Этот опустевший корабль науки, - все еще держащийся на плаву под неразборчивое пение механизмов, остался без капитана и своей команды.
     За стеной оборудования было окно - не более метра в поперечнике. Сначала Макбрайд решил, что оно выходит наружу, но потом, когда пригляделся поближе, понял, что за ним лежит какое-то экспериментальное помещение вроде бокса.
     - Дули?.. - сказал он, обернувшись. Однако тот исчез, вероятно, пошел встречать Карнеги. Довольный, что никто не помешает его изысканиям, Макбрайд вновь обратился к окну. Никакого света внутри бокса он не увидел. Заинтересовавшись, он обошел стену, уставленную полками с оборудованием, в поисках входной двери в бокс. Она была распахнута. Без колебаний он вошел внутрь.
     Приборы, нагроможденные по ту сторону окна, почти не пропускали света, так что в помещении было темно. Однако через несколько секунд глаза Макбрайда привыкли к темноте и он увидел, что в комнате царил настоящий хаос. Стол был перевернут, кресло разнесено в щепки, кабели спутаны, оборудование уничтожено - камеры, мониторы которых, вероятно, были выведены в соседнюю комнату, осветительные приборы, - все было разбито. Это был тщательно выполненный разгром, которым мог бы гордиться любой профессиональный вандал.
     В воздухе стоял запах, который Макбрайд узнал, но происхождение которого определить не мог. Макбрайд какое-то время стоял неподвижно, принюхиваясь, пока не услышал звук сирен в наружном коридоре - Карнеги вот-вот будет здесь. Внезапно он понял, где раньше слышал этот запах. Тот же самый запах ударял ему в ноздри, когда он после занятий любовью с Джессикой шел в душ - это был его ритуал, - а потом возвращался в спальню. Это был запах секса. Макбрайд улыбнулся.
     На лице его все еще отражалось удовольствие, когда тяжелый предмет рассек воздух и ударил Макбрайда в нос. Он почувствовал, как хрустнул хрящ и хлынули потоки крови. Он сделал два или три неуверенных шага назад, чтобы избежать нового удара, но запнулся о наваленный на пол хлам. Он упал в осколки стекла и поглядел наверх. Его убийца надвигался на него, занося металлическую балку. Лицо человека напомнило ему лица обезьян в клетках - те же оскаленные желтоватые зубы, те же глаза, горящие безумной яростью. Нет! - прокричал человек, опуская свою импровизированную дубинку. Каким-то образом Макбрайд ухитрился заслониться от удара рукой, одновременно пытаясь достать оружие. Атака была неожиданной, но теперь, когда его размозженный нос болел, а это прибавляло ему ярости, он готов был дать достойный отпор агрессору. Он легко выдернул дубинку у мужчины и, постанывая, поднялся на ноги. Все правила касательно процедуры ареста вылетели у него из головы. Он обрушил град ударов на голову и плечи мужчины, заставив того попятиться через всю комнату. Мужчина заслонялся от нападения руками, уклонялся и, наконец, ударился о противоположную стену. Только теперь, когда противник был на грани потери сознания, ярость Макбрайда поутихла. Он стоял посредине комнаты, тяжело дыша, и наблюдал за избитым мужчиной, который сползал вниз по стене. Он сделал серьезную ошибку. Теперь он увидел, что нападающий был одет в белый лабораторный халат и был, следовательно, как любил напыщенно выражаться Дули, на стороне ангелов.
     - Ах, черт тебя побери! - сказал Макбрайд. - Вот дерьмо-то.
     Веки мужчины затрепетали, и он уставился на Макбрайда. Было ясно, что он с трудом ухватывает суть происходящего, но, наконец, на его густобровом, угрюмом лице появилось осмысленное выражение. Он явно понял, кто такой Макбрайд, или, скорее, понял, кем он не является.
     - Вы - не он, - прошептал он.
     - Кто? - спросил Макбрайд, понимая, что он может еще спасти свою репутацию, вытянув у свидетеля важные показания. - Кто, вы думали, я такой?
     Мужчина открыл рот, но ничего не сказал. Макбрайд наклонился над ним и выпытывал:
     - На кого, по-вашему, вы нападали?
     Рот вновь приоткрылся, и вновь оттуда не донеслось ни звука. Макбрайд настаивал:
     - Это очень важно, - сказал он. - Просто скажите мне, кто это был?
     Мужчина что-то прошептал. Макбрайд прижал ухо к его дрожащим губам.
     - Легаш вонючий, - сказал мужчина и вырубился, оставив Макбрайда и дальше проклинать его за то, что потеря контроля над собой вполне могла принести неприятности, которых хватит на всю жизнь. Но что ему еще оставалось?

***

     Инспектор Карнеги привык к рутине. За исключением редких моментов профессиональных озарений вся его работа состояла из долгих часов ожидания. Он ждал, пока тела будут сфотографированы и осмотрены экспертами, пока законники придут к соглашению и пока будут собраны свидетельские показания. Он уже давным-давно оставил попытки бороться с этой скукой и научился искусству не сопротивляясь плыть по течению. Следствие нельзя торопить; умудренный человек, он позволял медэкспертам и законникам делать свое нудное дело. В конце концов, когда придет время, нужен будет лишь перст указующий и преступник содрогнется.
     Теперь, когда лабораторные часы на стенке показывали двенадцать пятьдесят три ночи и даже обезьяны затихли в своих клетках, он сидел на одной из скамеек и ждал, когда Хендрикс закончит свои исследования. Хирург ознакомился с показаниями термометра, потом стянул перчатки, облегающие руки, точно вторая кожа, и отбросил их на простыню, где лежала покойница.
     - Это всегда сложно, - сказал врач, - определить время смерти. Она остыла по меньшей мере на три градуса. Я бы сказал, что она мертва уже около двух часов.
     - Полиция прибыла сюда без четверти двенадцать, - сказал Карнеги. - Так что она умерла примерно за полчаса до этого?
     - Где-то в этих пределах.
     - Ее туда затащили? - спросил он, указывая на скамью.
     - О, разумеется! Сама она не могла туда спрятаться. Не с такими ранами. Они - это нечто, как по-твоему?
     Карнеги уставился на Хендрикса. Полицейский хирург, вероятно, видел сотни трупов в любом мыслимом состоянии, но сейчас на его заостренном лице явно читался интерес. Карнеги подумал, что эта тайна по-своему была не менее увлекательна, чем тайна мертвой женщины и ее убийцы. Как может человек наслаждаться определением ректальной температуры трупа? - дивился Карнеги. Но в глазах хирурга совершенно очевидно светилось удовольствие.
     - А мотив? - спросил Карнеги.
     - Вполне ясно, разве нет? Изнасилование. Он изрядно к ней приставал: обширные повреждения влагалища, следы спермы. Тут есть с чем повозиться.
     - А раны на туловище?
     - Рваные. На разрезы не похоже.
     - Оружие?
     - Не знаю. - Хендрикс опустил уголки губ книзу. - Я хочу сказать, ткани истерзаны. Если бы не было таких очевидных свидетельств изнасилования, я бы сказал, что это, скорее, животное.
     - Ты хочешь сказать, собака?
     - Ну, скорее, тигр, - ответил Хендрикс.
     Карнеги нахмурился.
     - Тигр?
     - Шутка, - ответил Хендрикс. - Это я пошутил, Карнеги. Господи, у тебя вообще есть чувство юмора?
     - Это не смешно, - сказал Карнеги.
     - Да я и не смеялся, - ответил Хендрикс с мрачным видом.
     - Тот человек, которого Макбрайд нашел в боксе.
     - А что насчет него?
     - Подозреваемый?
     - Да никогда в жизни. Мы ищем маньяка, Карнеги. Большого, сильного. Дикого.
     - А когда ее ранили? До или после?
     Хендрикс нахмурился.
     - Не знаю. После вскрытия станет известно больше. Но я бы сказал, что наш парень был в исступлении. Скорее всего, эти раны были нанесены одновременно с изнасилованием.
     Обычно флегматичные черты Карнеги исказились в удивлении:
     - Одновременно?
     Хендрикс пожал плечами.
     - Вожделение - забавная штука, - сказал он.
     - Жутко забавная, - последовал испуганный ответ.

***

     Карнеги велел водителю высадить его за полмили от дома, чтобы немного пройтись пешком и поразмыслить перед тем, как прийти домой, где его ждут горячий шоколад и дремота. Этот ритуал соблюдался чуть ли не с религиозным рвением, даже когда инспектор был уставшим как собака. Он привык выбрасывать из головы все служебные заботы до того, как переступит порог дома, - давний опыт показал, что если дома он будет продолжать думать о расследовании, это не поможет ни расследованию, ни его семейной жизни. Он узнал об этом слишком поздно, чтобы помешать жене уйти, а детям - отдалиться, но тем не менее, этого принципа он придерживался твердо.
     Сегодня он шел медленно, чтобы развеялось тяжелое ощущение, которое принес этот вечер. Путь его проходил мимо маленького кинотеатра, который, как он прочел в местной газете, скоро будет снесен. Он не удивился. Он не был святошей, но раздражение, вызванное кинематографом, усиливалось у него с каждым годом. Репертуар на неделю только подтверждал это: сплошные фильмы ужасов. Зловещие и примитивные, если судить по рекламным плакатам с их бесстыдной гиперболизацией и утрированной жестокостью. "Ты можешь больше не уснуть!" - гласило одно из названий, а под ним - женщина, вполне бодрствующая, пятилась от надвигающейся на нее тени двухголового мужчины. Эти банальные образы деятели массового искусства до сих пор использовали, чтобы напугать бесхитростных зрителей. Блуждающие мертвецы; буйство природы, мстящей цивилизованному миру; вампиры, знамения, огнепроходцы, чудовищные бури - вся эта чушь, которая и раньше нравилась публике. Они были до смешного нелепы - среди всего этого набора опереточных ужасов ничто не могло сравниться с обыденными человеческими преступлениями, с ужасом (или его последствиями), который встречал Карнеги чуть ли не ежедневно, выполняя свои профессиональные обязанности. Перед его мысленным взором проплывали картины: мертвецы, освещенные вспышками полицейских фотографов, лежащие вниз лицом, точно ненужный хлам, и живые, чей взгляд ясно представлялся ему - голодный взгляд, жаждущий секса, наркотиков, чужой боли. Что было бы, если бы именно ЭТО они рисовали на своих афишах?
     Когда он добрался до дома, в тени за гаражом закричал ребенок. Карнеги вздрогнул и остановился. Крик повторился, и на этот раз Карнеги понял, что это было. Не ребенок, нет, - кот или коты, которые обменивались любовными призывами в темном проулке. Он направился туда, чтобы шугануть их. Весь проулок провонял острым запахом секреторных желез. Ему не было нужды кричать - шаги распугали животных. Они прыснули во все стороны - не парочка, а полдюжины; он явно прервал уютную оргию. Однако он все равно опоздал - с царящим вокруг запахом уже нельзя было справиться.

***

     Карнеги невыразительно смотрел на выставку видеомагнитофонов и мониторов, которая расположилась у него в конторе.
     - Господи помилуй, что это такое? - произнес он. - Видеозаписи, - сказал Бойл, его помощник. - Из лаборатории. Я думаю, вам нужно просмотреть их, сэр.
     Хоть они и работали вместе уже семь месяцев, Карнеги не слишком-то любил Бойла. Под лощеной оболочкой таилось бешеное честолюбие. Будь Бойл вполовину моложе, это казалось бы естественным, но ему было уже далеко за тридцать и амбиции его были почти маниакальными. Эта сегодняшняя выставка оборудования, на которую Карнеги наткнулся, едва войдя в контору, была как раз в стиле Бойла - показательная сверх меры.
     - Для чего столько экранов? - кисло спросил Карнеги. - Что, мне нужен стереопоказ?
     - У них там было три камеры, которые снимали одновременно, сэр. Фиксировали эксперимент одновременно с нескольких точек.
     - Какой эксперимент?
     Бойл жестом указал своему начальнику на стул. Подобострастен до предела, подумал Карнеги, не много же тебе будет от этого толку.
     - Все в порядке, - говорил Бойл лаборанту у видеоустройства. - Начинайте.
     Карнеги потягивал горячий шоколад, который притащил с собой. Этот напиток был одной из его немногих слабостей. Если машинка, которая его готовит, когда-нибудь сломается, он будет несчастным человеком. Он поглядел на три экрана. Неожиданно на них появились титры. "Проект Слепой Мальчик, - гласила надпись. - Секретно".
     - Слепой мальчик? - спросил Карнеги. - Что это? Или, вернее, кто?
     - Очевидно, это какое-то кодовое слово, - ответил Бойл.
     - Слепой мальчик, слепой мальчик, - повторял Карнеги, словно пытаясь вбить эти слова себе в подсознание, но прежде чем он как-то осознал их, все три экрана начали показывать разное. Хоть на них был изображен один и тот же объект - мужчина в очках с двойными линзами, лет под тридцать, сидящий в кресле, - но каждый монитор показывал эту сцену под различным углом. Один из них показывал объект в полный рост и профиль, другой - на три четверти и под углом сверху, а третий - спереди, и на мониторе были лишь голова и плечи мужчины, отснятые через стекло бокса спереди. Все эти три изображения были черно-белые, и ни одно из них не было нормально отцентрировано и сфокусировано. И действительно, уже когда пленки начали прокручиваться, кто-то все еще улаживал эти неурядицы. Объект о чем-то доброжелательно болтал с женщиной - в ней с первого взгляда можно было опознать погибшую, - прилаживающей ему на лоб электроды. О чем они говорили, уловить было трудно, потому что акустика камеры плохо действовала как на аппаратуру, так и на слушателей.
     - Женщина - это доктор Дано, - услужливо подсказал Бойл. - Жертва.
     - Да, - сказал Карнеги, внимательно наблюдая за экранами. - И сколько идут все эти приготовления?
     - Довольно долго. Большая часть разговоров не несет никакой информации.
     - Ну, давайте поглядим на то, что несет информацию.
     - Прокручивайте быстрее, - сказал Бойл. Лаборант подчинился, и фигуры на трех экранах задергались и завизжали, точно комедианты.
     - Погодите, - велел Бойл. - Немного вернитесь обратно! - Лаборант вновь сделал так, как он велел. - Вот! - сказал Бойл. - Остановитесь тут! А теперь пускайте с нормальной скоростью. - Действие возобновилось в нормальном темпе. - Вот где оно по-настоящему начинается, сэр.
     Карнеги уже прикончил свой горячий шоколад и опустил палец в густую массу на дне чашки, чтобы сбросить на язык последние капли. На экране доктор Данс приближалась к тому типу со шприцем, потом оттянула кожу у локтя и ввела что-то. Не в первый раз с тех пор, как он зашел в лабораторию Хьюма, Карнеги пытался угадать, чем они там на самом деле занимались. Было ли то, что отображалось на экранах, фармакологическим исследованием? Но сверхсекретность эксперимента, проводимого поздней ночью в опустевшем здании, заставляла предположить, что это было что-то иное. Да и эта надпись на экране - "Секретно!". То, что они сейчас наблюдали, было явно не предназначено для посторонних глаз.
     - Вам удобно? - спросил какой-то мужчина вне поля зрения камер. Человек в кресле кивнул. Очки с него сняли, и без них он выглядел слегка растерянным. Ничем не примечательное лицо, подумал Карнеги, этот тип, имени которого он до сих пор не знал, не был ни Адонисом, ни Квазимодо. Он слегка откинулся в кресле, и его жидкие, бесцветные волосы коснулись плеч.
     - Я в порядке, доктор Веллес, - ответил он тому, кто стоял вне поля зрения камер.
     - Вам не жарко? Вы не потеете?
     - Да нет, вообще-то, - слегка извиняясь, ответила морская свинка. - Я чувствую себя, как обычно.
     Похоже на то, подумал Карнеги и обратился к Бойлу:
     - Вы просмотрели эти ленты до конца?
     - Нет, сэр, - ответил Бойл. - Я подумал, что вы захотите проглядеть их первым. Я только дошел до инъекции.
     - Что-нибудь известно в больнице от доктора Веллеса?
     - Когда я звонил туда в последний раз, он все еще был в коматозном состоянии.
     Карнеги хмыкнул и вновь перенес внимание на экраны. Вслед за суматохой после инъекции, деятельность на экранах затихла. Камеры продолжали фиксировать близорукого субъекта, иногда ступор прерывался вопросами доктора Веллеса о самочувствии испытуемого. Он чувствовал себя все так же. После трех или четырех минут такого затишья, даже то, что испытуемый случайно мигнул, приобретало чуть ли не драматическое значение.
     - Сценарий-то скучноват, по-моему, - заметил лаборант. Карнеги рассмеялся. Бойл выглядел неловко. Еще две или три минуты прошли точно так же.
     - Все это не слишком обнадеживает, - сказал Карнеги. - Прокрутим побыстрее, а?
     Лаборант уже собирался подчиниться, когда Бойл сказал:
     - Подождите!
     Карнеги поглядел на своего помощника, раздраженный его вмешательством, а потом - опять на экраны. Там действительно что-то происходило: невыразительные черты испытуемого едва заметно изменились. Он начал улыбаться сам себе и утонул в кресле, словно погружал тело в теплую ванну. Его глаза, которые до этого выражали вежливое безразличие, начали медленно закрываться, а потом, вдруг, внезапно открылись. Когда это случилось, в них появилось выражение, которого до этого не было: голод, который, казалось, изливался с экрана в спокойствие кабинета инспектора.
     Карнеги отставил свой шоколад и приблизился к экранам. Когда он сделал это, испытуемый также встал и приблизился к стеклу бокса, оставив две камеры снимать пустое кресло. Однако третья все еще снимала - лицо, прижатое к оконному стеклу, и какой-то миг два человека смотрели друг на друга через преграду стекла и времени, казалось, взгляды их встретились.
     Теперь выражение лица у человека было раздраженным, и голод, казалось, вышел из-под контроля рассудка. Глаза его горели, он приблизил губы к окну и поцеловал его, язык коснулся стекла.
     - Что там происходит, во имя Господа? - спросил Карнеги.
     На звуковой дорожке появились голоса - доктор Веллес тщетно просил подопытного описать, что он чувствует, а Данс в это время громко называла показания различных считывающих приборов. Стало трудно расслышать, что там делается, поскольку неразбериха усилилась внезапным взрывом писка и щебета сидящих в клетках обезьян, но было ясно, что интенсивность процессов в теле подопытного повышается. Лицо его покраснело, на коже выступил пот. Он напоминал мученика на костре, когда под ним запалили хворост, - обезумевший от смертельного экстаза. Он прекратил французские поцелуи с оконным стеклом и сорвал электроды с висков и датчики с груди и запястий. Данс, теперь в ее голосе слышалась тревога, уговаривала его прекратить. Затем она пересекла помещение и вышла из поля зрения камер, как полагал Карнеги, к двери бокса.
     - Лучше не надо, - сказал он, словно вся эта драма разыгрывалась по его повелению и он приказом мог остановить трагедию. Но женщина не послушала его. Минуту спустя она появилась на дальних обзорах, поскольку вошла в комнату. Мужчина двинулся к ней навстречу, расшвыривая по пути оборудование. Она окликнула его - возможно, по имени. Если и так, то имя нельзя было разобрать сквозь щебет обезьян. - Вот дерьмо, - сказал Карнеги, когда рука испытуемого с размаху ударила сначала по той камере, которая вела съемку сбоку, потом - по той, что со среднего расстояния. Два монитора сразу ослепли. Лишь одна камера, установленная на уровне головы, в безопасности снаружи бокса, продолжала фиксировать события, но из-за близкого обзора нельзя было увидеть почти ничего - лишь случайные очертания движущихся тел. Вместо этого единственная камера почти насмешливо фиксировала, как по стеклу обзорного окошка бокса потекла слюна, заслонив убийство, которое происходило в недосягаемой близости.
     - Да что же они ему дали, Господи Боже! - сказал Карнеги, слушая, как где-то вне действия камеры пронзительные женские крики перекрыли визг обезьянок.

***

     Джером проснулся рано утром и чувствовал себя голодным и уставшим. Когда он отбросил простыню, то с изумлением уставился на себя: все тело было покрыто царапинами, а пах - ярко-красного цвета. Постанывая, он перекатился к краю кровати и какое-то время сидел там, пытаясь восстановить события вчерашнего вечера. Он помнил, как входил в лабораторию, но почти ничего - после этого. Несколько месяцев он был платной морской свинкой, жертвуя своей кровью, удобствами и терпением, чтобы добавить немного денег к своей более чем умеренной зарплате переводчика. Этот приработок ему устроил друг, который и сам занимался подобной работой, но если