займут места, и тогда придется смотреть оттуда, с
"Камчатки".  Я с Галей остаюсь в зале.  Только Петька, положив на свое место
шапку, бежит за семечками.
     Придерживая Петькину  шапку  рукой,  чтобы  не  украли,  я  разглядываю
публику.  Там, на сцене, за плотным занавесом громко смеялись, топали ногами
борцы.  Мне было все еще досадно,  что этот жирный Али Бурхан положил такого
ловкого спортсмена.  В  зале было душно.  С  улицы в открытые окна доносился
сладкий запах цветов акации.  Эти цветущие акации стояли на тротуаре рядом с
клубом, их белые ветви были хорошо видны в сумраке наступающего вечера.
     - Интересно,  кто ж  из  публики,  какой дурной пойдет с  тем богатырем
бороться? - спросила Галя, обмахиваясь платочком.
     - Кто-нибудь пойдет. Может быть, твой Котька пойдет.
     - Кто тебе сказал, что он мой? Чего ты прицепился?
     - Ты же страдаешь по Котьке. Что, я не знаю?
     - Ничего не страдаю... Нужен...
     - Тише! - оборвал я Галю.
     Рядом, на улице, громко запели "Интернационал".
     - Кто это? - спросила Галя.
     - Держи места! - приказал я и бросился к открытому окну.
     Высунувшись,  я увидел, что верхний этаж типографии освещен. Типография
стояла  рядом  с  кафедральным костелом.  Черный шпиль  минарета и  мадонна,
стоящая на полумесяце,  выделялись на светлом еще небе.  В  освещенных окнах
типографии я заметил людей. Они стояли и пели.
     - То в ячейке печатников,  - объяснил я, возвращаясь. - Наверное, у них
кончилось комсомольское собрание.
     Да,    я    угадал   правильно.    Только   затихли   последние   слова
"Интернационала", они запели "Молодую гвардию".

                Вперед, заре навстречу,
                Товарищи в борьбе!
                Штыками и картечью
                Проложим путь себе.

                Смелей вперед и тверже шаг
                И выше юношеский стяг.
                Мы - молодая гвардия
                Рабочих и крестьян! -

очень ясно доносилось оттуда, из типографии.
     И мне сразу сделалось очень тоскливо здесь, в этом душном, шумном зале,
среди незнакомой публики.  Там,  в соседнем доме,  дружно пели комсомольцы -
наверное,  они решали там важные дела.  Может быть,  они уславливались,  как
лучше ловить бандитов;  может быть,  они  принимали кого-нибудь в  комсомол?
Стало тяжело,  что я не с ними. И даже то, что рядом со мной сидела Галя, не
могло отогнать тоски,  нахлынувшей внезапно вместе с громкой этой песней.  Я
вспомнил,  как тяжело жилось мне в эти дни,  вспомнил все свои огорчения,  и
стало еще больнее, и ничто, казалось, уже не поможет моему горю.
     Но тут я услышал знакомый голос Маремухи.
     - Семечек нема,  а есть только монпансье. Бери, Галя, это кисленькие! -
сказал Петька.
     На  клочке  газетной бумаги Маремуха держал штук  восемь конфеток.  Они
были разных цветов и слиплись.
     - Бери, Галя, ну! - твердо сказал Петька.
     Галя осторожно, двумя пальцами взяла липкую конфетку и захрустела ею. И
мне  тоже  захотелось попробовать сладкого.  Я  отодрал сразу две  конфеты и
отправил их, не разъединяя, в рот.
     Так, хрустя кисленькими конфетами, мы дождались открытия занавеса.
     - Победитель чемпиона мира,  Черной Маски, известный волжский богатырь,
мастер  стального  зажима,  никем  не  победимый Зот  Жегулев!  -  выкрикнул
распорядитель и  сразу же  отбежал в  сторону.  Он прижался к  стене и  стал
смотреть в глубь сцены так,  словно оттуда должен был выскочить не борец,  а
самый настоящий зверь.
     Я  думал,  что волжский богатырь будет фасонить больше всех и выйдет на
сцену не  скоро,  но Зот Жегулев появился сразу,  как только оркестр заиграл
марш.  Он вышел,  и  мне сперва показалось,  что к  нам плывет одно туловище
безногого человека.  А  показалось так потому,  что Зот Жегулев был в черном
трико до  пояса.  Это плотное,  шерстяное трико туго обтягивало его длинные,
худощавые ноги  в  легоньких черных ботинках без  каблуков.  Очень недоброе,
злое было лицо у этого человека:  все в шрамах, морщинах, смуглое и сухое, с
большими зализами на лбу,  редкие черные волосы и нос тонкий, острый, словно
клюв хищной птицы. Когда Зот Жегулев, подойдя к рампе и кланяясь, улыбнулся,
я  увидел белые и  крупные его  зубы.  Я  сразу невзлюбил этого человека.  Я
почувствовал, что Зот Жегулев улыбается нарочно, из-за денег.
     Поклонившись,  волжский богатырь отошел на середину сцены и остановился
там, сложив на груди руки и выставив вперед правую ногу.
     Распорядитель объявил:
     - Итак,  уважаемые граждане,  мастер стального зажима волжский богатырь
Зот Жегулев принимает вызов любого из вас и будет бороться до полной победы,
если вы того пожелаете! Зот Васильевич, прошу подтвердить согласие.
     Волжский богатырь молча поклонился.
     В зале стало тихо.
     Зот Жегулев, прищурившись и сжав узкие губы, глядел прямо на публику.
     - Ну так что ж,  граждане?  -  спросил старичок распорядитель. - Угодно
кому-нибудь попробовать свои силы в схватке с уважаемым Зотом Васильевичем?
     В зале по-прежнему молчали, только позади кто-то хихикнул.
     Так же,  скрестив руки,  стоял,  выжидая,  Зот Жегулев.  Рядом со  мной
тяжело дышал  Петька Маремуха.  Вот  бы  ему,  коротышке,  выйти попробовать
побороть этого длинного богатыря.
     - По-видимому,  желающих нет и не будет?  - хитро улыбаясь и подмигивая
волжскому богатырю, сказал распорядитель. - Тогда...
     - Подожди, не торопись! - послышалось сзади.
     Все обернулись. В проходе стоял Жора Козакевич.
     - Простите, - спросил распорядитель, - вы что-то сказали?
     - Я буду бороться! - твердо выкрикнул Жора.
     - Простите, а спортивный костюм у вас есть?
     - Как-нибудь!  -  крикнул Жора  и,  не  сходя с  места,  стал стягивать
рубашку.
     Только он  стащил ее,  мы  увидели широкую загорелую его  грудь,  очень
сильные его руки.
     - Барышни,  прошу не смотреть! - крикнул Козакевич и, согнувшись, ловко
сбросил штаны, оставшись в одних трусах и тяжелых ботинках.
     - Костик,  дай-ка твои тапочки! - попросил он, протягивая в ряды рубаху
и штаны.
     Ему  сразу  же  подали  взамен  белые,  на  лосевой  подошве,  тапочки.
Козакевич разулся,  надел тапочки, попробовал, хороши ли они, и, увидев, что
хороши, приглаживая пальцами взъерошенные волосы, прошел мимо нас к сцене.
     Вытянув шею, старичок в толстовке силился разглядеть его.
     Когда Жора подошел к подмосткам, распорядитель спросил:
     - Гражданин, а вы знаете правила французской борьбы?
     - Как-нибудь! - ответил Жора и, задрав ногу, вскочил на сцену.
     Жмурясь от  внезапно нахлынувшего на  него света,  он  стал возле рампы
спиной к волжскому богатырю и,  улыбаясь,  хлопнул себя ладонью по груди.  В
зале  засмеялись.  Тогда Жора повернулся к  Жегулеву и  вытянул руки,  чтобы
бороться.
     - Погодите,  молодой человек,  -  остановил Жору распорядитель.  -  Еще
успеете. Скажите вашу фамилию.
     - Козакевич, Георгий Павлович! - весело тряхнув головой, ответил Жора.
     Из зала закричали:
     - Жора, а ты пил боржом?
     - Жора,  завещание напиши,  Жора!  -  крикнул мой сосед, толстый усатый
кузнец Приходько.
     - Ничего,  как-нибудь!  -  сложив лодочкой ладони,  прокричал в публику
Козакевич.
     Зот  Жегулев тем временем поправил свой широкий резиновый пояс и,  взяв
со стола кусочек мела, стал медленно натирать им ладони.
     - Скажите вашу  профессию,  гражданин Козакевич,  -  осторожно попросил
старичок.
     - Металлист! - гордо ответил Козакевич.
     - Жора, адрес оставь, - не унимался какой-то крикун в задних рядах.
     Старичок распорядитель пошептался с волжским богатырем и объявил:
     - Итак,  мы  продолжаем:  следующая  пара:  волжский  богатырь,  мастер
стального зажима,  непобедимый Зот  Жегулев  и  любитель  французской борьбы
металлист Георгий Павлович Козакевич! Музыку, прошу!
     Дрогнули сияющие трубы в руках у пожарников.
     Борцы шагнули друг к другу. Жегулев пригнулся.
     Он  протягивает навстречу Жоре  длинные руки -  видно,  хочет выведать,
каков Жора на  простом захвате.  Но  Жора,  не  дожидаясь,  хватает Жегулева
прямым поясом и поднимает его вверх.  Черные ноги богатыря уже в воздухе, он
болтает ими, готовый ко всему.
     Тряхни его как следует, стукни ногами об пол!
     Жегулев ловко  выбрасывает вперед  обе  свои  руки,  одной  из  них  он
упирается в шею Козакевича,  отталкивается.  Жора покраснел, но не отпускает
богатыря.  Жегулев жмет  его  сильнее.  Тогда  Жора  круто  поворачивается и
пробует стать на колено, но Жегулев, громко крякнув, вырывается... Бросились
снова друг другу навстречу.
     Жора неловко повернулся,  и  Жегулев сразу захватил его руку под мышку.
Жмет. Крепко жмет! Слышно, как хрустят кости. Вот он, стальной зажим!
     Пропал Жора, недаром он такой красный. Поворот.
     - Здорово!
     Жора  выскользнул и  сразу поднял Жегулева на  бедро.  Богатырь пробует
высвободиться, хочет опоясать Жору, но тот широк и ловок.
     Козакевич быстро подхватывает Жегулева,  потом с  размаху опускается на
колено и швыряет его на спину.
     Богатырь успел вывернуться.
     Он падает на бок.  Оба они возятся на ковре,  богатырь кряхтит, силится
вырваться.  Но  Жора крепко держит его  обеими руками,  а  потом приказывает
стать в партер.
     И  вот этот черный длинноногий борец покорно переползает на карачках на
середину сцены и устраивается там на ковре;  его недобрые глаза блестят,  на
локте краснеет ссадина.
     - Жора, дай "макароны"! - закричал Приходько.
     Жора не  слышит.  Он  нежно похлопывает богатыря по спине -  видно,  не
знает, каким приемом схватить его.
     - Бери двойным, Жора! - заорали с "Камчатки".
     Козакевич услышал.
     Он пробует схватить Жегулева двойным нельсоном, но тот быстро прижимает
обе руки к туловищу,  - двойной не получился. Тогда Козакевич ловко и словно
невзначай хватает  Жегулева обеими  руками  за  плечо,  рвет  его  на  себя.
Богатырь хотел  вскочить,  но  поскользнулся,  -  он  лежит  на  боку,  Жора
наваливается изо всей силы.  Еще немного, и Жегулев будет придавлен спиной к
полу.  Слышно, как тяжело кряхтит он, сопротивляясь, быстрые его ноги елозят
по ковру, он пробует задержаться ими.
     Ну еще, еще!
     - Жми его сильней!
     В зале зашумели.
     Все вскакивают. Стучат скамейки.
     - Давай, давай, Жора! Прибавь давления! - кричит усатый Приходько.
     - Жора, ты же пил боржом! Не подкачай! - крикнули сзади.
     Даже музыканты, побросав свои трубы, столпились у рампы.
     Козакевич жмет богатыря широкой грудью,  одна его  тапочка отлетела под
судейский столик,  он упирается в Жегулева левым плечом,  давит его изо всей
силы вниз, вот-вот щека Козакевича коснется острого богатырского носа, - как
бы этот Жегулев со злости не откусил нашему Жоре ухо.  Остается еще капелька
до полной победы,  как вдруг Козакевич круто вскакивает и, задыхаясь, кричит
в зал:
     - Это жульничество! Он меня мажет!
     А Жегулев тем временем вскочил и налетает на Козакевича сзади -  видно,
не хочет, чтобы тот его выдавал.
     Жегулев хватает Козакевича двойным нельсоном,  давит ему на шею,  - это
очень опасный прием,  но Козакевич рассердился не на шутку. Собрав последние
силы, он нагибается, падает на колено и перебрасывает богатыря через себя.
     Падая на  спину,  Жегулев ударяет ногой по жестяной рампе.  Точно ведро
бросили! Рампа погнулась.
     Жора  бросается к  богатырю и,  схватив его  за  плечи,  оттаскивает на
середину ковра и с ходу - на обе лопатки.
     Полагутин зазвонил.
     Жегулев опомнился. Он хочет вырваться, он вертится на ковре так, словно
это не ковер,  а раскаленная плита.  Теперь он страшен,  очень страшен, этот
никем не победимый и побежденный Козакевичем богатырь,  но ему не вырваться.
Жора навалился на него и не пускает ни в какую.
     - Хватит! Хватит! - кричит на ухо Жоре Полагутин.
     К  борющимся  подбегает Котька  Григоренко,  трогает  Жору  за  локоть.
Козакевич бьет локтем назад, Котьке по колену.
     - Правильно! Не лезь!
     Котька отскочил.
     Полагутин смеется. Широко расставив ноги в красных бархатных брюках, он
подносит звоночек к самому Жориному уху.  Козакевич,  сообразив наконец, что
победил, вскакивает и подбегает к рампе.
     - Граждане! Граждане! - силится перекричать он шум и аплодисменты.
     Жора потерял и  вторую тапочку,  он стоит теперь на сцене в одних серых
носках,  волосы его слиплись на  лбу,  нос блестит,  щеки мокрые,  на потной
груди  очень хорошо заметна татуировка:  русалка с  длинным рыбьим хвостом и
серп и молот.
     - Та тихше,  нехай скаже!  - обернувшись к публике, басом кричит усатый
Приходько.
     Когда шум  затихает,  Жора Козакевич,  тяжело дыша и  не  глядя даже на
Жегулева, выкрикивает:
     - Я с этим бугаем борюсь...  а он... дам тебе, говорит, десятку, только
поддайся... Слышите?
     - То жулик, а не мастер! - кричит в ответ Приходько.
     - Он врет!..  Врет!..  -  порываясь подойти к  Жоре,  кричит со стороны
сцены Жегулев.
     Полагутин его не пускает.
     Старичок распорядитель дрожащими руками распутывает веревку занавеса.
     - Ну, давай тогда еще бороться. Посмотрим, кто кого! - кричит богатырь.
     Жора Козакевич тяжело прыгает в зал.
     Уже снизу он отвечает Жегулеву:
     - Хватит.  В Одессе,  на Молдаванке, поищи себе партнеров, а я с такими
жуликами больше не борюсь...
     - Жора, тапочки! - через весь зал кричит приятель Козакевича.
     Услышав  этот  крик,   Котька  Григоренко  подбирает  белые  тапочки  и
протягивает их Козакевичу.
     Зажимая их под мышкой,  взволнованный Жора в одних носках быстро шагает
в  глубь зала.  И не успевает он подойти туда,  крашенный масляными красками
тяжелый холщовый занавес,  раскручиваясь,  падает  вниз  и  закрывает сцену,
судей  и  злого,  побежденного волжского богатыря,  мастера стального зажима
Зота Жегулева.


     Мы вышли не сразу. Мне казалось, что скандал на этом не закончился, и я
предложил подождать немного.  Разгоряченные и  взволнованные не меньше Жоры,
мы  пошли в  буфет,  где,  вытягивая из комнаты табачный дым,  гудел в  окне
вентилятор.
     Нам  сразу  стало  прохладно.  Сквозняк обдувал  нас.  Петька  Маремуха
угостил Галю шипучей сельтерской водой. Мне тоже хотелось пить, но просить у
Петьки денег на воду при Гале я стыдился,  а он, коротышка, не догадался сам
меня угостить.
     Скандала не было.
     Прямо в трусах,  не одеваясь, Жора Козакевич вышел на улицу. Я пожалел,
что мы захватили Галю. Если бы мы были одни, можно было бы свободно пойти за
Козакевичем,  послушать, что он рассказывает своим приятелям. А теперь мы не
спеша прошли по  душному и  уже  пустому залу на  площадку и  стали медленно
спускаться по лестнице.
     - Василь! - сказал Петька. - Я одного не понимаю. Отчего Жора закричал:
"Он меня мажет". Чем он его мазал?
     - Дурной! - ответил я, смеясь. - Мажет - это значит взятку дает. Он ему
хабар обещал.
     - А-а-а!  Хабар!  А  я  не  понял,  -  протянул  Петька,  прыгая  через
ступеньку.  -  Какой же это волжский богатырь?  Разве такие богатыри бывают?
Это заправский шарлатан...
     На улице было совсем прохладно.  Вверху, над крыльцом, горела лампочка,
освещая кусок тротуара и кривую акацию.
     Огни на площади уже погасли.  Темная стояла сбоку типография, под аркой
костельных ворот было совсем темно.
     - Галочка! - послышалось сбоку.
     Я увидел в темноте белую рубаху Котьки.  Галя вздрогнула, оглянулась и,
бросив нерешительно: "Подождите меня, хлопцы", - быстро пошла к Григоренко.
     Не знаю,  о чем они говорили.  Зато было очень больно стоять здесь,  на
освещенной полоске тротуара,  и знать,  что любимая тобою девушка шепчется с
твоим врагом.  Этот проходимец не  постеснялся и  при  нас  назвал ее  нежно
Галочкой.  А  быть может,  она  сама дала ему право называть себя так?  Меня
передернуло от этой мысли! Озадаченный Петька молчал и только посапывал.
     Галя возвратилась веселая.
     - Ну,  пошли,  хлопцы! - сказала она и, вынув кривую гребенку, зачесала
назад ровные и густые волосы.
     До самого бульвара мы шли молча.  Хотелось спросить Галю,  зачем позвал
ее  Котька,  но  гордость  не  позволяла.  Стыдно  было.  Видно,  Галя  сама
чувствовала,  что  это меня интересует,  потому что,  только мы  перешагнули
каменный порог бульварной калитки, она сказала:
     - И чего только он ко мне пристает,  не знаю,  "Давай,  говорит, я тебя
провожу".  -  "Спасибо,  говорю, я же с хлопцами иду, не видишь разве?" Ну и
пошел домой.
     Мы не ответили. Оскорбленные, мы шли молча, а Петька Маремуха, молодец,
понимая, что с Галей говорить не стоит, что надо ее наказать, сказал мне:
     - А  знаешь,  Васька,  что  мне  Анатэма-Молния  утром  сегодня сказал?
Пощупал мои мускулы,  грудь - из тебя, говорит, хлопчик, может хороший борец
выйти,  у тебя,  говорит, атлетическое телосложение. Атлетическое! Ты чуешь,
Васька?
     - Много он понимает,  твой Анатэма, - отмахнулся я с досады. - Разве он
борец? Он сморкач, а не борец. Не мог даже Али-Бурхана побороть...
     - Ну, это еще вопрос! - ответил Маремуха с обидой, и голос его дрогнул.
- Он хороший борец и правду сказал. А ну пощупай, какие у меня мускулы.
     - "Пощупай, пощупай..." Зачем мне щупать! Давай просто поборемся.
     - Давай! - ответил Маремуха.
     - Василь, не борись, Петька тебя положит, - подшучивая, сказала Галя.
     - Что?  Положит?  Ну, это еще посмотрим. Гайда, снимай пояс! - приказал
я.
     - Как? Здесь? - испугался Петька.
     - А ты хотел на улице? Здесь, здесь, на полянке!
     - Ну давай! - решился Петька и щелкнул пряжкой.
     - Смотри, Галя, чтобы не покрали вещи, - сказал я.
     Трава на полянке была мокрая от росы и  скользкая,  и  только я схватил
Петьку под мышки,  мы оба сразу грохнулись на землю. Это кажется со стороны,
когда сидишь в зале,  что бороться легко.  Петька сопел, отбивался кулаками,
но  я  быстро повалил его,  подмял под себя.  Мне хотелось поскорее побороть
его,  чтобы выказать перед Галей свою силу. Уже оставалось совсем немного до
победы,  но  тут Петька вывернулся и  прыгнул мне на спину.  Он устроился на
мне,  точно на  лошади,  и,  подпрыгивая,  силился повалить меня,  прижать к
земле.  Я понатужился,  стал сперва в партер,  а затем на колени и опрокинул
Петьку.  Можно было,  конечно,  для быстроты дела поймать его за ногу,  но я
боялся, что Галя увидит.
     Петька вскочил и стал хватать меня за руки. Ладони у нас были мокрые от
росы, мне надоело возиться, я схватил Петьку прямым поясом и так, сжимая его
изо всей силы,  пошел вперед.  Петька,  сопротивляясь,  попятился.  Не знаю,
сколько бы мы шли так, но, к счастью, позади оказалась ямка. Петька шагнул в
нее и  покачнулся,  я  приналег,  мы  грохнулись на землю,  и  тут наконец я
положил Маремуху на обе лопатки.
     - Ну, то не по правилам! - пропыхтел Петька, вставая. - На ровном ты бы
еще поборолся со мной. Так и дурак положит!
     - Хватит вам!  Тоже мне борцы нашлись! - сказала Галя, протягивая пояса
и наши шапки. - Пойдемте!
     Пошли. Темный бульвар спускался по склонам вниз, к лесенке на Выдровку.
Под  нашими ногами скрипел рассыпанный по  аллейке речной песок.  Было очень
приятно,  что я  положил Маремуху на глазах у  Гали.  А  она-то думала,  что
Петька сильнее.
     По ту сторону реки белели на склонах домики Заречья. Уже всюду погасили
огни.  Только в  одном окне  горел свет.  В  нашей бывшей квартире было тоже
темно. Интересно, каких жильцов вселил туда коммунхоз?
     Когда,  проводив Галю,  мы  переходили по  узенькой деревянной кладочке
через реку, Петька сказал:
     - Василь! А давай отлупим Котьку, чтобы он не вязался до Гали.
     - Когда?
     - Или нет! Давай лучше его напугаем!
     - Напугаешь его! Как же.
     - Факт -  напугаем!  Вот послушай.  Будет он  к  себе домой на Подзамче