и. - И почти невозможно что-либо доказать. Даже если кто и заинтересуется.
     - Болезнь самая обычная, - заметил Бьенстрем. - Да? Как у деревьев.
     Локки потряс головой; ему резало глаза.
     - О вас хорошо отзываются, - сказал ему Бьенстрем. - Думаю, мы могли бы работать вместе.
     Локки даже не пытался ответить. Другие норвежцы положили свои ружья и теперь возвращались к работе, сваливая в яму оставшиеся тела из кучки, сложенные рядом. Среди прочих трупов Локки разглядел ребенка, а также старика, которого как раз в этот момент тащили к яме. Когда его раскачивали перед ямой, конечности болтались, как будто лишенные суставов. Труп скатился немного боком, и замер лицом вверх, с поднятыми над головой руками, то ли в знак повиновения, то ли изгнания. Это был тот самый Старший, с которым имел дело Черрик. Его ладони все еще были красными. В виске отчетливо была видна маленькая дырочка от пули. Очевидно, болезни и несчастья не всегда столь эффективны.
     Локки смотрел, как следующее тело было сброшено в общую могилу, а за ним еще одно.
     Бьенстрем, стоя на дальнем краю ямы, закуривал сигарету. Он поймал взгляд Локки:
     - Вот так, - сказал он.
     Из-за спины Локки подал голос Тетельман:
     - Мы думали, ты уже не вернешься, - сказал он, видимо, пытаясь как-то объяснить свой альянс с Бьенстремом.
     - Стампф умер, - сказал Локки.
     - Ну, что ж, нам больше достанется, - Тетельман подошел к нему и положил руку на плечо. Локки не ответил: он все смотрел вниз на тела, которые уже засыпали известью, не обращая внимания на теплую струйку, стекающую с того места, где легла рука Тетельмана. Тот с отвращением отдернул руку: на рубашке Локки расплывалось кровавое пятно.

Сумерки над башнями

"Twilight At The Towers"

     Фотографии Мироненко, которые Балларду показали в Мюнхене, мало о чем говорили. Только на одной или двух можно было разобрать лицо агента КГБ, а все остальные были крупнозернистыми и в пятнах, не отражая облика человека. Баллард не очень расстроился. Из своего обширного и подчас горького опыта он знал, сколь обманчивой бывает внешность; но ведь имеются и другие способности - остатки тех чувств, что атрофировались к нашему времени - которые он умел задействовать и с их помощью разнюхивал самые мелкие признаки обмана. Этими способностями он и воспользуется при встрече с Мироненко и добьется от него правды.
     Правды? Здесь вообще какая-то головоломка, и не лучшей ли тактикой была бы искренность? Сергей Захарович Мироненко одиннадцать лет возглавлял отдел "С" в Управлении КГБ, и имел доступ к самой засекреченной информации о распределении тайной агентуры Советов на Западе. В течение последних недель, однако, он разочаровался в своих нынешних начальниках, и был готов преступить долг, что стало известно британским секретным службам. Взамен немалых усилий, которые будут предприняты в его интересах, он обязался действовать в качестве агента против КГБ в течении трех месяцев, после чего он будет принят в объятия демократии и спрятан там, куда не смогут добраться его мстительные владыки. Балларду нужно будет встретиться с этим русским один на один, чтобы попытаться установить, насколько искренним является его отход от идеологии. Ответ следует искать не в словах Мироненко, Баллард знал это наверняка, а в едва заметных оттенках его поведения, которые мог бы уловить лишь инстинкт.
     В свое время эта головоломка показалась бы Балларду увлекательной, когда каждая его мысль разматывает новый виток с запутанного клубка загадки. Но такие заключения принадлежали человеку, убежденному, что его действия оказывают решающее влияние на ход мировых событий. Теперь он был мудрее. Агенты и Запада, и Востока корпели над своей секретной рутиной из года в год. Составляли заговоры, кривили душой, время от времени (хотя и редко) проливали чью-нибудь кровь. Они знали и паническое бегство, и обмен пленными, и маленькие тактические победы. Но в результате все оставалось примерно в том же положении, как и всегда.
     Взять, к примеру, хоть этот город. Впервые Баллард попал в Берлин в 1969 году. Ему было двадцать девять, годы тренировок сделали его тело здоровым и не чуждым удовольствий. Но здесь ему не было комфортно. Он не воспринимал очарования этого продуваемого всеми ветрами города. Город забрал себе Оделла, его коллегу в первые два года, как бы в доказательство своей пагубности, и однажды Баллард почувствовал себя потерянным для жизни. Но теперь этот поделенный пополам город стал ему ближе, чем Лондон. Неуютный город неоправдавшегося идеализма, и - может быть, что наиболее пронзительно - город ужасной изоляции был созвучен его настроению. Он и Город, живущие в пустыне умерших амбиций.
     Он нашел Мироненко в картинной галерее, и - он был прав! - фотографии действительно врали. Русский выглядел старше своих сорока шести, и более болезненным, чем на тех украденных снимках. Ни один из них не подал виду, что они знакомы. Они бродили между картин битых полчаса, причем Мироненко проявлял большой и, по всей видимости, подлинный интерес к произведениям. Только убедившись в том, что за ними нет слежки, Мироненко покинул здание и повел Балларда в укромное предместье Далем в их общую резиденцию. Там они устроились в маленькой нетопленной кухне, и начали разговор.
     Мироненко не очень уверенно владел английским, хотя Балларду показалось, что в его трудностях больше тактики, чем незнания грамматики. Вполне вероятно, что и в разговоре на русском за таким фасадом мог прятаться более серьезный противник, чем это казалось на первый взгляд. Но, несмотря на трудности с языком, признание Мироненко было недвусмысленным.
     - Я больше не коммунист, - заявил он без обиняков.
     - Вот здесь, - он ткнул себя в грудь, - я не член партии уже много лет.
     Он достал из кармана носовой платок и стянул с руки перчатку; в платке был завернут пузырек с таблетками.
     - Извините, - сказал он, вытряхивая таблетки. - У меня сильные боли. В голове, в руках.
     Баллард подождал, пока тот проглотит свои пилюли, затем спросил:
     - Что заставило вас усомниться?
     Русский спрятал платок с пузырьком, его широкое лицо ничего не выражало.
     - Как человек теряет свою... свою веру? - сказал он. - Это то, что я видел слишком много раз или слишком мало?
     Он посмотрел в лицо Балларду, пытаясь определить, дошел ли до него смысл его сбивчивой фразы. Не найдя тому подтверждений, он попробовал еще раз.
     - Я думаю, что человек, не чувствующий себя потерянным, - потерян.
     Мироненко изложил парадокс весьма элегантно. Подозрения Балларда относительно его настоящего владения английским подтвердились.
     - Сейчас вы чувствуете себя потерянным? - спросил Баллард.
     Мироненко не ответил. Он стащил вторую перчатку и начал разглядывать свои руки. По-видимому, таблетки не облегчили его страданий. Он сжимал и разжимал кулаки, как больной артритом, проверяющий свое состояние. Наконец, он поднял голову и сказал:
     - Меня учили, что у Партии есть ответы на все вопросы. Это избавляло меня от страха.
     - А теперь?
     - Теперь? - переспросил он. - Теперь меня посещают странные мысли. Они приходят из ниоткуда...
     - Продолжайте, - сказал Баллард.
     Мироненко слабо улыбнулся.
     - Вы должны знать меня всего насквозь, ведь так? Даже мои мысли?
     - Конечно.
     Мироненко кивнул.
     - С нами будет то же самое, - сказал он затем и, сделав паузу, продолжил. - Иногда мне кажется, что я должен раскрыться. Вы меня понимаете? Я должен разломаться, внутри меня все клокочет. И это пугает меня, Баллард. Мне кажется, они должны видеть, насколько я их ненавижу.
     Он посмотрел на собеседника.
     - Вам нужно торопиться, иначе они меня расколют. Я стараюсь не думать, что они сделают.
     Он опять умолк. Всякий след улыбки, какой бы невеселой она ни была, исчез.
     - Управление имеет такие отделы, о которых даже я ничего не знаю. Специальные клиники, куда не может проникнуть никто. Они умеют раскрошить человеческую душу на куски.
     Баллард как закоренелый прагматик спросил, не слишком ли тот преувеличивает. Он сомневался, что попавшего в лапы КГБ будет занимать вопрос о душе. Скорее, о теле с его нервными окончаниями.

***

     Они говорили час или больше, то о политике, то вспоминали свое прошлое, то болтая, то исповедуясь. К концу встречи у Балларда не оставалось сомнений в неприязни Мироненко к своим хозяевам. Он был, по его собственным словам, человеком без веры.
     На следующий день Баллард встретился с Криппсом в ресторане отеля "Швицерхофф" и сделал устный отчет по делу Мироненко.
     - Он готов и ждет. Но он настаивает, чтобы мы поторопились со своим решением.
     - Не сомневаюсь в этом, - сказал Криппс. Сегодня его стеклянный глаз плохо работал, наверное, это холодный воздух сделал его малоподвижным, думал Криппс. Иногда он двигался медленнее, чем настоящий глаз, а иногда Криппсу приходилось даже слегка подталкивать его пальцем, чтобы привести в движение.
     - Никакое решение нельзя принимать сломя голову, - сказал Криппс.
     - А в чем проблема? У меня нет никаких сомнений относительно его намерений или его отчаяния.
     - Ладно, - сказал Криппс. - Давай что-нибудь на десерт.
     - Вы сомневаетесь в моем выводе? Я правильно понял?
     - Давай что-нибудь сладкое, чтобы я не думал о нем как о полном негодяе.
     - Вы думаете, я в нем ошибся? - завелся Баллард.
     Ответа не последовало, Баллард перегнулся через стол: - Так нужно вас понимать?
     - Я просто призываю к осторожности, - сказал Криппс. - Если мы все же решимся взять его к себе, русские очень обидятся. Мы должны быть уверены, что дело стоит той бури, которую оно навлечет. Слишком все неустойчиво.
     - А когда оно устойчиво? - возразил Баллард. - Назовите мне время, когда перед нами не маячил бы какой-нибудь кризис. - Он откинулся в кресле и попытался по лицу угадать мысли Криппса. Его стеклянный глаз казался более блестящим, чем настоящий. - Я уже сыт по горло этими играми, - пробурчал Баллард.
     Стеклянный глаз повернулся:
     - Из-за русского?
     - Может быть.
     - Поверь мне, - сказал Криппс, - у меня есть веские основания быть осторожным с этим человеком.
     - Назовите одну.
     - Ничто не подтверждено.
     - А что у вас есть на него? - наседал Баллард.
     - Кое-какие слухи, - ответил Криппс.
     - Почему меня не поставили в известность об этом?
     Криппс потряс головой.
     - Теперь это уже история, - сказал он. - Ты сделал хороший отчет. Ты должен понять, что если все происходит не так, как по-твоему должно происходить, это вовсе не значит, что ты неправ.
     - Понимаю.
     - Нет, не понимаешь, - сказал Криппс. - Тебя это мучит, и я вовсе не хочу порицать тебя за это.
     - Так что же все-таки происходит? Может, мне вообще забыть, что я с ним встречался?
     - Это было бы неплохо, - сказал Криппс. - С глаз долой - из сердца вон.

***

     Впрочем, Криппс вовсе не надеялся, что Баллард последует этому предложению. На следующей неделе Баллард сделал несколько осторожных запросов по Мироненко и в результате понял, что его обычные осведомители получили предупреждение держать язык за зубами.
     Так или иначе, новые сведения по этому делу Баллард узнал из утренних газет, в сообщении о теле, найденном в доме возле станции на Кайзердамм. Читая статью, он еще не знал, как увязать это происшествие с Мироненко, но его заинтересовали некоторые подробности. Например, он подозревал, что упомянутый дом использовался время от времени секретными службами, далее в статье описывалось, как две неустановленные личности едва не были задержаны, когда выносили труп. Причем, предположительно, это было запланированное убийство.
     После полудня он направился к Криппсу в офис, надеясь выведать у него какое-нибудь объяснение. Но секретарша сказала, что Криппса не было, и не будет - он уехал в Мюнхен по срочному делу. Баллард оставил ему записку с просьбой об аудиенции, когда тот вернется.
     Выйдя из офиса на холодную улицу, он заметил, что стал объектом пристального внимания узколицего мужчины с залысинами и смешным хохолком на лбу. Баллард знал, что это питомец Криппса, но не мог припомнить имени.
     - Саклинг, - напомнил тот.
     - Ну, конечно, - ответил Баллард. - Привет.
     - Нам неплохо бы поговорить, если у тебя есть пара минут, - сказал Саклинг. Его голос был таким же сдавленным, как и лицо. Балларду совершенно не хотелось слушать его сплетни. Он уже открыл рот, чтобы отказаться, но тот сказал:
     - Я думаю, ты в курсе, что случилось с Криппсом?
     Баллард отрицательно покачал головой. Саклинг, довольный обладатель ценных сведений, повторил:
     - Нам нужно поговорить.
     Они шли по Кантштрассе в сторону зоопарка. На улице было полно людей - обеденное время, - но Баллард почти не замечал их. То, что рассказывал ему Саклинг, требовало полного и абсолютного внимания.
     Все было очень просто. Криппс, по-видимому, сам подготовил встречу с Мироненко, чтобы лично убедиться в его искренности. Дом в Шенеберге, который был для этого выбран, уже использовался несколько раз для аналогичных целей, и считался одним из надежнейших явочных мест. Но прошлым вечером обнаружилось, что это не так. Очевидно, кэгэбэшники следили за Мироненко до самого дома, а затем попытались сорвать встречу. То, что произошло дальше, не оставило свидетелей: оба человека из сопровождения Криппса - один из них, Оделл, был старым сослуживцем Балларда - убиты, сам Криппс в коме.
     - А что с Мироненко? - спросил Баллард.
     - Наверное, его забрали домой, на родину, - Саклинг пожал плечами.
     Баллард уловил фальшивую ноту.
     - Я тронут, что ты держишь меня в курсе событий, - сказал он. - Но зачем?
     - Ведь вы с Оделлом были друзьями, не так ли? Без Криппса их у тебя остается совсем немного.
     - Так ли?
     - Не хочу тебя обидеть, - быстро заговорил Саклинг, - но у тебя репутация диссидента.
     - Объясни.
     - Здесь нечего объяснять. Я просто подумал, что тебе следует знать, что произошло. Я сейчас сам рискую головой.
     - Валяй, - сказал Баллард. Он остановился. Саклинг прошел еще несколько шагов и повернулся к Балларду: тот стоял, усмехаясь.
     - Кто тебя подослал?
     - Никто, - ответил Саклинг.
     - Кто-то большой мастер распространять придворные сплетни. Я почти поддался. Ты очень убедителен.
     На тощем лице Саклинга хорошо был заметен нервный тик.
     - В чем меня подозревают? Они что, считают, что я спелся с Мироненко? Не думаю, что они настолько глупы.
     Саклинг горестно покачал головой, как врач при виде неизлечимого больного:
     - Тебе нравится плодить врагов?
     - Такова профессия. Я не перестану спать из-за этого, не надейся.
     - Грядут большие перемены, - сказал Саклинг. - Уверен, что скоро ты получишь ответы на все вопросы.
     - Засунь свои ответы себе в задницу, - ответил Баллард очень ласково. - Надеюсь, придет время, и я смогу поставить правильные вопросы.

***

     То, что к нему подослали Саклинга, давало неприятный осадок. Они хотели проверить его, но в чем? Неужели они всерьез считают, что он вступил в сговор с Мироненко, или, тем паче, с КГБ? Он подавил негодование: оно замутняло мозги, а ему требовался ясный рассудок, чтобы правильно разобраться в происходящем. В одном Саклинг был совершенно прав: у него были враги, и без прикрытия Криппса он оказывался уязвим. В таких обстоятельствах можно было придерживаться двух тактик. Можно вернуться в Лондон и там лечь на дно, а можно остаться в Берлине и ждать, каков будет их следующий маневр. Он остановился на втором. Игра в прятки быстро надоела бы ему.
     Сворачивая с Северной на Лейбницштрассе, он заметил в витрине магазина отражение какого-то человека в сером пальто. Он видел его только мельком, но лицо человека показалось ему знакомым. Послали за ним хвост? Он резко обернулся и пристально посмотрел на неизвестного. Тот, кажется, засуетился и отвел глаза. Может, только показалось, а может, нет. Впрочем, какая разница, подумал Баллард. Пусть следят за ним, сколько влезет - ему нечего было скрывать, - уж если таковы условия этой идиотской игры.

***

     Странное ощущение счастья посетило Сергея Мироненко: ощущение, которое возникло без видимой причины и переполнило его сердце.
     Ведь еще вчера состояние казалось невыносимым. Боли в руках и голове и позвоночнике непрерывно усиливались, а теперь к ним присоединилась еще чесотка, такая нестерпимая, что он вынужден был срезать свои ногти до мяса, чтобы не нанести себе серьезных увечий. Его тело - он чувствовал - восстало против него. Это как раз то, что он пытался объяснить Балларду: что он отторгнут от себя самого, и боится, как бы его не разорвало на части. Но сегодня страх исчез.
     Страх, но не боли. Они, пожалуй, стали еще сильнее. Связки и сухожилия казались растянутыми сверх положенного природой предела: суставы распухли от притока крови, и вся кожа на них была в синяках. Но исчезло предчувствие надвигающегося катаклизма, и его место заняло дремотное успокоение.
     Когда он пытался восстановить в памяти цепь событий, которые привели его к такой перемене, происходило что-то странное. Ему предложили встретиться с начальником Балларда: это он помнил. Пошел он туда или нет - не помнил. Ночь была сплошным слепым пятном.
     Баллард, наверное, знает, что к чему, думал он. С самого начала англичанин понравился ему и вызвал доверие, и ощущение, что несмотря на многие различия они скорее похожи, чем нет. Положись Мироненко на свой инстинкт, он, безусловно, разыщет Балларда. Англичанин, конечно, удивится; сначала даже рассердится. Но ведь эта маленькая вольность будет ему прощена, когда он поведает Балларду о своем нежданном счастье?

***

     Баллард обедал поздно, а пил вообще до ночи, всегда в одном и том же баре "Кольцо", где собирались голубые, и в который его впервые привел Оделл почти два десятка лет назад. Без сомнения, Оделл выбрал это место чтобы опробовать на неотесанном коллеге свою софистику насчет декаданса Берлина, но Баллард, хотя никогда не испытывал какого-либо сексуального интереса к постоянным клиентам "Кольца", сразу почувствовал себя здесь как дома. Его нейтралитет уважали; никто к нему не приставал. Он просто пил и смотрел, как изголяются голубые.
     Сегодня это место напомнило ему Оделла, чье имя теперь будет избегаться в разговоре из-за его причастности к делу Мироненко. Баллард уже видел, как это делается. История не прощает провалов, разве что столь скандальных, что в них есть какой-то блеск. Для Оделлов всего мира - честолюбивых людей, обнаруживших вдруг себя в западне по причине собственной же ошибки - для таких людей не будут отчеканены медали или сложены песни. Только забвение.
     От этих раздумий он впал в меланхолию, и пил много, чтобы поддерживать свои мысли легкими, но когда вышел на улицу - в два часа ночи - его депрессия лишь немного притупилась. Добрые берлинские бюргеры уже давно спали: завтра начнется новый рабочий день. Только Курфюрстендамм подавала признаки жизни шумом дорожного движения. Туда он и направился, не думая ни о чем.
     Позади него раздался смех: молодой человек - разодетый, как звезда экрана, - шагал неверной походкой в обнимку со своим неулыбчивым спутником. В голубом Баллард узнал одного из завсегдатаев бара: клиент, судя по его простому костюму, был провинциалом, приехавшим утолить охоту до мальчиков, одетых девочками, за спиной своей благоверной. Баллард ускорил шаг. Голубой заливался искусственно-тоненьким смехом, и это действовало ему на нервы.
     Он услышал, как рядом кто-то пробежал: краем глаза уловил скользнувшую тень. Наверное, это его хвост. Хотя алкоголь и притуманил ему мозги, он почувствовал какую-то тревогу, но не мог понять, откуда она исходит. Он шел дальше: состояние тревоги не оставляло его.
     Пройдя еще несколько ярдов, он заметил, что смех за его спиной прекратился. Он оглянулся через плечо, ожидая увидеть мальчика и его клиента в объятиях. Но они исчезли: наверное, ск