской дивизии видели
своими  собственными глазами,  как  в  расположении противника,  далеко за
передним краем,  начали  рваться  десятки  снарядов.  Горы  сотрясались от
грохота.  Сверху,  прямо из облаков,  с вершины,  задернутой сырой пеленой
тумана, обрушивались залпы гвардейских батарей.
     Генерал Поливанов без  шинели  и  фуражки сидел  на  своем  командном
пункте,  положив руку на плечо радиста.  С  передовых НП сообщали открытым
текстом:  "Залп  лег  в  расположении альпийского  полка  "Тюрингия".  Все
заволокло дымом".  Генерал чуть наклонил голову,  скосив глаза на стоявших
рядом командиров:
     - Так, так, давай дальше, давай!..
     "Немцы оставляют траншеи вдоль  железнодорожной линии.  Взорван склад
боеприпасов", - передавал радист.
     Поливанов  поднялся,  выпрямился,  взял  поданную  ординарцем измятую
шинель:
     - Ну, теперь пошли!
     Выйдя из блиндажа, он услышал совсем близко рев реактивных установок.
Прямо с дороги вели огонь боевые машины Сотника.  Поливанов вставил ногу в
стремя и  легко,  как юноша,  вскинул свое маленькое тело в седло.  Кролик
пошел частой,  деловитой рысью.  Вот и траншеи передовой линии. Генерал не
слезал с седла,  он хотел,  чтобы его видели все,  потому что много значит
для солдата, когда в час смертельной опасности он видит своего начальника,
словно заговоренного от пуль.
     Старый  солдат  презирал  показное  молодечество:   "Велика  важность
рискнуть одной головой! А вот ты попробуй пережить и преодолеть и страх, и
боль,  и  щемящее чувство риска  за  тысячи  голов  и  сердец,  в  которые
вселилась твоя воля!" Но сейчас,  сегодня,  надо было находиться здесь,  с
людьми,  потому,  что  этот  момент  должен запечатлеться навеки в  сердце
каждого поливановца.  Пусть помнят они,  как  отбили назад железнодорожный
разъезд между  двух  гор,  как  бежали  от  их  штыков  оглушенные залпами
альпийские стрелки.  Пусть  озарится  этот  тусклый  осенний  день  светом
грядущей большой победы.  Будут еще и трудности,  и временные поражения, и
голод,  и  холод,  но  уже не  вернутся те  дни,  когда катились на восток
дивизии и  армии,  оставляя один рубеж за  другим.  Пусть мало еще  пушек,
пусть еще не слышно в небе наших самолетов.  Это придет.  Это будет.  Куда
важнее то,  что люди уверились в  своих силах,  что созрело в человеческих
душах наше наступление,  как созревает крепкий и здоровый плод на здоровом
дереве, даже если поранили его тело жестокие морозы.
     Генерал поднялся на  высотку,  где  недели две назад он  встретился с
Арсеньевым.  Арсеньев снова был тут.  Он  направлял огонь двух дивизионов,
которые  прокладывали путь  наступающим подразделениям шахтерской дивизии.
Немцы  вели  огонь  по  высотке  из  артиллерии крупного калибра.  Снаряды
врезались в склон,  подымая грязевые каскады. Эта вражеская батарея была в
недосягаемости  для  артиллеристов  поливановской  дивизии  и  гвардейских
дивизионов Арсеньева.  Но  еще  вчера  занес ее  на  свой  планшет старший
лейтенант  Земсков,  когда,  карабкаясь по  горам,  как  дикие  козы,  его
разведчики уточняли расположение огневых средств врага.
     Земскова везли на тряской полуторке в обратный путь через Лысую гору,
а  в  Хуторе  Красном  командир  дивизиона Николаев  отмечал  на  планшете
Земскова уже накрытые цели.
     Дождь  перестал.  Облако с  серой горбатой спиной и  оранжевым брюхом
сползало с макушки Лысой горы в золотистый разлив заката.
     - Ну, еще один залп. Цель номер двенадцать.
     Николаев обвел кружком крупнокалиберную батарею, спрятавшуюся глубоко
в  складках гор.  Ее  не  видно было  отсюда,  но  твердая рука разведчика
отметила на планшете все, что надо артиллеристу: буссоль и прицел.
     Двух  минут  было  достаточно для  подготовки данных.  Николаев  учел
высоту своей огневой позиции, определил необходимую плотность огня и подал
команду.  Восемь  командиров установок  взялись  за  рукоятки  на  пультах
управления боевых машин.  Машины стояли шеренгой на  каменистой площадке у
самого обрыва,  а  чуть правее колыхался на шесте,  воткнутом в  расселину
между камней, розовеющий в закатных лучах Военно-морской флаг.
     Николаев поднял пистолет.  Легкий нажим пальца,  и загудели, зашумели
привычным ураганом реактивные снаряды.  Прошло  больше минуты,  прежде чем
ухо  комдива уловило глухие звуки разрывов.  Цель  ј  12  была накрыта.  И
тотчас же на высотке,  где находился командный пункт Арсеньева,  перестали
рваться снаряды. Арсеньев, конечно, не мог знать, почему замолкла батарея,
как не знал и Николаев, кого он выручил своим залпом.
     Полки шахтерской дивизии продвинулись вперед и  заняли новые позиции.
Об  этом было немедленно доложено в  штаб армии,  где  операцию Поливанова
оценили как существенный успех после долгого периода отступления.  В штабе
Закавказского  фронта,   получив  боевое   донесение  армии,   передвинули
несколько флажков  на  большой  карте.  Один  из  них  отмечал продвижение
шахтерской дивизии. А в ставке Верховного Командования даже не передвинули
флажка.  Сообщение Закфронта учли среди множества других,  в  том  числе и
более существенных сообщений с фронтов Великой Отечественной войны.
     Наутро сводка Советского Информбюро сообщила:  "В районе Туапсе - бои
местного значения. Наши части улучшали свои позиции".
     - Слыхали?  -  спросил генерал Поливанов.  -  Вот и  о нас заговорило
московское радио.
     Арсеньев  сдержанно  кивнул.   Командир  стрелкового  полка,  молодой
подполковник с  удивленными детскими глазами и  румяным лицом,  на котором
черные  усики  казались  приклеенными  из  озорства,  вытащил  из  кармана
немецкую фляжку, обшитую сукном:
     - Выпьем за это дело, товарищ генерал?
     - Не рано ли?  - прищурился Поливанов. - Думаешь невесть какую победу
одержали?
     - Какую-никакую,  а выпить стоит,  -  сказал подполковник, отвинчивая
крышечку.
     Поливанов жестом  указал всем,  находившимся в  блиндаже,  чтобы  они
садились.  Потом  прищурился на  подполковника,  чуть  наклонив  по  своей
привычке голову:
     - Ты уже,  по-моему,  не первую выпиваешь в честь победы? - он взял у
подполковника фляжку.  -  Так что,  пожалуй,  посмотри,  а мы, так и быть,
выпьем на прощанье с командиром моряков.
     Генерал налил понемножку в  несколько кружек,  подумал и передал одну
из них помрачневшему подполковнику. Тот сразу повеселел:
     - Ну, чтоб не в последний раз, товарищ генерал!
     - Чтоб не в последний раз шахтерам вместе с моряками бить фашистов! -
уточнил генерал.
     Выпили.  Попрощались. Арсеньев вышел из блиндажа и спустился знакомой
тропкой на дорогу.  Там уже стояли в походном порядке оба дивизиона.  Полк
перебрасывали на другой участок фронта.


                              ГїЛїАїВїАї IX

                             ДОКТОР ШАРАПОВА


                               1. ГОСПИТАЛЬ

     Андрей  Земсков лежал  на  спине  в  кузове полуторки.  Он  почти  не
чувствовал боли.  Только при резких толчках что-то вонзалось в ногу пониже
колена,  и  тогда всю ногу от  кончиков пальцев до