Что ж, дело твое.
     - К тому же завтра рано утром у меня занятия.
     - Ничего подобного.
     - Что-что?
     - Занятия еще не начались, так что погоди-ка уходить. Останься еще на немного.
     - Зачем?
     Стив ощутил гулкое биение сердца: он и подумать не мог, что Куэйд внушает ему такой сильный, даже какой-то суеверный страх.
     - Я хотел предложить тебе кое-какие книги. Только и всего!
     Стив устыдился внезапного приступа страха. Что он вообразил - что Куэйд намеревается чем-нибудь оглушить его, чтобы на нем провести свои эксперименты? Вот уж действительно бред!
     - У меня есть Кьеркегор, он должен тебе понравиться. Книга там, наверху. Подожди пару минут, я мигом.
     Куэйд с загадочной улыбкой покинул комнату. Стив, присев на корточки, принялся опять просматривать фотографии. Особенно его заворожил снимок, на котором Черил впервые взяла кусок протухшего мяса. Лицо ее на этом снимке как будто принадлежало другой женщине, не той, которую он знал. Эта неуверенность, растерянность и... Что же еще? Ну, конечно же, страх! Любимое слово Куэйда, мерзкое, грязное слово, которое отныне всегда будет ассоциироваться с пыткой бедной девушки.

***

     Интересно, а что сейчас, при взгляде на эту фотографию, написано на его собственном лице, подумал Стив. Та же растерянность, что и у Черил? И, может быть, такой же страх?
     За спиной послышался какой-то звук, слишком тихий, чтобы его произвел Куэйд. Если только он не приблизился крадучись...
     В ту же секунду Стив почувствовал, как тряпка, пропитанная хлороформом, закрыла его рот и ноздри. Глаза тут же заслезились, Стив невольно вдохнул усыпляющие пары и мгновенно погрузился во тьму.
     Последнее, что он услышал, было произнесенное голосом Куэйда свое собственное имя, прозвучавшее как удаляющееся эхо:
     - Стивен... ивен... вен...
     Стив рухнул мешком посреди раскиданных фотографий, погрузившись в липкую, пропитанную животным страхом тьму.

***

     Он не сразу понял, очнулся уже, или еще нет: темнота вокруг была кромешной. Так он пролежал, наверно, целый час, пока не осознал, что глаза его открыты.
     Сначала он попробовал подвигать ногами, затем руками и, наконец, головой. Как ни странно, связанными оказались только запястья, да и то небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы освободиться. Но вот когда он попытался отползти, что-то похожее на кандалы впилось ему в левую щиколотку.
     Лежать на полу было страшно неудобно, однако когда он ощупал пространство вокруг себя, то обнаружил, что это вовсе не пол, а нечто вроде массивной решетки. Была она металлической и такой громадной, что он так и не смог дотянуться до краев. Просунув руку между прутьев, он не нащупал ничего: под ним была пустота.

***

     Первые фотоснимки, сделанные Куэйдом в инфракрасных лучах, запечатлели эти попытки Стива исследовать место его заключения. Как и думал Куэйд, пленник повел себя весьма благоразумно: не впал в истерику, не разрыдался, не сыпал ругательствами и проклятиями. Именно рационализм нового "подопытного кролика" и вызывал у экспериментатора особый интерес. Стивен полностью осознавал, что происходит, и будет, безусловно, бороться со своим страхом при помощи логики и трезвого анализа ситуации. Таким образом, сломить его сопротивление - задачка потруднее, нежели в случае с Черил. Что ж, тем ценнее будет результат, когда Стивен, сдавшись наконец, откроет перед Куэйдом настежь свою душу, в которой, несомненно, он найдет так много любопытного, достойного тщательного анализа. В том, что эксперимент завершится успешно, Куэйд не сомневался.
     Тем временем глаза Стива постепенно привыкали к темноте. Он находился внутри колодца или вертикального тоннеля, совершенно круглого, футов двадцати в диаметре. Что это было: воздуховод какой-нибудь подземной фабрики? Стив постарался вспомнить, существовало ли что-либо подобное в районе Пилгрим-стрит, однако в голову ничего не приходило. Черт его знает, где он находился... Не на чем было сфокусировать взгляд: ни углов, ни даже дырки или трещины в этих стенах не было.
     Хуже того: лежал он на решетке поверх колодца, казавшегося во тьме бездонным. От этого, похоже, бесконечного пространства его отделяли лишь относительно тонкие прутья, да еще цепь на левой ноге.
     Он воочию представил себя между темным, бескрайним небом и бесконечным мраком внизу. Воздух в шахте был теплым и спертым, таким сухим, что невольно навернувшиеся на глазах слезы тут же испарились. Справившись кое-как со слезами, он попытался позвать на помощь, но его крик растворился в темноте.
     Охрипнув от бесполезного крика, он откинулся навзничь поверх решетки. Что, если дна у этого колодца нет вообще? Какая чушь; дно должно быть у любого колодца, любой шахты. Нет ничего бесконечного, сказал он вслух.
     И тем не менее... Если он вдруг свалится вниз, в эту черную, разверстую пасть, то будет падать, падать, падать, но даже не увидит приближающегося дна. Пока не разобьется.
     Усилием воли он попытался отогнать эту кошмарную картину. Ничего не получилось.
     Увидит ли он яркую вспышку, когда его череп расколется о дно колодца? В момент, когда его тело превратится в кучу мяса и раздробленных костей, придет ли к нему понимание смысла собственной жизни и смерти? Нет, Куэйд не посмеет, подумал он. "Не посмеет! - забился его хриплый крик о стены колодца. - Он не посмеет меня убить!"
     И снова мертвая, удушающая тишина, как будто его вопль и не рвался из кромешной тьмы.
     И тут его пронзила другая, еще более жуткая мысль. Что, если Куэйд, задавшись целью довести свой идиотский эксперимент до абсолютного конца, поместил его в эту круглую преисподнюю и тут оставил навсегда, чтобы никто его здесь не нашел и он отсюда никогда не выбрался?
     Довести эксперимент до конца... Концом могла быть только смерть. Была ли смерть в действительности целью Куэйда? Желал ли он понаблюдать, как умирает человек, как его жертву постепенно охватывает страх смерти, истинная первопричина всякого страха? Кажется, Сартр говорил, что никому не дано познать собственную, смерть. А смерть других? Познать ее, наблюдая, как разум обреченного человека выделывает невероятные трюки, с тем чтобы только не видеть горькой правды? Не здесь ли ключ к познанию этой великой тайны - природы смерти, ее сути? Тот, кто проникнет в эту тайну, сможет в какой-то степени подготовить себя к собственной смерти... Как он говорил: пойти навстречу зверю, отыскать его и приласкать? Что ж, наблюдение за предсмертным ужасом другого человека есть наиболее простой и умный путь, ведущий к этой цели...
     С другой стороны, продолжал он размышлять, Куэйд может и убить меня от страха, собственного страха.
     От этой мысли Стиву, как ни странно, полегчало. В самом деле, страх ведь глубоко сидит в этом горе-экспериментаторе, возомнившем себя мессией. Он ведь помешан на страхе, разве нет?
     Так вот откуда эта его неуемная страсть к наблюдениям за тем, как страх терзает других: так он пытается найти путь к избавлению от собственных терзаний.
     За размышлениями прошло несколько часов. В кромешной тьме разум Стивена сделался стремительно-подвижным, словно ртуть, но при этом не поддающимся контролю. Стив обнаружил вдруг, что потерял способность выстраивать длинную, стройную цепочку аргументов, что мысли его походили на стайку юрких, скользких рыбок, беспорядочно снующих туда-сюда. Как только он пытался ухватить одну из них, она от него тут же ускользала.
     Однако все же он нашел точку споры: ее давало понимание необходимости обвести Куэйда вокруг пальца, переиграть его, и тогда, может быть, у него появится шанс спастись. Нужно проявить выдержку, собрать всю волю в кулак, попробовать взять Куэйда измором, чтобы тот потерял к Стиву интерес как к объекту наблюдений.
     Фотографии, сделанные в те несколько часов, изображали Стивена лежащим на решетке с закрытыми глазами и хмурым лицом. Как ни удивительно, время от времени его губы трогала легкая улыбка. На большинстве снимков не было возможности определить, спал он или бодрствовал, задумался или же видит сон. Куэйд терпеливо ждал. Наконец он заметил, что глазные яблоки под веками у Стива слегка подрагивают - верный признак сна. Пришло время нанести подопытному визит...
     Проснувшись, Стивен обнаружил рядом с собой на блюде два кувшина: один наполненный водой, а второй - с горячей, несоленой овсяной кашей. Поев и напившись, он ощутил нечто вроде чувства благодарности за ниспосланное угощение.
     Пока он ел, у него возникли два странных ощущения: во-первых, производимые при этом звуки как-то по-особенному гулко отдавались в голове, а во-вторых, что-то сильно сжимало его виски. Запястья Стива были скованы наручниками. На снимках видно, как одно выражение лица сменяется другим (сначала изумление, потом гнев и, наконец, ужас), пока он неуклюже ощупывает собственную голову. На ней было намертво закреплено что-то похожее на конскую сбрую с двумя зажимами, закупорившими слуховые каналы так, чтобы ни звука не проникало в уши Стивена.
     Глухота, такой знакомый, казалось, однажды уже побежденный недуг! Теперь он мог слышать только шум внутри головы, лязг собственных зубов, глотательные звуки - и вот это отдавалось между ушей пушечной канонадой.
     Слезы навернулись на глазах. Он двинул каблуком по металлической решетке, но ровным счетом ничего не услыхал. И тогда изо рта вырвался вопль ужаса и отчаяния. Он кричал, пока не почувствовал во рту вкус крови из горла, но даже собственного крика не услышал. Стивен запаниковал. Серия последовательно сделанных фотоснимков иллюстрирует возникновение, развитие и кульминацию панического страха. К лицу прилила кровь, глаза расширились, рот оскалился в неправдоподобной гримасе. Он стал напоминать до смерти перепуганную обезьяну. Стивен погрузился в океан таких знакомых с детства ощущений: дрожь в руках и ногах, липкий пот, тошнота, головокружение. В отчаянии он схватил кувшин с водой и вылил себе на лицо: ледяная вода мгновенно остудила разгоряченный мозг. Он откинулся спиной на решетку, заставляя себя дышать глубоко и ровно.
     Успокойся, расслабься, остынь, произнес он вслух. Ты спокоен, спокоен, спокоен.
     Своего голоса он не услыхал. Единственными различимыми звуками были те, что производил язык во рту, да еще слизь в сузившейся от приступа панического ужаса носовой полости. Но теперь он воспринимал на слух то, что в нормальном состоянии человек слышать не может: работу собственного мозга, проносящиеся в нем мысли.
     Звук этот напоминал шелест радиоприемника, когда он не настроен на какую-то определенную волну, или же легкий шум, возникающий в ушах у оперируемого после того, как в маску подан наркоз.
     Нервная дрожь так и не прекратилась. От малейшего движения наручники впивались в запястья, однако боли Стив не чувствовал.
     На фотографиях документально запечатлена вся эта эволюция поведения подопытного: отчаянная борьба с паническим ужасом, попытки отогнать воспоминания детства, слезы отчаяния, окровавленные запястья.
     Как это бывало и в детстве, в конце концов изнеможение вытеснило панику. Сколько раз маленький Стив вот так же, обессиленный, засыпал, чувствуя на губах горько-соленый вкус слез.
     Тогда он часто просыпался от звона, шума, грохота где-то в самых недрах мозга. Теперь же забытье принесло Стиву облегчение.
     Куэйд был сильно разочарован таким развитием событий: реакция Стивена Грейса, столь стремительная и бурная, внушила ему уверенность, что тот сломается с минуты на минуту. Однако, поразмыслив, Куэйд пришел к выводу, что час-другой отсрочки не имеет большого значения в его эксперименте, в конечном успехе котором у него не было сомнений: ведь на подготовку ушли долгие месяцы, и он возлагал на Стива большие надежды. Однако что если эксперимент все-таки провалится? Подобное вполне могло произойти, если Стивен потеряет рассудок, так и не приоткрыв заветную дверцу, ведущую к разгадке тайны.
     Ему хватило бы одного-единственного слова, молитвы или чего-то в этом роде - того, в чем человек ищет последнее спасение, прежде чем погрузиться во мрак безумия. Ведь что-то такое должно же существовать, черт побери?!
     Куэйд терпеливо ждал, подобно орлу-стервятнику, ждущему смерти агонизирующего животного в расчете на поживу. Он считал минуты, оставшиеся обреченной жертве...

***

     Проснулся Стивен, лежа лицом вниз, прямо на решетке, прутья которой больно впились в щеку. Воздух стал еще более спертым и жарким.
     Некоторое время он лежал без движения, дожидаясь, чтобы глаза снова привыкли к темноте. Разглядывая перекрещенные прутья, вмурованные в стеку и образующие правильные квадраты, он неожиданно для себя нашел в них некую эстетическую прелесть. Да, прелесть! Утомившись, наконец, рассматривать эту картину, он перевернулся на спину и при этом ощутил легкую вибрацию. Ему даже показалось, что решетка чуть-чуть сдвинулась с места.
     Ну и жарища! Обливаясь потом, Стив расстегнул рубашку. Во сне он пустил слюну. Она размазалась по щеке, но он даже не удосужился вытереться. В конце концов, кто его видит в этой дыре?
     Он кое-как наполовину стянул с себя рубаху и носком одного ботинка скинул с ноги другой.
     Жалко ботинок, если он, проскользнув между прутьев, свалится в бездну. Стивен попытался сесть. Нет, ботинок не свалится: два прута служили ему надежной опорой, и можно постараться дотянуться до него.
     От этой попытки решетка еще немного сдвинулась, и ботинок начал соскальзывать.
     "Ради Бога, - взмолился Стивен, - только не падай..." Ему вдруг почему-то стало ужасно жалко такой замечательный, великолепный ботинок. Ни в коем случае нельзя позволить ему свалиться вниз... Стив рванулся к ботинку, и в этот миг тот, проскользнув между прутьев, рухнул во тьму.
     Господи, если бы Стивен мог услышать момент падения, сосчитать секунды и, может быть, рассчитать глубину этом чертова колодца... Тогда, по крайней мере, он бы знал, сколько метров (а может, километров?) отделяют его от смерти...
     Все, больше он этого вынести не мог. Стив перевернулся на живот, просунул руки между прутьев и завопил:
     - Я тоже, тоже хочу вниз! Хочу упасть туда!
     Да, он действительно хотел упасть туда, в преисподнюю, разбиться о невидимое дно - все что угодно, лишь бы только положить конец ожиданию в кромешной тьме и абсолютной тишине... Туда, вслед за ботинком, навстречу спасительной гибели!
     Он бился головой о решетку, кричал, вопил, умолял Всевышнего сбросить его, наконец, туда, вниз. Решетка под ним снова сдвинулась, на этот раз сильнее.
     Что-то, похоже, сломалось или оборвалось - штифт, цепь, канат, что там удерживало эту чертову решетку в горизонтальном положении... Стив понемногу начал съезжать к краю, и тут он с ужасом обнаружил, что кандалов на щиколотке больше не было. Сейчас он рухнет вниз!.. Этот подонок вознамерился сбросить его в пропасть. Как там его звали - Куэйд, Куэйл, Куоррел?
     Машинально Стивен ухватился за прутья обеими руками. Тем временем решетка продолжала наклоняться. Может, он все-таки не хотел последовать за собственным ботинком? Может, он испугался смерти? Как бы то ни было, Стив уцепился за решетку так, как умирающие цепляются за жизнь...
     Что там, во тьме, на дне бесконечного колодца, по ту сторону грани, отделяющей жизнь от смерти?
     Он уже был полностью во власти панического ужаса. Сердце рвалось из груди, кровь запульсировала в висках, потные пальцы впившиеся в прутья, были готовы разжаться. Неодолимая сила земного притяжения тянула его, всасывала в себя его тело. Оглянувшись на мгновение через плечо в разверстую, черную пасть колодца, Стивен различил во тьме громадных, мерзких чудовищ, сгрудившихся внизу, налезавших друг на друга, пытавшихся достать его за ноги - чудовищ из его детских кошмаров.
     - Мама! - завопил Стивен, и в тот же миг пальцы его разжались. Он погрузился в пучину всеохватывающего ужаса. "Мама..." Вот оно, магическое и такое простое слово! Куэйд отлично его слышал, и оно словно пронзило его электрическим разрядом. "Мама!.." Стивен понятия не имел, как долго продолжалось его падение: в момент, когда пальцы разжались, сознание его отключилось. Быть может, спас его животный инстинкт самосохранения, и падение не причинило ему особого вреда.
     Стало светло. Стив поднял голову и увидел дверь. В дверях стоял некто в маске Микки-Мауса из детских мультиков. Персонаж Диснея поднял Стивена под мышки и повел к выходу из просторной круглой комнаты, куда он приземлился. Стив ощутил, что брюки у него мокры, кроме того, он помнил, что вымазался слюной, а может быть, слезами во сне, но уж кого, а Микки-Мауса, своего спасителя, он не стеснялся.
     Когда тот его вытаскивал из камеры пыток, голова Стивена безвольно упала на грудь. На полу он заметил свой ботинок. Сделав над собой усилие, он поднял голову: решетка, с которой он свалился, находилась лишь в семи-восьми футах над ним.
     Микки привел его в какое-то наполненное светом помещение, усадил в кресло и снял затыкавшую уши "сбрую" с головы. Возвращение слуха нисколько не обрадовало Стивена: ведь так забавно было наблюдать за миром, лишенным звуков. Вместо людей он предпочел бы общаться с глупыми, большими рыбами, так смешно-беззвучно разевающими рты. Стивен попил воды и съел кусок сладкого пирога. Он ощутил смертельную усталость во всем теле. Спать, спать, скорей в свою кроватку, а мама споет колыбельную... Но Микки-Маус, судя по всему, не понимал, чего сейчас хотелось больше всего Стиву. Тогда он заплакал, ударил по столу ногой, сбросив с него чашки и блюдца на пол, после чего выбежал в соседнюю комнату, где устроил настоящий разгром. Там было полным-полно каких-то бумаг, и Стив их с наслаждением порвал, а потом принялся подбрасывать клочки в воздух, с интересом наблюдая, как они, кружась, медленно опускаются. Среди бумаг были и фотографии, страшные фотографии, от которых Стиву стало вдруг нехорошо.
     Снимки эти - все до одного - изображали мертвецов, мертвых детей, как совсем маленьких, так и постарше. Одни из них лежали, другие полусидели. Их лица и тела были - изборождены глубокими ранами, у некоторых внутренности вывалились наружу, а все вокруг было испачкано чем-то темным.
     На трех или четырех снимках присутствовало и орудие, которым были нанесены жуткие раны: тесак.
     Одна из фотографий изображала женщину. Тесак почти до рукоятки вонзился прямо ей в лицо. На другом снимке он торчал из ноги мужчины, а еще на одном валялся на полу кухни, рядом с зарезанным младенцем.
     Странно, подумал Стив. Микки-Маус коллекционирует фотографии мертвецов, да еще убитых, судя по всему, одним и тем же тесаком.
     Мысль эта промелькнула за мгновение до того, как нос и легкие заполнил такой знакомый запах хлороформа, и Стивен снова погрузился в забытье.
     Очнулся он от вони застарелой мочи и свежей блевотины. Последняя была, похоже, его собственной: она покрывала весь перед рубашки. Он попытался подняться, но ноги подкосились. Было холодно, а в горле нестерпимо жгло.
     Он услыхал шаги. Кажется, Микки-Маус возвращается... Быть может, он наконец отведет Стива домой?
     - Вставай, сынок.
     Нет, это не Микки-Маус... Это полицейский.
     - Что это ты там делаешь, а? Вставай, я тебе говорю, поднимайся.
     Хватаясь за обшарпанную кирпичную стену, Стивен, кое-как поднялся на ноги. Полисмен осветил его карманным фонариком.
     - Господи, Боже мой, - проговорил он с гадливостью, оглядев Стивена с ног до головы. - Ну и видок у тебя... Ты где живешь?
     Впервые Стивен почувствовал стыд, особенно при виде собственной заблеванной рубашки.
     - Как тебя зовут?
     Вот этого Стив сказать ему не мог: своего имени он не помнил.
     - Эй, парень, кто ты такой, я спрашиваю?! Только бы он не орал так...
     Стивен копался в памяти, пытаясь вспомнить, как его, черт возьми, зовут.
     - Ну же, возьми себя в руки, - увещевал его полицейский.
     Легко сказать... Стивен почувствовал, как по щекам потекли слезы.
     - Домой, - пробормотал он, - домой хочу...