ска, казалось, того же оттенка розового, использованного, чтобы подкрасить губы кричащего человека, возможно, та же рука.
     За спиной послышался шум. Она повернулась так быстро, что почти упала на матрас, заваленный одеялами.
     - Кто?
     На другом конце глотки, в гостиной, находился мальчик лет шести-семи, с коленями, покрытыми струпьями. Он уставился на Элен поблескивающими в полутьме глазами, будто ожидая, когда к нему обратятся.
     - Да? - сказала она.
     - Анни-Мари говорит, ты хочешь чашку чая? - провозгласил он без пауз и без интонации.
     После разговора с женщиной, кажется, минули часы. Тем не менее, она была благодарна за приглашение. Сырость в доме рождала озноб.
     - Да, - сказала она мальчику. - Да, пожалуйста.
     Ребенок не двинулся и лишь смотрел.
     - Ты собираешься показать дорогу? - спросила она.
     - Если хочешь, - ответил тот без всякого энтузиазма.
     - Мне хотелось бы.
     - Ты фотографируешь? - спросил он.
     - Да. Фотографирую. Но не здесь.
     - Почему не здесь?
     - Слишком темно, - сказала она ему.
     - Не действует в темноте? - спросил он.
     - Нет.
     Мальчик кивнул так, словно эта информация каким-то образом хорошо укладывалась в его картину мира, и без единого слова повернулся кругом, очевидно, ожидая, что Элен последует за ним.

***

     Если на улице Анни-Мари была молчалива, в уединении собственной кухни она была далеко не такой. Настороженное любопытство исчезло, его сменили поток оживленной болтовни и бесконечная суета в череде мелких домашних хлопот, похожая на суету жонглера, удерживающего несколько вращающихся тарелок одновременно. Элен наблюдала за этим актом балансирования с некоторым восхищением, ее собственные хозяйственные дарования были ничтожны. Наконец пустой разговор обратился к предмету, который и привел сюда Элен.
     - Эти фотографии, - спросила Анни-Мари, - зачем они вам нужны?
     - Я пишу о граффити. Фотографии иллюстрируют мою мысль.
     - Не очень-то приятное дельце.
     - Да, вы правы, не слишком приятное. Но я считаю, интересное.
     Анни-Мари покачала головой.
     - Ненавижу этот район, - сказала она. - Здесь небезопасно. Людей грабят у их собственных порогов. Дети каждый день поджигают мусор. Прошлым летом пожарная команда приезжала по два-три раза на дню, пока все мусоропроводы не закрыли. Теперь просто сваливают мешки в проходах, а это привлекает крыс.
     - Вы живете здесь одна?
     - Да, - сказала она, - с тех пор, как Дэви ушел.
     - Это ваш муж?
     - Отец Керри, но мы никогда не были женаты. Знаете, мы прожили вместе два года. И у нас случались хорошие времена. Потом однажды он просто встал и ушел, когда я с Керри была у своей мамы. - Она уставилась на свою чашку. - Мне без него лучше, - сказала она. - Только иногда становится страшно. Хотите еще немного чая?
     - Думаю, мне пора.
     - Одну чашку, - сказала Анни-Мари, поднявшись и вынимая вилку из электрического чайника, чтобы вновь его наполнить. Когда она собиралась открыть кран, она заметила что-то на сушилке и большим пальцем раздавила. - Ах, чтоб тебя, пидор, - сказала она, затем повернулась к Элен. - У нас эти чертовы муравьи.
     - Муравьи?
     - Во всем районе. Они из Египта, называются фараоновы муравьи. Маленькие коричневые пидарасы. Плодятся в трубах центрального отопления, видите ли, и таким манером пролезают во все квартиры. Все заполонили.
     Такая невероятная экзотика (муравьи из Египта?) поразила Элен своей забавностью, но она ничего не сказала. Анни-Мари выглянула из кухонного окна в задний двор.
     - Вы должны сказать им, - произнесла она, хотя Элен не знала, кому в точности поручается ей рассказать, - скажите им, что простые люди больше не могут даже ходить по улицам.
     - Неужели на самом деле все так плохо? - спросила Элен, поистине уставшая от этого перечня неудач.
     Анни-Мари отвернулась от раковины и сурово посмотрела на нее.
     - У нас здесь случаются убийства, - сказала она.
     - В самом деле?
     - Этим летом было одно. Старик из Раскина. Это прямо по соседству. Я его не знала, но он дружил с соседской сестрой. Забыла, как его звали.
     - И его убили?
     - Порезали на куски прямо в собственной гостиной. Его нашли почти через неделю.
     - А что же соседи? Они не заметили его отсутствия?
     Анни-Мари пожала плечами, словно самое главное - об убийстве и человеческом одиночестве - рассказано и больше расспрашивать не о чем. Но Элен настаивала.
     - Мне кажется это странным, - сказала она.
     Анни-Мари включила наполненный чайник.
     - Бывает и так", - произнесла она, застыв.
     - Я не говорю, что этого не было, я просто...
     - Ему глаза выкололи, - сказала Анни-Мари, прежде чем Элен снова выразила сомнение.
     Элен содрогнулась.
     - Нет, - беззвучно прошептала она.
     - Это правда, - сказала Анни-Мари. - И это не все, что с ним произвели. - Она для эффекта сделала паузу, затем продолжила: - Вы думаете, кто же способен на такое? Правда ведь? Думаете?
     Элен кивнула. Она именно об этом и думала.
     - Хотя бы виновного нашли?
     Анни-Мари хмыкнула с пренебрежением.
     - Полиции наплевать, что здесь творится. Они стараются насколько возможно держаться подальше от этого места. Когда они вправду патрулируют, они забирают детей, которые напились, и тому подобное. Видите ли, они боятся. Вот почему и держатся в стороне.
     - Боятся убийцы?
     - Может быть, - ответила Анни-Мари. - Опять же, у него есть крюк.
     - Крюк?
     - У человека, что это сделал. У него есть крюк, как у Джека-Жнеца.
     Элен не разбиралась в убийствах, но была уверена: то, что делал своим крюком Жнец, вовсе не заслуживает похвалы. Однако подвергать сомнению правдоподобие истории Анни-Мари казалось занятием неблагодарным, хотя про себя Элен размышляла, что из этого - выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк - прибавлено для полноты сюжета. Даже самые добросовестные рассказчики изредка испытывают искушение что-то приукрасить.
     Анни-Мари налила себе еще чашку чаю и потянулась к чашке Элен.
     - Нет, спасибо, - сказала та. - Я действительно пойду.
     - Вы замужем? - спросила Анни-Мари неожиданно.
     - Да. За лектором из университета.
     - Как его зовут?
     - Тревор.
     Анни-Мари положила себе в чашку две полные ложки сахару.
     - Вы вернетесь? - спросила она.
     - Да. Надеюсь. На этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков в доме, что на другом конце двора.
     - Хорошо. Заходите.
     - Зайду. И спасибо вам за помощь.
     - Тогда отлично, - ответила Анни-Мари. - Вы должны рассказать кое-кому, так ведь?

***

     - По-видимому, у человека вместо руки крюк.
     Тревор оторвал взгляд от своей тарелки с tagliatelle con proscuitto.
     - Прости, как?..
     Элен изо всех сил старалась пересказать историю, не окрашивая рассказ субъективными чувствами. Ее интересовало, что из этого сотворит Тревор. Но если она хоть как-то выразит собственную заинтересованность, Тревор в силу своего скверного характера инстинктивно займет противоположную позицию.
     - У него есть крюк, - ровным голосом повторила она.
     Тревор положил вилку и потянул себя за нос, пофыркивая.
     - Ничего об этом не читал, - сказал он.
     - Ты не заглядываешь в местные газеты, - возразила Элен. - Никто не заглядывает. Может, этого никогда не делает ни один представитель нации.
     - Пожилой Человек Убит Маньяком с Рукой-Крюком, - произнес Тревор, смакуя гиперболу. - Кажется, годится для новостей. Когда предположительно все произошло?
     - В течение прошлого лета. Может быть, когда мы были в Ирландии.
     - Быть может, - сказал Тревор, вновь берясь за вилку. Нацеленные на еду блестящие линзы его очков, скрывая глаза, отражали тарелку с макаронами и нарезанную ветчину.
     - Почему ты говоришь - быть может? - поддела его Элен.
     - Это звучит не совсем верно, - сказал он. - По правде, это звучит чертовски нелепо.
     - Ты не веришь? - спросила Элен.
     Тревор поднял взгляд от тарелки, языком слизнул крошку tagliatelle в углу рта. Лицо его приняло свойственное ему уклончивое выражение - без сомнения, такое лицо он делал, когда слушал своих студентов.
     - Ты веришь? - спросил он Элен. Это было его излюбленное средство, чтобы выиграть время, еще один семинарский фокус - вопрос спрашивающему.
     - Не полностью, - ответила Элен, слишком озабоченная поиском хоть какой-то опоры в море сомнений, чтобы терять силы, выигрывая баллы.
     - Хорошо, забудь рассказанное, - произнес Тревор, прерывая процесс еды, чтобы выпить еще один стакан красного вина. - А как насчет рассказчицы? Ей ты веришь?
     Элен представила искреннее выражение на лице Анни-Мари, когда она рассказывала о смерти старика.
     - Да, - сказала она. - Да. Я бы, думаю, поняла, если бы мне лгали.
     - В любом случае, почему так важно, лжет она или нет? Какого хрена, что нам до этого дела?
     Это был резонный вопрос, даже заданный с раздражением. Почему же это действительно важно? Было ли так оттого, что она хотела, чтобы худшие ощущения, оставшиеся от Спектор-стрит, оказались ложными? Потому что район был грязным, отчаявшимся, замусоренным, где нежелательных и неудачливых людей прятали от глаз общественности - все это было - все это было гуманистической банальщиной, и Элен принимала это как неприятную социальную реальность. Но в рассказе об убийстве старика и об издевательствах над ним таилось нечто другое. Вид насильственной смерти, однажды посетивший, отказывался ее оставить.
     Она поняла, к собственной досаде, что растерянность ясно написана у нее на лице и что Тревор, наблюдая за ней через стол, немало потешается.
     - Если это так сильно тебя волнует, - сказал он, - почему бы тебе не вернуться и не порасспрашивать в округе, вместо того, чтобы играть за обедом в веришь-не-веришь?
     При этом его замечании она не могла сдержаться:
     - Я думала, тебе нравится играть в загадки, - сказала она.
     Он бросил на нее сердитый взгляд.
     - Опять неверно.

***

     Предложение о расследовании было неплохим, хотя несомненно тут оно порождено какими-то скрытыми причинами. День ото дня она смотрела на Тревора все менее благосклонно. То, что раньше она принимала в нем за готовность к дискуссии, теперь она распознала как простую игру "кто сильнее". Он спорил, но не из-за возбуждения спора, а потому, что был паталогически склонен к соревнованию. Иногда она видела: он занимает позицию, которая, Элен знала, ему чужда, просто, чтобы пустить кровь. Еще более жалко, что он не одинок в этом спорте. Академия была одним из последних оплотов профессиональных транжиров времени. По случайности, в их кругу преобладали образованные дураки, заблудившиеся в пустыне затхлой риторики и бесплодных свершений.
     От одной пустыни к другой. Она вернулась на Спектор-стрит на следующий день, вооруженная фотовспышкой в дополнение к штативу и высокочувствительной пленке. В тот день поднялся ветер, и ветер арктический, ярившийся еще больше оттого, что заблудился в лабиринте проходов и дворов. Она направилась к №14 и провела целый час в его оскверненных пределах, тщательно фотографируя стены спальни и гостиной. Она ожидала, что воздействие головы в спальне при повторном осмотре станет значительно слабее; этого не произошло. Хотя она старалась схватить и целое и детали как можно лучше, она знала, - фотографии в лучшем случае будут лишь слабым эхом его бесконечного вечного рева.
     Большая часть его силы заключалась, конечно, в контексте. То, что на подобное изображение можно наткнуться в таком сером окружении, столь подозрительно лишенном таинственности, походило на обнаружение иконы в куче мусора: сияющий символ перехода из мира тяжкого труда и распада в некое более темное, но и более грандиозное царство. Она с болью осознала, что глубину ее впечатления, вероятно, выразить ей не удастся. Она владела словарем аналитическим, насыщенным трескучими словами и академической терминологией, но прискорбно убогим в своей выразительности. Фотографии, какой бы бледной копией подлинника они ни были, могли, надеялась она, по крайней мере намекнуть, сколь мощна картина, даже если и не смогут нагнать то чувство, что пробирает до печенок.
     Когда она покинула дом, ветер продолжал немилосердно дуть, но мальчик снаружи ждал - тот же самый ребенок, который сопровождал ее вчера, - одетый будто по весне. Он гримасничал, стараясь удержаться от отчаянной дрожи.
     - Привет, - сказала Элен.
     - Я ждал, - доложил ребенок.
     - Ждал?
     - Анни-Мари сказала, что ты вернешься.
     - Я только собиралась прийти как-нибудь на неделе, - сказала Элен. - Ты мог бы прождать долго.
     Лицо мальчика прояснилось.
     - Все в порядке, - сказал он. - Мне было нечего делать.
     - А как насчет школы?
     - Не нравится! - ответил мальчик, будто получение образования зависело от его вкуса.
     - Вижу, - сказала Элен и пошла по периметру двора.
     Мальчик шел за ней. На клочке травы в середине двора были кучей навалены несколько стульев и два или три мертвых деревца.
     - Что это? - спросила она, наполовину адресуя вопрос себе самой.
     - Ночь Костров, - сообщил мальчик. - На следующей неделе.
     - Конечно.
     - Ты собираешься зайти к Анни-Мари? - спросил он.
     - Да.
     - Ее нет.
     - А ты уверен?
     - Ага.
     - Хорошо, вдруг ты сможешь мне помочь...
     Она остановилась и повернулась, чтобы взглянуть на ребенка; от усталости у него под глазами набухли мешочки.
     - Я слышала о старике, которого убили поблизости, - сказала она ему. - Летом. Ты ничего об этом не знаешь?
     - Нет.
     - Совсем? Ты не помнишь никакого убитого?
     - Нет, - повторил мальчик с впечатляющей категоричностью. - Не помню.
     - Хорошо. В любом случае благодарю.
     На сей раз, когда она возвращалась к машине, мальчик за ней не последовал. Но поворачивая за угол при выходе из двора, она оглянулась и увидела, что он стоит на том же месте, где она его оставила, и глядит ей вслед так, будто она была сумасшедшей.
     Когда она добралась до машины и принялась укладывать фотопринадлежности в багажник, в ветре вызрели крупицы дождя, и она испытывала страшное искушение забыть, что когда-либо слышала историю, рассказанную Анни-Мари, отправиться домой, кофе там будет горячим, даже если встретят ее холодно. Но она нуждалась в ответе на вопрос, поставленный Тревором в прошлый вечер. Ты. веришь в это? Такими словами он отреагировал на ее рассказ. Тогда она не знала, что ответить, не знала и теперь. Она чувствовала: терминология подлинной правды здесь излишня; возможно, окончательный ответ на этот вопрос вовсе и не ответ, а только другой вопрос. Если так, она должна докопаться до сути.
     Раскин Корт был так же заброшен, как и его обитатели, если не сильней. Он не мог даже похвастаться праздничным костром. На балконе четвертого этажа женщина затеяла стирку прямо перед дождем; в центре двора, не обращая ни на кого внимания, на траве хороводились две собаки. Шагая по пустому тротуару, она придала лицу решительное выражение; целеустремленность во взгляде, по словам Бернадет, предотвращает нападение. Заметив двух женщин, разговаривающих в дальнем конце двора, она торопливо направилась к ним, чувствуя благодарность за их присутствие.
     - Простите.
     Женщины, обе средних лет, прервали оживленное общение и оглядели ее.
     - Не могли бы вы мне помочь?
     Она ощутила их оценивающие взгляды, их недоверие - и то, и другое было слишком неприкрытым. Одна, с багровым лицом, спросила попросту:
     - Чего надо?
     Элен почувствовала, что потеряла всякую способность расположить к себе. Что должна она сказать этим двум, чтобы намерения не вызвали протест?
     - Мне сказали... - начала она, потом запнулась, зная, что они ей не помогут. - ...Мне сказали, поблизости произошло убийство. Это так?
     Багровая женщина подняла брови, выщипанные почти напрочь.
     - Убийство? - переспросила она.
     - Вы из газеты? - спросила другая. Годы настолько исказили ее черты, что не помогали никакие ухищрения: маленький рот глубоко прочерчен, волосы, выкрашенные под брюнетку, на полдюйма были седыми у корней.
     - Нет, я не из газеты, - ответила Элен. - Я подруга Анни-Мари, из Баттс Корта.
     Констатация дружбы, пусть и преувеличение, казалось, чуть смягчила женщин.
     - Гостите? - спросила багровая женщина.
     - Так сказать.
     - Упустили теплую погоду.
     - Анни-Мари говорила, тут кого-то убили прошлым летом. Мне стало любопытно.
     - Правда?
     - Вы что-нибудь знаете об этом?
     - Тут много всякого творится, - сказала вторая женщина. - Не знаешь и половины всего.
     - Значит, это правда, - произнесла Элен.
     - Они должны были прикрыть туалеты, - ввернула первая.
     - Верно. Закрыли, - подтвердила другая.
     - Туалеты? - переспросила Элен. - Какое отношение это имеет к смерти старика?
     - Это было ужасно! - сказала первая женщина. - Джози, это твой Фрэнк тебе рассказал?
     - Нет, не Фрэнк, - ответила Джози. - Фрэнк все еще в море. Это миссис Тизак.
     Назвав свидетеля, Джози оставила историю своей подруге, взгляд ее возвратился к Элен. Подозрение в глазах не исчезло.
     - Все случилось два месяца назад, - сказала Джози. - Аккурат в конце августа. Ведь был август, правда? - Ища подтверждения, она посмотрела на подругу. - Ты числа хорошо запоминаешь, Морин.
     Морин, казалось, чувствовала себя неуютно.
     - Я забыла, - сказала она, явно не желая давать свидетельств.
     - Мне бы хотелось знать, - сказала Элен.
     Джози, несмотря на неохоту подруги, страстно желала угодить.
     - Здесь есть кое-какие уборные! - выпалила она. - Снаружи магазинов, знаете, - общественные уборные. Мне не совсем известно, что в точности произошло, но тут раньше был мальчик... ну, не то чтобы мальчик, ему было лет двадцать, думаю, или больше... - Она подбирала слова. - Но он был... с мозговыми отклонениями, так, кажется, говорят. Мать обычно брала его всюду с собой, как если ему четыре годика. В любом случае она отпустила его сходить в уборную, пока она сама сходит в тот маленький супермаркет. Как он там называется? - она повернулась к Морин за подсказкой, но подруга только озиралась с очевидным неодобрением. Джози, однако, была неукротима. - Был самый разгар дня, - сказала она Элен. - Середина дня. В общем, мальчик пошел в туалет, а мать в магазин. Спустя какое-то время, вы знаете, как оно бывает, она занялась покупками, о нем забыла, а потом подумала - что-то его долго нет...
     Тут Морин не смогла удержаться, чтобы не встрять в разговор: наверное, забота о точности рассказа пересилила предусмотрительность.
     - Она затеяла спор, - поправила Морин, - с хозяином. О каком-то испорченном беконе, который брала у него. Вот почему она была столько времени...
     - Понятно, - сказала Элен.
     - В любом случае, - вступила Джози, чтобы продолжить повествование, - она закончила покупки и когда вышла, его все еще не было...
     - Поэтому она попросила кого-то из супермаркета... - начала Морин, но Джози не собиралась отдавать инициативу в столь животрепещущий момент.
     - Она попросила одного из мужчин из супермаркета, - повторила она фразу Морин, - пойти в уборную и поискать его.
     - Это было ужасно, - сказала Морин, очевидно представляя какое-то зверство.
     - Он лежал на полу в луже крови.
     - Убитый?
     Джози покачала головой.
     - Лучше было бы ему умереть. На него напали с лезвием, - она дала возможность усвоить часть информации перед тем, как нанести coup de grасе, - и они отрезали ему интимные части. Просто отрезали и спустили в туалет. Никакой причины это делать вовсе и не было.
     - О, Боже.
     - Лучше умереть, - повторила Джози. - Думаю, это уже никак не заштопать, так ведь?
     Ужасающее повествование усиливалось спокойствием рассказчицы и ненамеренным повтором:
     - Лучше умереть.
     - Мальчик, - спросила Элен, - он мог описать нападавших?
     - Нет, - сказала Джоз