Я не Кашкет, у меня волчьей
думки никогда не было. Я со всеми сообща жить хочу.
     Никогда так  радостно не  работалось,  как в  эту ночь!  Чего там греха
таить -  в обычные дни нет-нет да и подсчитаешь в уме,  сколько заработаешь,
и,  если к шабашу обычная норма перекрыта,  идешь домой веселый. Нынешней же
ночью  мы  работали для  общественного дела.  Усилия наши  были  радостными,
легкими, одна рука обгоняла другую, и ноги сами мчались на плац.
     Спустя три дня мы зашли вместе с  Никитой и  Головацким в малярный цех.
Запахи олифы  и  скипидара встретили нас  еще  в  тамбуре.  Много  новеньких
жатвенных машин стояло в просторном цехе и дожидалось отправки.
     В  свете полуденных лучей мы  быстро опознали наши  пять  жаток.  Да  и
немудрено было отыскать их  среди сотен других машин:  на борту ладьи каждой
жатки,    сделанной   для   приднестровской   коммуны,   красовался   значок
Коммунистического Интернационала Молодежи. А немножко поодаль, под фабричной
маркой,  молодые маляры  ловко  вывели  две  строки  из  любимой нами  очень
распространенной песни тех времен:

                Наш паровоз, вперед лети!
                В Коммуне остановка!..

     И под словами этой песни,  звучащими как лозунг,  более мелкими буквами
было выведено:  "Комсомольской коммуне имени Ильича от рабочих Первомайского
машиностроительного завода имени Петра Шмидта".
     Транспортный отдел  завода обещал отправить коммунарам жатки  с  первым
товарным эшелоном, после полуночи.


        "ГДЕ ПЕЧЕРИЦА?"

     После осмотра жаток,  готовых к погрузке,  я предложил друзьям и нашему
гостю  сходить на  косу.  Давно мы  собирались пойти туда  сами,  а  нынче и
предлог был хороший.  Вечер выдался погожий, с легоньким ветерком, дующим из
степи в открытое море.
     Все эти дни, наполненные тревогами, пока в заводских цехах обрабатывали
отлитые нами  детали,  море  штормовало.  Сегодня уже  на  рассвете волнение
стихло,  и  нам удалось без особого труда получить на  причале ОСНАВа легкий
беленький тузик.
     Маремуха с  Никитой сели загребными,  а я взялся за румпель.  Один Саша
вначале бездельничал и, сняв тапочки, сидел, свесив ноги с форштевня.
     Меняясь по очереди на длинных ясеневых веслах,  спустя час мы уткнулись
в песчаную отмель косы между курортом и маяком.
     Привольно и  безлюдно  было  тут.  С  обеих  сторон  косы  расстилалось
подернутое мелкой  рябью  водное пространство,  разделенное лишь  небольшой,
узенькой полоской удивительно чистого серебристого песка.
     Город  едва  виднелся отсюда:  приземистый,  похожий издали на  большое
приморское село,  он  растянулся с  крохотными своими строениями от Лисок до
Матросской слободки.  На краю косы, убегающей к волнорезу, справа возвышался
белокаменный конус маяка.  Много,  должно быть,  трудов стоило построить его
там,  на  зыбком песке,  если и  здесь перешеек был  такой узкий,  что любая
штормовая волна свободно его перехлестывала.
     Увязая в песке,  как в закромах с пшеном,  мы вытащили тузик из воды, и
Маремуха проворно начал раздеваться.
     Как гусь, пробующий силу своих занемевших крыльев, Никита несколько раз
взмахнул  руками,  глянул  жмурясь  на  розовеющее солнце  и  по-мальчишески
ринулся к воде. Догоняя Коломейца, бросились и мы в море, играющее блестками
солнечных лучей.
     Занятно было купаться тут,  на широком морском раздолье!  Чистая, как в
степной  кринице,  теплая  вода.  Дно,  укатанное  волнами  затихшего поутру
прибоя,  было все в  легких песчаных складках.  Солоноватый и такой приятный
ветерок чуть отдает запахами рыбы и гниющих водорослей.  А ляжешь на спину -
видишь,  как где-то  у  берега высоко в  небе дрожит повисший над приморской
степью кобчик. Выискивает добычу, шельма, да все не может решить, на кого бы
ринуться ему с высоты.
     Выкупались мы  на  славу,  и,  когда,  мокрые и  усталые,  пошатываясь,
выбрались на берег,  Коломеец стал делать гимнастику.  Он до хруста в костях
разводил руки,  вращал кистями,  и,  хотя  нас  овевал нежный бриз открытого
моря, чудилось, будто мы прохлаждаемся на досуге с Никитой в нашей Подолии.
     Вспомнилась совместная прогулка по ночному городу,  и снова, охваченный
нетерпением, я горячо попросил его:
     - Будет же тебе в молчанку играть, Никита! Расскажи наконец толком: что
же приключилось с Печерицей?
     - Скажу,  скажу,  не волнуйся! - утешил нас Никита и, усевшись в лодку,
лицом к опускающемуся солнцу, повел рассказ.
     ...С  той  самой минуты,  как Дженджуристый нашел в  подъезде окружного
наробраза пучок скомканных рыжих усов  бежавшего Печерицы,  Вукович не  знал
покоя.
     Для того чтобы правильно определить, где Печерица может прятаться, надо
было изучить все  его  прошлое,  настоящее и  даже заглянуть в  его будущее,
проверить всех его давних и нынешних друзей и знакомых.  Следовало выяснить,
где  он  путешествовал,  в  каких местностях жилось ему вольготнее всего,  и
тогда легче догадаться, где он смог бы найти себе сообщников и укрывателей.
     Житомир и  Проскуров отпадали.  Вряд  ли  Печерица решит остановиться в
этих  маленьких  городках,  расположенных вблизи  тогдашней  государственной
границы.  Была она  "на  замке" всегда,  а  после побега Печерицы из  нашего
города и подавно ему было рискованно приближаться к ней.
     По билету,  оставленному мне Печерицей, можно было предположить, что он
намеревался ехать до станции Миллерово.  Неужели он пустился наутек в бывшую
Область Войска Донского или на Кубань?
     Из расспросов сослуживцев и по анкетным данным беглеца Вукович выяснил,
что Печерица никогда не  бывал в  придонских краях.  Больше того,  вскоре по
приезде в наш город,  будучи еще вне всяких подозрений, Печерица с гордостью
заявил машинистке окрнаробраза:
     - В  Московии я никогда не бывал и,  даст господь,  не буду.  Зачем мне
оставлять пределы Украины.
     Трудно  было  предположить,   чтобы  случайно  эту  фразу  он   обронил
намеренно,  дабы и ею, в минуту опасности, замести свои следы и укрыться как
раз в ненавистной ему "Московии".
     На  всякий  случай  были  тщательно изучены все  подозрительные лица  в
станицах Миллеровская,  Ольховый Рог, Никольско-Покровская и даже в поселках
Криворожье и  Ольховчик.  Следов  Печерицы там  обнаружено не  было.  Вернее
всего,  билет до Миллерова Печерица взял для отвода глаз.  И  кто знает,  не
выписал ли он себе для других путешествий еще несколько бесплатных литеров в
разные концы Украины да, быть может, на разные фамилии.
     И Вукович принялся решать эту запутанную задачу.
     Прежде всего,  рассказал нам Никита, он познакомился с документами того
периода,  когда  Печерица носил  австрийский мундир и  пришел через Збруч на
охваченную огнем революции Украину.
     Австрийские  генералы  использовали тогда  украинских  националистов из
Галиции,  одетых  в  австрийские военные мундиры.  Весь  легион  "украинских
сичовых  стрельцов"  брошен  был  тогда  в   составе  австрийской  армии  на
ограбление Украины.
     На   Киевщине,   Херсонщине,   Екатеринославщине   вспыхнули   народные
восстания.  Целые  села,  волости и  даже  уезды соединялись в  партизанские
отряды и вели борьбу с оккупантами. Вблизи одной лишь Звенигородки партизаны
разгромили несколько регулярных немецко-австрийских частей.
     Восточную армию  австрийцев привел  на  Украину фельдмаршал Бем-Эрмоли.
Потом его сменил генерал Краус. В конце марта 1918 года, по договоренности с
гетманцами,  этот генерал грабил Подольскую,  Херсонскую и Екатеринославскую
губернии - огромное пространство Украины от Збруча до Азовского моря.
     Как  только  генерал  Краус  возглавил  командование восточной  армией,
советник австрийцев по  украинским делам Зенон Печерица получил назначение в
штаб XII австрийского корпуса в  Екатеринослав.  Он часто выезжал в  составе
карательных экспедиций в районы, охваченные крестьянскими восстаниями, и лез
из кожи, чтобы получше да похитрее угодить австрийцам.
     ...И  вот,  прослеживая путь  Печерицы от  захудалого городка Коломыя к
берегам Азовского моря,  Вукович,  по  словам Никиты,  обнаружил,  что  чаще
всего,   отрываясь   от   Екатеринослава,   австрийские  карательные  отряды
базировались на немецкие колонии в Таврии.
     Надо сказать,  что  районы Таврии еще с  детства были знакомы Вуковичу.
Именно сюда еще  в  первой половине прошлого века бежал из  Сербии его  дед,
участник восстания против жестокого князя  Милоша Обреновича.  В  Таврии дед
Вуковича женился на украинке и  остался навсегда,  а  уже отец Вуковича стал
работать в Мариуполе на металлургических заводах мастером доменных печей.  В
Мариуполе сын его вступил в комсомол,  и отсюда еще в годы гражданской воины
был он послан на работу в войска ВЧК - ОГПУ.
     Изучая теперь маршрут Печерицы по знакомым ему с детства степям Таврии,
Вукович узнал, что один из австрийских отрядов, в составе которого находился
и Печерица, достиг немецкой колонии Нейгофнунг, расположенной на берегу реки
Берды. Вукович немедленно поинтересовался историей этой колонии и узнал, что
ее основали еще в начале девятнадцатого века немцы,  переселившиеся в Таврию
из Вюртемберга.
     Вукович вооружился лупой и стал бродить по карте, изучая маршрут Зенона
Печерицы  к  Азовскому морю  весной  1918  года.  В  глазах  уполномоченного
запестрило множество немецких названий: Фюрстенау, Гольдштадт, Мунтау... Это
были богатые немецкие колонии, кучно расположенные в плодородной Таврической
степи.  Жили немцы в  них припеваючи до  тех пор,  пока царствовала династия
Романовых. Но как только из Смольного разнесся клич: "Вся власть Советам!" -
страх  перед  народной властью не  раз  будил  по  ночам зажиточных немецких
колонистов и заставлял их дрожать.
     Австрийскую армию встречали они с распростертыми объятиями. Фельдкураты
в серых мундирах служили торжественные молебны в кирках за здоровье династии
Габсбургов,  и  старожилы колоний  плакали  от  восторга под  тягучие  звуки
органов.
     Зенона  Печерицу -  австрийского служаку,  отлично  владеющего немецким
языком,  -  колонисты,  вне  всякого  сомнения,  считали своим.  Они  охотно
помогали ему в грабительских налетах на украинские села.
     "Несомненно,  -  думал Вукович,  -  у  такого изворотливого врага,  как
Печерица,  должны  были  остаться связи  в  тех  колониях,  где  он  однажды
побывал".
     Не  было тайной и  то  обстоятельство,  что в  этих колониях оставались
законспирированные немецкие агенты.  Явку  к  одному из  них  Зенон Печерица
также мог получить на тот "черный день", когда угроза разоблачения принудила
бы его покинуть насиженное местечко и перейти в подполье.
     Вскоре  Вукович  узнал,  что  на  племенную  ферму  совхоза  в  колонии
Фриденсдорф прибыл  из  Подолии  для  прохождения учебной  практики  студент
сельскохозяйственного института Прокопий Трофимович Шевчук.  Он поселился на
всем  готовом  у  колониста Густава Кунке  -  человека преклонного возраста,
исполняющего ввиду  отсутствия  пастора  религиозные  обряды  в  лютеранском
молитвенном доме.
     Едва  лишь  Вукович прочитал это  сообщение,  как  ему  принесли другую
шифровку.  Из  приазовского  городка,  который  отныне  стал  местом  нашего
жительства,  извещали,  что  заподозренный в  шпионаже  Зенон  Печерица  был
замечен на улице города, но сумел скрыться.
     Ведя  следствие и  предугадывая все  возможные поступки врага,  Вукович
никак не мог представить,  для чего понадобилось Печерице показываться среди
бела дня в  людном курортном городе.  Проще,  выгоднее и безопаснее было для
него переждать опасное это время у знакомого колониста Густава Кунке.  После
долгих раздумий Вукович пришел к выводу,  что Печерица пересел в Жмеринке на
поезд, идущий в Одессу, и оттуда стал пробираться в Приазовье морем.
     Однако  такое  предположение оказалось ошибочным.  Печерица  не  был  в
Одессе и не ехал в Таврию морем.
     Сперва он заехал в  Харьков,  думая там найти поддержку и  убежище.  Но
оставаться в  Харькове было  для  него  небезопасно:  в  это  время начались
разоблачения скрытых  украинских  националистов.  Печерица,  ночевавший  без
прописки то у  одного,  то у  другого дружка-националиста,  мог очень сильно
повредить им. И они ему посоветовали схорониться где-нибудь подальше.
     Он  пробрался  поездом  до  Мариуполя и  оттуда  на  извозчике пыльными
приморскими шляхами приехал в  наш  город.  Возможно,  это он  был тем самым
"денежным пассажиром", о котором рассказывал нам извозчик Володька, вовсе не
подозревая того, какую птицу он вез на своей тряской линейке.
     Делая крюк  на  Мариуполь,  Печерица по-своему рассуждал правильно.  Он
опасался погони и хотел запутать свои следы.
     На  расстоянии  всего  не  объяснишь,   о  многом  не  расспросишь.  По
согласованию с начальством Вукович,  знавший Печерицу в лицо, выехал в район
появления Печерицы. Так случилось, что я увидел Вуковича в день его приезда,
когда в  чесучовом костюме и  в  панаме с  голубой лентой он шел с вокзала в
город.  А  он  не признался из желания до поры до времени сохранить в  тайне
свой приезд.
     В  нашем  городе  чекиста Вуковича ждала  неожиданность.  Он  пришел  в
городской отдел ГПУ,  и  там ему показали срочное донесение от  дежурного по
станции Верхний Токмак.  В этом донесении сообщалось, что в балке поблизости
от  станции,  где  обычно  копали фарфоровую глину,  найден труп  человека с
документами на имя Печерицы-Шевчука...
     - Что-о-о?  Труп?  - дрогнувшим голосом выкрикнул Бобырь. - Да не может
быть! Кто же его убил?
     - А ты думаешь, я знаю, кто его убил? - сказал Коломеец.
     Спокойный тон  Никиты  обманул  и  Маремуху.  Введенный в  заблуждение,
Петрусь горестно сказал:
     - Вукович все  тебе рассказал,  Никита.  Такие подробности,  что даже и
выдумать трудно.  Неужели он  не мог тебе досказать напоследок,  кто же убил
Печерицу?
     - Представь себе,  не  досказал...  -  еле  сдерживая улыбку,  процедил
сквозь зубы Коломеец и спросил:  -  Вы уверены, ребята, что жатки до темноты
будут погружены на платформы?
     - Раз Головацкий взялся за это дело,  все будет хорошо! - воскликнул я.
- Чьему-чьему,  а Толиному слову можно верить. К ночному поезду их перегонят
с завода на товарную станцию.
     - Ну, тогда слушайте, что было дальше! - сказал Никита.


        "ТРУП В БАЛКЕ"

     Случилось то,  чего  очень  опасался Вукович.  Когда наводили справки о
Печерице во  Фриденсдорфе,  об  этом  узнал  прихожанин кирки  и  немедленно
сообщил заместителю пастора Кунке, что его квартирантом интересуются власти.
     Печерица,  не дожидаясь,  пока его схватят,  проклиная все на свете,  в
наступивших сумерках уехал из  колонии на  ближайшую железнодорожную станцию
Верхний  Токмак.  Кунке  снабдил его  рекомендательными письмами к  богатеям
немцам, живущим в окрестностях Таганрога.
     ...Была ночь.  Два керосиновых фонаря тускло освещали маленькую степную
станцию Верхний Токмак.  Почти  вплотную к  станционным постройкам примыкали
баштаны и виноградники.  Сонный дежурный дремал у раскрытого окна, дожидаясь
звонка с соседней станции.
     По гравию перрона одиноко прохаживался Печерица.  Потом к  нему подошел
еще  один  пассажир  и  попросил  прикурить.  Печерица протянул ему  тлеющую
папироску.  От  нечего делать они бродили вдвоем по  перрону,  разговаривая.
Слово  за  слово,  Печерица выяснил,  что  его  новый  знакомый -  агент  по
снабжению из Новочеркасска Иосиф Околита.  Он возвращался к себе домой после
продолжительной поездки по районам Приазовья и был рад собеседнику.
     Довольно скоро Печерица узнал, что Околита - его земляк. Родные вывезли
его еще мальчиком из Галиции на Поволжье. Опасаясь преследований австрийцев,
население многих сел Западной Украины в те годы покидало родную землю вместе
с  отступающими русскими войсками.  Галичан в  1916 году можно было найти на
Кавказе,  в Таврии, Крыму. Некоторые заезжали даже еще дальше - в Пензенскую
и Саратовскую губернии. Родные ночного собеседника Печерицы погибли во время
голода на Поволжье,  а он сам,  оставшись сиротой,  переехал к своему дяде -
портному, такому же беженцу из Галиции, осевшему в Новочеркасске.
     Сын  учителя  из-под  Равы-Русской Иосиф  Околита не  только  сжился  с
"москалями" и не питал к ним никакой ненависти,  но даже высказал похвалу по
адресу   Советской  власти  и   собирался  осенью  поступить  в   Ростовский
педагогический институт.
     Так в эту ночь,  слушая доверчивого парня, уже утратившего в своей речи
характерный для галичан акцент,  Печерица во всем соглашался с ним и попутно
соображал,  что  документы Иосифа Околиты и  его  биография пришлись бы  ему
очень кстати.
     Кто  еще  знает,  как  отнесутся к  Печерице знакомые колонисты Густава
Кунке,  к которым держал он путь! Да и, наконец, на первом же допросе Кунке,
спасая собственную шкуру, мог легко выдать местонахождение Печерицы.
     ...Уже пришла "повестка" со  станции Нельговка,  что пассажирский поезд
вышел в последний перегон, к Верхнему Токмаку. Холодный, змеиный ум Печерицы
работал  быстро.   Стараясь  расположить  земляка  воспоминаниями  о  родной
Галиции, Печерица лихорадочно обдумывал: "Труп обнаружат, достанут документы
и,  если начат мой розыск,  немедленно вызовут колониста Кунке для опознания
личности убитого.  Ну,  а  тот -  бывалый волк.  Ради личного спасения и для
того,  чтобы дать мне  уйти,  он  при  любых обстоятельствах подтвердит мою,
"Шевчука", "смерть".
     Немного поодаль станции, в тени деревьев, виднелся колодец. Сказав, что
его  мучит  жажда,  Печерица  попросил  попутчика подкачать ему  насосом  из
артезианского колодца студеной воды.  Не  подозревая ничего худого,  Околита
охотно согласился.  Как только они завернули за угол пакгауза и  очутились в
тени,  Печерица,  выхватив из  кармана охотничий нож,  ударил  им  Околиту в
спину.  Затем стащил свою  жертву в  соседний овражек,  обыскал все  карманы
убитого,  забрал у него документы,  деньги,  портсигар. Мешкать было нельзя.
Наскоро сунув  в  карман  убитого фальшивое командировочное удостоверение на
имя  студента  Прокопия  Трофимовича Шевчука,  Печерица вымыл  в  луже  близ
колодца руки и, захватив фанерный чемоданчик Околиты со снедью, как ни в чем
не бывало вышел с другой стороны станции на освещенный перрон.
     Поезд, идущий от Азовского моря, задержался у станции Верхний Токмак на
три минуты.  Освещаемый керосиновыми фонарями,  паровоз-"овечка", попыхивая,
потащил состав дальше, к Пологам, увозя мнимого снабженца Иосифа Околиту.
     Сонные,   ворочались  на  чистых  простынях  загорелые,   едущие  домой
курортники.  Дремал в тамбуре, мечтая отдохнуть немного до шумной Волновахи,
старый  проводник.  И  никто  не  обратил внимания на  случайного пассажира,
занявшего  свободное  место  в  полутемном  плацкартном  вагоне,  освещаемом
оплывающими  стеариновыми свечами.  Да  и  новый  пассажир  чувствовал  себя
отлично.   Уверенный  в  том,  что  наконец-то  перехитрил  преследователей,
Печерица по приезде в  Ростов-на-Дону поселился в  лучшей гостинице города -
"Сан-Ремо", на Садовой улице.
     Он  преспокойно прописался в  гостинице и  сумел прожить там  три  дня,
уверенный в  том,  что едва ли  кто станет обращать внимание на приезжего из
Новочеркасска агента  по  снабжению по  фамилии  Околита.  Должно  быть,  он
отсыпался всласть после беспокойных странствий. Вечерами бродил по городу.
     Очевидно,  самым  страшным в  его  жизни было  мгновение,  когда вместо
ожидаемого официанта с  мельхиоровым блюдом  он  увидел  на  пороге  комнаты
стройного светловолосого Вуковича.
     Вукович держал  перед  собой  взведенный наган  и,  не  повышая голоса,
буднично сказал: "Руки вверх!.."


     - Погоди,  Никита! Но как же он смог найти Печерицу под другой фамилией
да еще в таком большом городе? - воскликнул Бобырь.
     Кол