тельным. Не то чтобы они поняли, что он говорит, но он говорил о проклятье. Он встал и сказал: "Я экскремент Сатаны, - Билли улыбнулся этой мысли. - Ради Христа, повесьте и сожгите меня". С тех пор он изменил мнение. Столетие ветшает, нуждается в новых племенах. - Он внимательно посмотрел на Клива. - Не бойся, - сказал он, - я тебя не трону, если ты не станешь болтать. Ты не будешь, правда?
     - А что мне сказать, что прозвучало бы здраво? - мягко ответил Клив. - Нет, я не буду болтать.
     - Хорошо. Немного позже я уйду. И ты уйдешь. И ты сможешь забыть.
     - Сомневаюсь.
     - Даже сны прекратятся, когда меня здесь не будет; Ты только разделяешь их, поскольку у тебя есть задатки экстрасенса. Поверь. Тут нечего бояться.
     - Город...
     - Что город?
     - Где его жители? Я никогда никого не видел. Нет, это не совсем так. Одного я видел. Человека с ножом... уходящего в пустыню...
     - Не могу тебе помочь. Я сам прихожу туда как посетитель, Все, что я знаю по рассказам деда, - этот город населен душами мертвых. Что бы ты там ни увидел, забудь. Ты не принадлежишь тому месту. Ты еще не мертв.

***

     Всегда ли благоразумно верить словам, что говорят тебе мертвые? Очистились ли они от всякой лжи, умерев? Начали ли они новое существование как святые? Клив не верил в такие наивные вещи. Более вероятно, что они берут свои способности с собой, и хорошее и плохое, и используют там, насколько могут. В раю должны быть сапожники, не так ли? Глупо думать, что они забудут, как тачать башмаки.
     Поэтому вполне возможно, Эдгар Тейт лгал о городе. Было то, чего Билли не знал. А как насчет голосов на ветру? Или тот человек, который бросил нож среди прочего хлама, прежде чем уйти в одиночку Бог знает куда? Что это за ритуал?
     Теперь, когда страх истощился и не было даже пятачка твердой реальности, чтобы за него уцепиться, Клив не видел причины, почему бы не отправиться в город по собственной воле. Что в тех пыльных улицах могло встретиться более худшее, чем он видел на койке в собственной камере или чем то, что произошло с Лауэллом и Нейлером? Город представлялся почти убежищем. Безмятежность царила в его пустых улицах и на площадях, Клив ощущал там, будто все действия завершены, со всякими муками и гневом покончено. Эти интерьеры - с протекающей ванной и чашкой, наполненной до краев, - видели куда более страшное и теперь казались довольными, пережидая тысячелетия. Когда ночь принесла очередной сон и город открылся перед глазами, Клив вошел не как испуганный человек, сбившийся с пути на враждебных пространствах, а как посетитель, предполагающий чуток расслабиться в хорошо знакомом месте, знакомом достаточно, чтобы там не потеряться, но все же не настолько, чтобы здесь наскучило.
     Словно в ответ на эту приобретенную легкость, город сам открылся ему. Бродя по улицам, ступая окровавленными по обыкновению ногами, Клив обнаруживал, что двери широко распахнуты, занавески на окнах отодвинуты. Он отнесся к приглашению без высокомерия, решил воспользоваться им, чтобы пристальнее взглянуть на особняки и многоэтажки. При ближайшем рассмотрении они оказались далеки от образцов домашнего уюта, за которые он принял их поначалу. В каждом обнаруживался знак недавно совершенного насилия. Где-то - не более чем перевернутое кресло или след на полу, где каблук скользил в луже крови, где-то приметы более очевидные. Молоток, оставленный на столе вместе с газетами, на раздвоенном конце, которым вытаскивают гвозди, запеклась кровь. Была комната с разобранным полом, и черные пластиковые свертки, подозрительно скользкие, лежали возле вынутых досок. В одном помещении зеркало вдребезги разбито, в другом вставная челюсть валялась возле камина, в котором вспыхивало и потрескивало пламя.
     Все это были декорации убийства. Жертвы исчезли, возможно, в иные города, полные зарезанных детей и убитых друзей, оставив эти живописные картины, которые сопровождали убийство, навсегда застывшими, бездыханными. Клив прошелся по улицам, истинный наблюдатель, и разглядывал сцену за сценой, в мыслях восстанавливая те мгновения, которые предшествовали вынужденному покою каждой комнаты. Здесь умер ребенок, кроватка его перевернута, здесь кого-то убили в собственной постели, подушка пропитана кровью, топор лежит на ковре. Была ли в этом разновидность проклятия - убийцы обязаны были ждать какую-то долю вечности (а возможно, и всю ее) в комнате, где они убивали?
     Из преступников он никого не видел, хотя логика и подсказывала, что они должны находиться поблизости. Значило ли это, что они обладали способностями быть невидимыми, чтобы хранить себя от любопытствующих глаз, от прогуливающихся сновидцев, подобных ему? Или вправду время, проведенное в этом нигде, трансформировало их, и они больше не являлись плотью и кровью, а стали частью своего помещения, креслом, китайской куклой?
     Затем он вспомнил мужчину на окраине, который пришел в своем лучшем костюме, с окровавленными руками, и удалился в пустыню. Он не был невидимкой.
     - Где вы? - сказал Клив, стоя на пороге средней комнаты, комнаты с раскрытой печью, с посудой в раковине и с водой, бегущей из крана. - Покажитесь.
     Глаза уловили движение, и он взглянул через дверь. Там стоял человек. Он стоял там все время, понял Клив, но стоял так тихо и был такой неотъемлемой частью комнаты, что оставался незамеченным, пока не посмотрел в сторону Клива. И он почувствовал прилив беспокойства, думая, что в каждой комнате, которую разглядывал, находился один либо несколько убийц, замаскированных своей неподвижностью. Человек, зная, что его увидели, шагнул из укрытия. Средних лет. На щеке порез после утреннего бритья.
     - Кто ты? - спросил он. - Я тебя видел прежде Проходящим.
     Голос тихий и печальный, не похож на убийцу, подумал Клив.
     - Просто посетитель, - ответил он мужчине.
     - Здесь не бывает посетителей, - возразил тот, - только возможные жители.
     Клив нахмурился, пытаясь понять, о чем говорит мужчина. Но разум его, погруженный в сон, медлил, и до того, как смог разрешить загадку сказанного, возникли другие.
     - Я тебя знаю? - спросил человек. - Я обнаруживаю, что забываю все больше и больше. А это не дело, верно? Если я забуду, я никогда не уйду, так ведь?
     - Уйдешь? - переспросил Клив.
     - Совершу обмен, - сказал человек, приглаживая челку.
     - И пойдешь куда?
     - Обратно. Вновь совершать это.
     Теперь он пересек комнату и подошел к Кливу. Вытянул руки, ладонями вверх - те были покрыты пузырями.
     - Ты можешь мне помочь, - сказал он. - Я заключу сделку с лучшими из них.
     - Я не понимаю.
     Человек явно считал, что Клив прикидывается. Верхняя губа, на которой красовались подкрашенные черные усы, оттопырилась.
     - Понимаешь, - сказал он. - Прекрасно понимаешь. Просто ты хочешь продать себя, как и все делают. Предлагаешь самую высокую цену, так ведь? Кто ты, наемный убийца?
     Клив покачал головой.
     - Я просто сплю, - ответил он.
     Приступ веселья у мужчины закончился.
     - Будь другом, - попросил он. - Я не обладаю властью, как некоторые. Знаешь, некоторые приходят сюда и уходят отсюда в течение нескольких часов. Они профессионалы. Они договариваются. А я? Что до меня, это было преступление на почве страсти. Я пришел неподготовленным. Я останусь здесь, пока не смогу заключить сделку. Пожалуйста, будь другом.
     - Я не могу помочь, - сказал Клив, не вполне понимая, о чем его просит мужчина.
     Убийца кивнул.
     - Конечно, - произнес он. - Я и не ожидал...
     Он отвернулся от Клива и двинулся к печи. Жар там стал сильнее, и возник мираж полки для подогрева пищи. Мужчина небрежно положил одну из пузырящихся ладоней на дверку и закрыл ее, почти тут же дверка со скрипом отворилась.
     - Ты бы только знал, как возбуждает аппетит запах жареной плоти, - сказал мужчина, опять повернувшись к дверке и пытаясь ее закрыть. - Может ли кто-нибудь меня обвинять? В самом деле?
     Клив оставил его наедине с его бессвязной болтовней. Если тут и присутствовал смысл, вероятно, он не заслуживал того, чтобы в него вдаваться. Разговор об обменах и о бегстве из города был недоступен пониманию Клива.
     Он побрел дальше, теперь не вглядываясь в дома. Он увидел все, что хотел. Определенно, утро близко и звонок затрезвонит на этаже. Возможно, он даже сам проснется, подумал Клив, и на сегодня покончит с путешествием.
     Когда приходила эта мысль, он увидел девочку. Она была лет шести-семи, не больше, и стояла на ближайшем перекрестке. Явно, не убийца... Он направился к ней. Девочка либо от смущения, либо по какой-то менее достойной причине, повернула направо и побежала прочь. Клив последовал за ней. К тому моменту, как он достиг перекрестка, она была уже далеко на следующей улице, он опять пустился в погоню. Когда во сне длится подобное преследование, законы физики не одинаковы для участников погони. Девочка, казалось, двигалась легко, а Клив боролся с густым словно патока воздухом. Однако он не прекращал преследование, а спешил туда, куда вела девочка. Скоро он был на порядочном расстоянии от знакомых мест, в тесноте дворов и аллей, представляющих, как он полагал, многочисленные сцены резни. В отличие от центральных улиц, здешнее гетто содержало какие-то обрывки географических пространств: травянистая обочина, скорее красная, чем зеленая, фрагмент виселицы со свешивающейся петлей, груда земли. А теперь вот просто стена.
     Девочка привела его в тупик, а сама исчезла, оставив его созерцать гладкую кирпичную стену, сильно выветрившуюся, с узкой прорезью окна. Очевидно, это и было то, на что его привели посмотреть. Он уставился сквозь пуленепробиваемое стекло, с этой стороны запачканное потеками птичьих испражнений, и обнаружил, что разглядывает одну из камер Пентонвилла. Желудок сжался. Что за игра - вывести из камеры в город сновидений только для того, чтобы привести обратно в тюрьму? Но несколько секунд изучения успокоили: это не его камера. Камера Лауэлла и Нейлера. Их картинки приклеены лентой к серому кирпичу, их кровь разбрызгана на полу и по стенам, на постели и на двери. Это была еще одна сцена убийства.
     - Господь Мой Всемогущий, - пробормотал он. - Билли...
     Он отвернулся от стены. На песке, возле ног, спаривались ящерицы, ветер, отыскавший дорогу в эту заводь, принес бабочек. Когда Клив смотрел на их танец, прозвенел звонок в блоке Б. Наступило утро.

***

     Это была ловушка. Механика ее была недоступна пониманию Клива, но в назначении ее он не сомневался. Билли отправится в город, скоро. Камера, в которой он совершил убийство, уже ожидает его, и из всех гнусных мест, что видел Клив в том скопище склепов, несомненно, пропитанная кровью камера была самым худшим.
     Мальчик не может знать, что планируется для него, его дед лгал ему о городе, рассказывал выборочно и не подумал рассказать Билли, что бывают случаи, когда требуется существовать там. А почему? Клив вернулся в мыслях к уклончивому разговору, который вел с человеком в кухне. Что за слова об обменах, о заключении сделок, о возвращении обратно? Эдгар Тейт раскаялся в своих грехах, ведь так? По прошествии лет он решил, что он не экскремент Дьявола и что вернуться в мир было бы вовсе не так уж плохо. Билли каким-то образом стал орудием для возвращения.
     - Ты не нравишься моему деду, - сказал мальчик, когда после второго завтрака их вновь заперли в камере. На второй день расследования все дела - развлечения и мастерские - были отменены, пока допрашивали камеру за камерой относительно смерти Лауэлла и - что касается ранних часов того дня - Нейлера.
     - Не нравлюсь? - спросил Клив. - А почему?
     - Ты слишком любопытен, когда в городе.
     Клив сидел на верхней койке, Билли на стуле у противоположной стены. Глаза мальчика налиты кровью, слабая, но постоянная дрожь била его.
     - Ты собираешься умереть, - сказал Клив. Как иначе указать на это, но без обиняков? - Я видел... в городе...
     Билли покачал головой.
     - Иногда ты рассуждаешь как сумасшедший. Мой дед говорит, что я не должен доверять тебе.
     - Он боится меня. Вот поэтому.
     Билли иронически рассмеялся. Послышался уродливый звук, заимствованный, как рассудил Клив, у Дедушки Тейта.
     - Он не боится никого, - резко возразил Билли.
     - ...боится того, что я увижу. И того, что расскажу тебе.
     - Нет, - сказал мальчик с абсолютной убежденностью.
     - Он приказал тебе убить Лауэлла, ведь так?
     Голова Билли дернулась. "Почему ты это говоришь?
     - Ты никогда не хотел убивать его. Может быть, напугать немного обоих, но не убить. Это идея твоего любящего дедушки.
     - Никто не указывал мне, что делать, - ответил Билли. Взгляд его был ледяным. - Никто.
     - Ладно, - уступил Клив. - Может, он направил тебя, а? Сказал, что это дело семейной чести или что-то вроде того?
     Замечание определенно достигло цели - дрожь усилилась.
     - Ну и что? Что, если он так сделал?
     - Я видел, куда ты намереваешься отправиться, Билли. Место уже поджидает тебя... - Мальчик уставился на Клива, но не прерывал его. - Только убийцы населяют город, Билли. Вот почему там твой дед. И если он найдет замену, он сможет освободиться.
     Билли встал. На лице его пылало бешенство, все следы иронии исчезли.
     - Что значит освободиться?
     - Вернуться в мир. Обратно сюда.
     - Ты лжешь...
     - Спроси его.
     - Он меня не обманывает. Его кровь - моя кровь.
     - Думаешь, его это волнует? После пятидесяти лет, проведенных в ожидании случая, чтобы уйти. Ты думаешь, ему не наплевать, как он это сделает?
     - Я передам ему, как ты лжешь... - сказал Билли. Раздражение его не полностью относилось к Кливу, тут слышалось затаенное сомнение, которое Билли пытался подавить. - Ты покойник, - сказал он. - Достаточно ему обнаружить, что ты пытаешься меня против него настроить. Ты узнаешь его. Да, ты его узнаешь. И ты взмолишься Христу, чтобы не знать.
     Казалось, выхода не было. Даже если Клив смог бы убедить начальство перевести его до наступления ночи (слабая надежда) - он должен был бы отказаться от всего, что говорил о мальчике прежде, сказать им, что Билли опасный безумец или что-то вроде, то есть явную ложь. Но даже если его и переведут в другую камеру, в таком маневре нет еще гарантии безопасности. Мальчик сказал, что был дымкой и тенью. Ни дверь, ни решетки не сдержат такое, судьба Лауэлла и Нейлера являлись доказательством того. И Билли был не один. Тут следовало принимать в расчет Эдгара Сент-Клера Тейта, а какими силами обладает он? И все же оставаться в той же камере нынешней ночью с мальчиком равносильно самоубийству, не так ли? Он отдаст себя в лапы бестий.
     Когда заключенные вышли из камер, чтобы поужинать, Клив посмотрел вокруг в поисках Девлина, нашел его и попросил уделить время для короткого разговора, что и было даровано. После ужина Клив предстал перед надзирателем.
     - Вы просили меня присматривать за Билли Тейтом, сэр.
     - А что такое?
     Клив мучительно обдумывал, что сказать Девлину, чтобы добиться немедленного перевода. Ничего на ум не приходило. Он запнулся, надеясь на вдохновение, слова, как назло, не подыскивались.
     - Я... я... хотел подать прошение о переводе в другую камеру.
     - Причина?
     - Мальчик неуравновешен, - ответил Клив. - Боюсь, он собирается причинить мне неудобства. Впасть в очередной припадок...
     - Ты можешь его уложить на лопатки одной рукой, он отощал - одни кости остались.
     В этот момент, если бы он разговаривал с Мейфлауэром, Клив, возможно, обратился бы к тому напрямую. С Девлиным подобная тактика была изначально обречена.
     - Не знаю, почему ты жалуешься. Он был почти золотой, - сказал Девлин, иронически передразнивая тон любящего отца. - Спокойный, всегда вежливый. Не представляет опасности ни для тебя, ни для других.
     - Вы не знаете его...
     - Что ты пытаешься втолковать?
     - Посадите меня в Исправительную камеру 43, сэр. Куда угодно, все равно. Просто уберите меня от него. Пожалуйста.
     Девлин не отвечал, но озадаченный смотрел во все глаза на Клива. Наконец произнес:
     - Ты боишься его.
     - Да.
     - Что же не так? Ты сидел в одной камере с крутыми мужиками, и ни волоска с твоей головы не упало.
     - Он не такой, - ответил Клив. Он мало что мог сказать, кроме: - Он сумасшедший. Говорю вам, он сумасшедший.
     - Весь мир сошел с ума, Смит, кроме тебя и меня. Разве ты не слышал? - рассмеялся Девлин. - Возвращайся в свою камеру и прекрати нытье. Ты не хотел каравана призраков? А теперь?

***

     Когда Клив вернулся в камеру, Билли писал письмо. Сидя на койке, углубившись в свое занятие, он выглядел чрезвычайно уязвимым. То, что сказал Девлин, подтверждалось: мальчик иссох до костей. Трудно было поверить, глядя на тростник его позвоночника, выпирающий сквозь футболку, что эта болезненная фигурка смогла бы пережить муки перевоплощения. А теперь, кто знает? Может быть, мучительные перевоплощения со временем разорвут его на части. Но не слишком скоро.
     - Билли...
     Мальчик не сводил глаз с письма.
     - ...то, что я говорил о городе...
     Он перестал писать.
     - ...может быть, я все это вообразил. Просто приснилось...
     Билли опять принялся за письмо.
     - ...я сказал тебе, потому что тебя боялся. Вот и все. Я хочу, чтобы мы были друзьями...
     Билли поднял глаза.
     - Это не в моих силах, - сказал он очень просто. - Теперь. Это ушло к Деду. Он может быть милосердным, а может и не быть.
     - Зачем ты сказал ему?
     - Он знает, что во мне. Он и я... мы как одно. Вот откуда я знаю, что он не обманывает меня.
     Скоро наступит ночь, свет выключат во всем блоке, придут тени.
     - Значит, мне остается только ждать? - спросил Клив.
     Билли кивнул.
     - Я позову его, тогда посмотрим.
     Позовет, промелькнуло в голове Клива. Нуждается ли старик в вызове со своего места успокоения? Было ли это тем, что он видел: Билли стоял в середине камеры с закрытыми глазами, с лицом, обращенным к окну? Если так, вдруг мальчику можно помешать вызвать мертвеца?
     Пока вечер сгущался, Клив лежал на своей койке, обдумывая возможности. Лучше ли ждать и видеть, какой приговор вынесет Тейт, или лучше попытаться перехватить контроль над ситуацией, помешать прибытию старика? Если это сделать, возврата назад не будет, не будет места оправданиям и мольбам, агрессия несомненно породит агрессию. Если не удастся помешать мальчику вызвать Тейта, это будет конец.
     Свет погасили. В камерах на всех пяти этажах блока в люди поворачивались лицом к подушке. Некоторые, вероятно, лежали без сна, планируя свою карьеру, когда незначительный перерыв в их профессиональной жизни наконец минует, другие сжимали в объятиях невидимых любовниц. Клив прислушивался к звукам в камере, к гремящему передвижению воды по трубам, к неглубокому дыханию на нижней койке. Иногда казалось, будто он живет второй жизненный срок на этой засаленной подушке, оставленный в темноте, без выхода.
     Дыхание снизу стало вскоре неразличимым, не было и шорохов. Может, Билли ждал, пока Клив уснет, и тогда уже собирался что-то предпринять. Если так, мальчик ждет попусту. Клив не сомкнет глаз и не даст зарезать себя во сне. Он не свинья, чтобы быть безжалостно вздетым на нож.
     Двигаясь так осторожно, как только мог, чтобы не возбудить подозрений, Клив расстегнул ремень и вытащил его из штанов. Он мог бы смастерить нечто более подходящее, разорвав наволочку и простыню, но боялся привлечь внимание Билли. Теперь он ждал с ремнем в руке, делая вид, будто спит.
     Сегодня ночью он был благодарен, что шум в блоке причиняет беспокойство, не дает задремать, потому что прошло полных два часа, прежде чем Билли поднялся с койки, два часа, за которые, несмотря на страх перед тем, что может случиться, если он заснет, веки Клива несколько раз отказывались подчиниться. По этажам нынешней ночью плыла печаль, смерть Лауэлла и Нейлера заставила даже самых огрубевших заключенных нервничать. Крики и переговоры тех, кто не спал,