я нарочно подслушивать остался,
а  ведь  я  просто не  расслышал,  как  председатель объявил,  что  собрание
закрытое.
     А Марущак тоже хорош:  не мог просто шепнуть мне на ухо, чтобы я вышел,
- так нет, опозорил меня перед всем собранием.
     Только  я  вышел  на  улицу,  как  увидел Полевого.  Он  быстро шел  по
тротуару.
     Еще издали Полевой спросил:
     - Началось собрание?
     Я молча кивнул головой.
     - Вот  беда,  поди ты,  а  меня задержали в  укоме!  -  сказал,  как бы
извиняясь, Полевой и, подойдя, спросил: - А ты куда? Пошли на собрание!
     Лучше  бы  он  этого не  говорил!  Я  еще  острее почувствовал обиду и,
сдерживая подступившие слезы, молча махнул рукой и быстро пошел вниз.


        "КАФЕ ШИПУЛИНСКОГО"

     У  самого въезда на  Новый мост,  под  каменным барьерчиком,  сидела на
скамеечке торговка.  Голова ее  была  повязана черным шерстяным платком.  На
камнях стояла доверху насыпанная семечками корзина.
     - Два стакана!  -  сказал я  и с болью в сердце подал торговке бумажный
рубль.
     Сперва она отсчитала сдачу.  Я  спрятал медяки и оттянул карман штанов.
Торговка всыпала туда один за другим два стаканчика пахучих семечек.
     Щелкая  их  и  выплевывая шелуху  через  перила,  я  медленно пошел  по
деревянному тротуару моста. Шелуха летела вниз долго. Вот она коснулась воды
и  чуть заметной белой точечкой поплыла вниз по течению.  Маленькие,  крытые
гонтом домики стояли под  скалами у  зеленых берегов реки  и  были похожи на
спичечные коробочки, брошенные сверху.
     Очень  длинным  показался сегодня  мост;  поскрипывали под  ногами  его
стертые доски,  и,  когда я увидел в щель между ними блеснувшую далеко внизу
реку,  еще беспокойнее стало на душе.  Так было радостно мне, когда я узнал,
что Полевой сочувственно относится к  моему желанию вступить в  комсомол,  и
так стало неприятно после того, как меня выдворили с собрания...
     А  может,  все они каким-нибудь образом узнали,  что я забрал ложки,  и
просто выдумали предлог, чтобы прогнать меня с собрания?
     Зачем я продал ложки? Теперь этот грех будет мучить меня всю жизнь.
     Но вскоре вкусные, хорошо прожаренные семечки немного развеселили меня,
стало легче на душе,  и я вспомнил о Гале.  Я обещал быть у нее вчера, но не
пришел. Надо пойти к ней сейчас, позвать ее в город!
     ...А  уже через час мы вдвоем сидели в открытом летнем кино на бульваре
и  смотрели интересную картину "Хозяин черных скал".  Скамейка была высокая,
со спинкой,  - сидя на ней, я не мог достать земли и свободно болтал ногами.
Позади,  в  похожей на  голубятню будке,  трещал аппарат,  а  из квадратного
окошечка,  прорезывая тьму,  вырывался яркий луч  света.  По  обеим сторонам
площади чернели высокие деревья,  и  звуки  рояля,  который дребезжал где-то
сбоку  от  экрана,  заглушались в  их  густой листве.  Небо  над  нами  было
звездное, темно-синее.
     Галя  смотрела на  экран  молча,  только когда появлялись надписи,  она
быстро шепотом прочитывала их,  а когда я хотел однажды подсобить ей читать,
махнула рукой и цыкнула,  чтобы я не мешал.  Я искоса поглядывал на Галю, на
стриженые ее волосы,  на чуть вздернутый нос,  на чистые,  гладкие щеки,  на
маленькие розовые уши  с  проколами для серег и  радовался,  что сижу с  ней
рядом и билет на ее место лежит у меня в карманчике рубашки.
     Мне очень хотелось, чтобы где-нибудь вблизи оказался Котька Григоренко.
Вот бы, наверное, скривился, увидев нас вместе.
     Уже  когда  пошла  последняя  часть  и  бородатый хозяин  черных  скал,
отыскивая лодку,  стал бродить по  каменистому берегу моря,  подул ветер,  и
деревья вокруг на бульваре зашелестели. Верхушки их, поскрипывая, закачались
в разные стороны, а белое полотно надулось, как парус, и стало очень похоже,
что на море и в самом деле буря, что злые волны бьют в скалы не на экране, а
где-то около нас - в шуме ветра мне даже послышался их грохот.
     - Холодно! - сказала Галя, поеживаясь и прижимаясь ко мне.
     Сперва я хотел отодвинуться, но потом осмелел и, просунув свою руку под
Галин локоть, взял Галю под руку.
     - Не надо, - шепнула Галя и выдернула руку.
     Я не знал, что ответить ей, и пожалел, что не захватил с собой суконную
курточку. Я смог бы отдать ее Гале.
     Пианист последний раз  громко ударил по  клавишам,  и  на  всех столбах
сразу вспыхнули лампочки. Качаемые ветром, они бросали неровные полосы света
на публику,  ветки деревьев шелестели все больше,  а когда мы вошли в темную
аллею,  ведущую вниз к мостику, этот шум листвы усилился, и похоже было, что
мы идем по запущенному, безлюдному лесу.
     На  мосту  стало  совсем холодно.  Ветер  продувал насквозь скалистую и
глубокую долину реки.  Галя то и  дело придерживала рукой волосы,  оправляла
юбку,  матросский воротник ее  блузки подымался.  Я  держал Галю  крепко под
руку,  чувствовал теплоту ее тела и шагал быстро, чтобы поскорее пройти этот
длинный,   на  шести  каменных  быках,  высокий  мост,  переброшенный  через
пропасть.
     В кармане у меня шуршали еще семечки,  но есть их не хотелось. И так уж
язык заболел от них, шелухой я ободрал себе небо.
     - Вот дует! - сказала Галя. - Как осенью.
     - Ничего,  -  сказал я.  -  В  городе будет тише,  это на  мосту только
холодно так.
     В городе,  за высокими стенами домов,  в узенькой улочке и впрямь стало
тише. Ветер гулял сейчас вверху, над крышами, и слышно было, как попискивали
там жестяные флюгера да изредка хлопали форточки.
     За  поворотом  начиналась центральная улица  -  Почтовка.  Из  открытых
дверей колбасной вырывался на тротуар яркий свет. Я ощупал еще раз в кармане
деньги и,  только мы  поравнялись с  колбасной,  сказал Гале как можно более
небрежно:
     - Знаешь, я совсем замерз... Давай зайдем...
     - Куда?  -  испуганно  перебила  меня  Галя  и  посмотрела  на  витрину
колбасной.
     - Нет, не сюда... К Шипулинскому!
     - К Шипулинскому? Не надо. В другое время как-нибудь зайдем.
     - Пойдем сейчас!  -  взмолился я.  Мне  очень  хотелось повести Галю  к
Шипулинскому не потом,  не завтра, а именно в этот холодный, ветреный вечер,
именно сегодня растратить все деньги.
     - Ах  да!  Я  ведь совсем забыла!  -  рассмеялась Галя.  -  Мы же тогда
говорили про кондитерскую,  и ты запомнил, верно? Ты думаешь, я серьезно это
говорила? Вот чудак!
     - Я ничего не думаю. Просто мне хочется... кофе... - сказал я обиженно.
     - Уже поздно. Как я домой буду возвращаться?
     - Ничего, я тебя провожу!
     Галя подумала минутку, а потом сразу решилась:
     - Ну хорошо, пошли.
     Мы осторожно вошли в кондитерскую и сели за самый крайний столик, около
витрины.  Можно было,  конечно,  сесть поближе к  буфету,  но там за длинной
стойкой, в шелковом розовом платье, в белом кружевном переднике, хозяйничала
красивая  желтоволосая  пани  Шипулинская.   Мне  не  хотелось,   чтобы  она
прислушивалась к нашему разговору.
     Несколько  минут  мы   просидели  молча.   Галя  разглядывала  картины,
развешанные на стенах,  а я чувствовал себя здесь не очень хорошо.  Мне было
страшновато заговорить с  Галей  громко в  этой  почти  пустой кондитерской,
залитой таким непривычным зеленоватым светом газовых ламп.
     Нигде больше в городе их не было, только у Шипулинского они сохранились
- газовые калильные лампы, подвешенные к потолку на золоченых цепях.
     Шипулинская молча,  не глядя на нас, вытирала чистой тряпкой буфет. Мне
надоело ждать, и я кашлянул.
     - Франек! - крикнула за перегородку Шипулинская.
     Оттуда  в  хорошем  выутюженном черном  костюме  выскочил  розовощекий,
слегка лысоватый Шипулинский.  Он посмотрел в  нашу сторону и тихо,  но так,
что мы слышали, сердито сказал жене:
     - Почему ты не сказала, что здесь клиенты?
     - Я  думала,  что ты  сам знаешь об  этом...  -  ответила Шипулинская и
отодвинула на  край  стойки  высокую,  на  тонкой ножке  вазу  с  фальшивыми
яблоками из папье-маше.
     Легко размахивая руками и подняв голову, Шипулинский не спеша подошел к
нашему столику.  Чуть прищурившись,  он  посмотрел сперва на Галю,  а  потом
скользнул взглядом по  мне,  и  я  быстро убрал под  стол ноги в  запыленных
сандалиях.
     - Что желаете заказать,  молодые люди? - спросил пан Шипулинский. Глядя
на Галю, он добавил: - Что угодно барышне?
     Галя покраснела и, кивая на меня, тихо сказала:
     - Я не знаю... Вот...
     - Дайте нам!  -  сказал я басом и поперхнулся. - Дайте нам кофе и потом
пирожных...
     - Какой кофе желают молодые люди?  По-варшавски или по-венски, а может,
черный...
     - А все равно! - сказал я.
     Но Галя поправила меня:
     - Нет, черный не нужно.
     - Хорошо!  - согласился Шипулинский. - Я предложу вам по-варшавски. Это
вкуснее. А пирожные какие?
     - Мне наполеон, - сказала Галя.
     - А мне все равно! - ответил я.
     - Словом, я подам, а вы сами уж выберете, - решил Шипулинский и, шаркая
лакированными туфлями, ушел за перегородку. И сразу зазвенел там стаканами.
     Теперь я чувствовал себя легче. Кофе был заказан, пирожные тоже, сейчас
надо было ждать,  есть,  а  затем расплачиваться.  Я  уже согрелся здесь,  в
теплой кондитерской, и забыл, что на улице ветер.
     - И  ты  смотри,  как он управляется,  -  перегибаясь через стол,  тихо
шепнула мне Галя, и один локон упал ей на лоб.
     - Еще бы,  -  ответил я.  -  Он не хочет брать прислугу,  чтоб налог не
платить.
     - А разве у кого нет прислуги, тот налог не платит?
     - Платит,  но  меньше!  -  сказал я  совсем шепотом,  потому что к  нам
приближался с блестящим подносом в руках Шипулинский.
     Кофе он  принес в  серебряных подстаканниках,  сверху в  каждом стакане
плавали  взбитые,  слегка  похожие на  растопленное мороженое сливки,  а  на
блюдечках лежали маленькие золоченые ложечки с кручеными ручками.
     Галя взяла ложечку и окунула ее в стакан.
     Шипулинский прошел еще раз за перегородку и быстро вернулся обратно.
     "Зачем столько?" - чуть не закричал я.
     Шипулинский принес и поставил на стол вазочку,  на которой был разложен
добрый  десяток  пирожных.  Тут  были  и  наполеоны,  и  эклеры,  и  высокие
корзиночки с розовым кремом и вишенкой наверху, и плоские яблочные пирожные.
     "Нам не надо столько пирожных!  Нам только два надо!  Только два! У нас
не хватит денег расплатиться за все!" -  хотелось крикнуть мне,  но я ничего
сказать вслух не мог,  а  проклятый Шипулинский,  словно чуя,  что ему могут
вернуть пирожные, быстро, щелкнув каблуками, ушел за перегородку.
     Совсем расстроенный, я ощупывал в кармане деньги и не знал, что делать.
Я пожалел,  что мы пришли сюда, я с удовольствием вернул бы обратно и кофе и
пирожные,  лишь бы только убраться без скандала.  Ведь если у меня не хватит
денег,  Шипулинский не выпустит меня отсюда и  потребует залог,  а что я ему
оставлю в залог -  рубашку,  штаны,  поясок? А потом - какой это позор будет
перед Галей!
     А  Галя,  не  чувствуя моего  волнения,  сидела  спокойно и  маленькими
глотками отпивала кофе.
     - А ты чего не пьешь? Пей! - сказала она.
     - Мне не хочется! - буркнул я.
     - Вот тебе и раз - не хочется! А зачем мы тогда пришли сюда? Пей! - Она
подвинула мне стакан кофе и спросила: - Тебе какое пирожное?
     "Эх, была не была!" - подумал я, зажмурился и сказал через силу:
     - Какое хочешь...
     - Ну,  я  тебе положу заварное,  оно вкусное и  в середине крему много.
Кушай.
     Я  отколупывал потихоньку ложечкой куски  этого жирного пирожного и  от
волнения не чувствовал даже вкуса желтого крема.
     - Кушай!  Кушай!  -  поторапливала меня Галя.  - Иначе мы до утра здесь
сидеть будем.
     Почти насильно я  запихнул себе в  рот  кусок пирожного и  только хотел
запить его кофе, как почувствовал себя совсем плохо.
     За  витриной,  на  улице,  упираясь обеими  руками  в  круглый железный
поручень,  стоял  мой  отец.  Коренастый,  в  белом  полотняном  костюме,  в
соломенной фуражке,  слегка щуря глаза,  он  смотрел сквозь стекло на меня в
упор; мне сразу захотелось полезть под стол: взгляд отца жег меня.
     Я опустил глаза и когда осторожно поднял их снова,  отца за витриной не
было.
     Он появился внезапно и так же внезапно исчез в ночной темноте.
     - Ты чего такой бледный,  Василь?  - спросила Галя. - Ты не простудился
случайно?
     - Да ничего. В боку кольнуло! - солгал я.
     Откуда ни возьмись, возле нашего столика вырос Шипулинский.
     - Молодые люди желают рассчитаться? - ласково спросил он.
     - Да!  -  сказал я  дрогнувшим голосом и,  чувствуя,  как по всему телу
прошел холод, подумал: "Ну, начинается".
     - Два стакана кофе по-варшавски и...  два пирожных,  -  глядя на  вазу,
чуть слышно прошептал Шипулинский и, весело тряхнув лысеющей головой, громко
сказал: - Один рубль сорок копеек.
     Сразу повеселев,  я быстро вынул из кармана смятый рубль, расправил его
и затем высыпал на мраморный столик сорок копеек медяками. Вместе с монетами
затесалось  несколько  семечек,   но  мне  было  стыдно  убирать  их,  и  я,
нахлобучивая кепку и не оглядываясь, выскочил вслед за Галей на улицу.
     Все еще дул ветер,  и опять стало нам холодно на улице, но теперь я уже
не обращал внимания на холод.
     Как хорошо, что все окончилось благополучно!
     Однако я  не  мог  забыть появления у  витрины моего отца.  Мне все еще
казалось, что отец подстерегает меня.
     Мимо ресторана "Венеция" и  финотдела,  мимо развалин сгоревшего еще во
время  войны театра мы  шли  по  узенькой Кузнечной улице.  Показалась вдали
огромная семиэтажная башня Стефана Батория. Внизу, у подножия башни, чернела
дыра.  Это была Ветряная брамка - проезд в Старый город с севера. Как только
мы  вошли в  нее и  скрылись под низко нависшими полукруглыми сводами,  наши
шаги гулко застучали по мостовой, а в ушах сильнее засвистел ветер.
     - Ого-го-го! - закричал я, и эхо загудело вокруг, как в бочке.
     - Тише ты,  сумасшедший!  -  крикнула Галя.  -  Подумают -  грабят! - и
рванулась быстрее вперед, к светлому выходу из башни.
     Внизу  за   башней  было   совсем  пустынно,   река,   отражая  звезды,
поблескивала у самых ног,  квакали на противоположном ее берегу лягушки, две
наши  зыбкие,  расплывчатые тени быстро скользили по  воде.  Только миновали
белую, взбегающую по скалам вверх, к трудшколе, Турецкую лестницу, вдали над
рекой замаячил черный камень. Широкий и гладкий сверху, обрывистый по краям,
точно сброшенный оттуда,  со скалы,  он повис над водой, и казалось, вот-вот
покачнется и  грохнется дальше,  вниз.  Подмывая камень,  река в  этом месте
круто поворачивала. Выше тихая и спокойная, здесь она шумела, и даже теперь,
в  темноте,  на  ее  поверхности была  заметна рябь  и  круги  от  маленьких
водоворотов.
     Подходя к черному камню,  я поежился и пожалел, что не захватил с собой
из дому ржавый,  но меткий зауэр.  Место,  которое мы сейчас проходили, было
неспокойное,  с  дурной славой.  Еще  недавно здесь  ограбили прохожего,  и,
совсем голый,  он  едва вырвался от  бандитов и  прибежал прятаться к  нам в
совпартшколу...
     Мы прошли черный камень,  круча осталась позади, теперь мы приближались
к  низенькому,  переброшенному на  козлах через реку  мостику.  За  мостиком
начиналась Выдровка,  до  Галиного дома  было  совсем недалеко.  Вдруг  Галя
дернула меня за руку и шепнула:
     - Тише! Кто это?
     На мостике, облокотившись на перила, стоял человек. Он смотрел в воду и
был хорошо виден нам отсюда, снизу.
     - Василь,  -  шепнула Галя.  -  Я  боюсь.  А  может,  это кто из  банды
Мамалыги? Пойдем назад.
     - Куда?
     - Кругом!
     - Кругом?
     - Ну да, через Польские фольварки.
     Если сейчас до  Галиного домика нам  оставалось каких-нибудь пять минут
ходу, то путь на Выдровку через Польские фольварки отнял бы добрый час. Надо
было  пройти обратно через  Ветряную брамку,  Почтовку,  Новый  мост,  потом
сделать крюк по темному бульвару, повернуть к Подзамецкому спуску...
     ...Человек на мосту зашевелился, и перила моста заскрипели.
     "Будь что будет!" -  решил я и нагнулся.  В мокрой росистой траве возле
дороги я быстро отыскал тяжелый, с острым концом камень и, зажав его в руке,
шепнул Гале:
     - Пойдем!
     - Мне не хочется, Васька! Давай лучше обратно.
     - Обратно круча. Ты что - забыла?
     Галя неслышно пошла за мной.  Я шел по мосту тихо,  стараясь не шаркать
подошвами сандалий. Камень я держал за спиной.
     Человек у перил сразу повернулся и ждал нас.
     Галя,  чтобы не оставаться позади,  втиснулась между мной и  перилами и
своим локтем невольно выталкивала меня на  середину мостика,  прямо к  этому
неизвестному человеку.  Теперь я  уже старался не  смотреть на  него и  ждал
только крика "стой".
     До  человека оставалось каких-нибудь два шага,  и  тут я,  отважившись,
посмотрел в его сторону.
     Наискосок от меня,  прижавшись спиной к перилам, с карабином, опущенным
дулом вниз, стоял обыкновенный милиционер.
     Я  сразу громко топнул ногой по  доскам моста и  взял  Галю  под  руку.
"Только бы он не заметил у меня камень", - подумал я, шагая.
     - Спичек нет, ребята? - неожиданно спросил милиционер.
     Было приятно услышать в  этом опасном месте голос человека,  который не
мог сделать нам зла.
     - Мы не курим, - ответил я хрипло. - А семечек не хотите?
     - Семечек? - переспросил милиционер. - Если не жалко, давайте!
     - Берите,  товарищ,  -  сказал я,  высыпал в  теплые ладони милиционера
горсть семечек и снова полез в карман.
     - Хватит,  хватит!  -  остановил меня милиционер.  - И так обидел тебя.
Спасибо. Веселее теперь стоять будет.
     Лицо у милиционера простое, доброе.
     - Спокойной ночи! - крикнул я, уходя.
     - Счастливого пути! - отозвался милиционер.
     - Жалко, что он не всегда здесь стоит, правда? - сказала Галя.
     - Не всегда разве?
     - Ну конечно. Одну ночь постоит, а потом неделю не видно.
     - На села ездят, бандитов ловят - потому.
     Кончились скалы,  начался крепостной мост.  Молча мы  пошли по неровной
низенькой плотине.  Вода в речке спала,  и сейчас многие камни, которых днем
не было видно, торчали наружу. За высоким каменным мостом, соединяющим город
со Старой крепостью,  глухо шумел водопад. Мы подходили к Галиному домику. В
темноте за деревьями забелели его стены. Крайнее черное окно было открыто. У
самой калитки Галя спросила:
     - Ты рубль сорок Шипулинскому заплатил?
     - Ага!
     - Ну тогда вот возьми мою долю, - сказала Галя и протянула руку.
     - Ты что?.. Смеешься?
     - Ничего не смеюсь.  Возьми.  У меня есть деньги,  а у тебя мало.  Я же
знаю.
     Я совсем растерялся.  Надо было показать Гале остаток денег,  надо было
сказать, что деньги у меня есть еще и дома, а я только промямлил:
     - Не хочу!
     - Ну тогда я с тобой поссорюсь!
     - Если ты хочешь ссориться из-за... - начал я что-то длинное.
     Но Галя, не дослушав, настойчиво сказала:
     - Возьми деньги, Васька, ну, слышишь!
     И с этими словами она сунула мне в карман мелочь.
     Не успел я  вытащить мелочь обратно,  как Галя бросилась к  калитке.  Я
пустился за Галей, но калитка захлопнулась перед самым моим носом.
     - Я выброшу,  Галя!  Здесь же, у ворот, выброшу! - прошипел я вдогонку,
стараясь не кричать громко, чтобы не разбудить Галиного отца.
     - Ну  и  выбрось!  -  уже  издали,  из-за  деревьев,  ответила Галя.  -
Спокойной ночи!


        "ТРЕВОГА"

     Здорово хотелось есть,  когда  я  пришел.  Подергал дверь в  квартиру -
закрыто.  Из-за плотной,  обтянутой клеенкой двери донесся чуть слышный храп
тетки.
     Сейчас я пожалел, что живу отдельно. Не поселись я в кухне - полез бы в
шкафчик и разыскал еду. Кусок хлеба с брынзой или коржик.
     В кухне не было даже и корки хлеба.
     Тут  я  вспомнил,  что  тетка  иногда  прячет  с