ы, и впрямь как буржуи какие, трясемся на
шикарной линейке!" Самый совестливый и добрый из нас, Маремуха, не утерпел и
шепнул:
     - Давайте гукнем его, а, хлопцы?
     - Гукнуть-то можно,  -  сказал я, - да он еще больше задаваться станет.
Позабыл  разве,   как  всю  дорогу  он  нос  драл?   Хочет,   чтобы  к  нему
подмазывались, чтобы его просили. Дудки!
     - Василь  правильно говорит,  -  согласился Бобырь,  -  Яшка  известный
индуалист. Пускай сам попросится, если заморился.
     Но Яшка и не подумал остановить линейку.  Он шел, высоко подняв голову.
Ветер развевал его пышный светлый чуб, лихо выбивавшийся у него из-под серой
кепки.  Злые глаза его были прищурены.  Тиктор притворялся,  что вовсе и  не
замечает нас.
     - "Буржуйская  роскошь"!   Тьфу!   -  сплюнул  Володька.  -  Вот  кощей
бессмертный,  думает,  я разбогатею от его двадцати копеек? Неси, скупердяй,
свой сундук... Вы что, с ним из одного края, ребята?
     - Да так,  рядом...  -  ответил я уклончиво,  не желая раскрывать перед
посторонним наши личные взаимоотношения.
     - Наверное, в дом отдыха приехали? - спросил извозчик, погоняя лошадь.
     - С чего вдруг? - удивился Бобырь.
     - Дикие, да?
     - Какие "дикие"? - не понял я извозчика.
     - Говорю  -  курортники дикие?  Снимете себе  частным путем  комнатки и
будете загорать на солнышке месяц-другой, ножки кверху.
     Меня смутили догадки возницы, и я сказал строго:
     - Мы  на  работу  сюда  приехали.  Окончили в  своем  городе фабзавуч и
получили направление на Первомайский завод имени красного лейтенанта Шмидта.
Есть такой?
     - Еще бы!  Джона Гриевза бывший!  Но  туда же давненько набору не было!
Свои наведываются до конторы изо дня в день...
     Мы переглянулись.
     - Наверное,  с  маленькими разрядами,  потому?..  -  дрогнувшим голосом
спросил Маремуха.
     - Всякие.  И с маленькими и с большими.  Но если у вас направления, то,
может быть...
     - Да еще какие!  -  похвастался Бобырь. - Из Харькова, от ВСНХ Украины.
Сам  Феликс Эдмундович Дзержинский из  Москвы распоряжения давал.  А  в  тех
путевках сказано: "Принять без всяких". Покажи-ка, Петрусь, мою путевку.
     - Новое дело!  -  огрызнулся Маремуха.  -  Буду я  тебе на  таком ветру
документы разворачивать!
     "Смешной Бобырь,  право!  -  подумал я.  -  И товарища Дзержинского для
пущей важности назвал. Первый раз увидел человека и уже загорелся: хочет ему
такие важные документы предъявлять".
     Линейка,   подпрыгивая,   катилась  по  длинному  проспекту  Тринадцати
Коммунаров.  Володька изредка  лениво  похлопывал гнедую  лошадь  вожжой  по
шелковистому крупу.
     На улице было совсем пустынно.  Изредка встречались случайные прохожие.
Город казался очень тихим. Чувствовалось, что каждый лишний человек здесь на
счету.
     "Если не  все  местные жители могут найти работу,  то  что же  станет с
нами?  Ведь мы приезжие,  да и  специалисты не очень опытные.  И родные наши
остались далеко,  и  Полевой,  и Коломеец,  и Панченко...  Некому помочь нам
будет в случае чего!" - раздумывал я, и все беспокойнее становилось от таких
мыслей.
     - А жить вы где нацелились, хлопцы? - спросил извозчик.
     - Да не знаем еще... - протянул Бобырь.
     - А  вы сюда на практику или насовсем?  -  с  видимым интересом спросил
извозчик.
     - Если примут, то надолго, - пояснил я.
     - Так слушайте,  молодые!  - заявил извозчик торжественно. - Я имею для
вас квартиру.  Сказка!  Волшебные грезы!  Городской парк по соседству, целое
лето  музыка играет.  Если на  крышу вылезти,  можно кино бесплатно смотреть
каждый четверг. У моей тетушки. Верное слово! Да и море рядом.
     - Нам  квартира не  нужна.  Нам  бы  только  комнату одну,  -  сказал я
недоверчиво.
     - А почему ты,  Василь,  не хочешь квартиру? - спросил Саша. - Если две
маленькие комнатки, то...
     - Да!  А может, тебе еще рояль туда притащить и гостиную отдельную, как
у  графа  Потоцкого?  -  накинулся Петро  на  Бобыря.  -  Хочешь  квартиру -
подыскивай ее сам, а мы с Василем в одной комнате поселимся. Правда, Василь?
     - Ясное дело!  -  буркнул я,  понимая, что нам бы на одну комнату денег
наскрести, а не то что на две.
     - Вот  у  тетушки моей и  будет для  вас комната,  -  охотно согласился
Володя. - Тетушка у меня очень симпатичная. Одна в целом доме живет. Сына ее
махновцы зарубили, а она...
     - А тетушка примет нас?
     - Отчего же?  Порекомендую -  значит, все. Уж лучше вы будете жить, чем
нэпманы какие.  Приедут сюда, на море, жир спускать, да еще хрюкают: "Второй
этаж,  высоковато,  сердце болит!"  Хлопот с ними не оберешься.  А вы будете
тетке моей в самый раз.
     - У вашей тетушки, выходит, собственный двухэтажный дом? - спросил я.
     - Ага!  Двухэтажный,  -  как ни в  чем не бывало признался Володька.  -
Только мебели нет -  это плохо.  Но вам что? Вы люди молодые. Купите себе на
первое время тропическую мебель -  разные там  ящики из-под апельсинов.  Это
недалеко... Н-но, Султан! - И с этими словами извозчик повернул налево.
     Линейка  съехала  с  мостовой и  мягко  покатилась по  пыльной узенькой
улочке.
     Только  этого  еще  недоставало:  у  частной домовладелицы жить!  В  ее
собственном двухэтажном доме!
     С каждой минутой я все больше мрачнел. Зачем только мы связались с этим
веселым, не в меру разговорчивым извозчиком!
     Но когда линейка круто остановилась на тихой приморской улице,  залитой
лужами  недавнего дождя,  и  мы,  разминая  ноги,  нерешительно спрыгнули на
влажную песчаную землю и  когда Володька познакомил нас со  своей тетушкой -
худой бабусей в длинной юбке, выяснилось, что у нее совсем пролетарский вид.
     Тетушку звали Агния Трофимовна Седоволосая,  она была повязана простым,
в черную горошинку, бумазейным платком.
     Она вышла к  нам на улицу с блестящим заступом в руках -  этим заступом
"буржуйка" сама перекапывала в огороде грядки.
     - Вот,  тетя,  квартирантов тебе  привез.  Прошу любить и  жаловать!  -
сказал весело Володька, щелкая длинным кнутом.


        "СТРАХИ МИНОВАЛИ"

     "Двухэтажным собственным домом"  оказалась  на  самом  деле  маленькая,
крытая  желтоватой черепицей хатка,  стоящая  в  глубине засаженного цветами
дворика.  Дальше,  за  хаткой,  виднелись деревья городского сада и  голубая
раковина для оркестра.
     Полутемная  кухонька  да  выбеленная  известкой  чистенькая  спальня  с
дверью,  выходящей прямо в сени, - вот, собственно говоря, и был весь первый
этаж "шикарного особняка".
     Прямо из  сеней,  заставленных корзинами,  дубовыми кадками и  кухонной
утварью,  тянулась наверх  довольно скрипучая и  крутая  лесенка без  всяких
перил. Казалось, она ведет на чердак.
     Когда мы  взбирались по этой лесенке вслед за хозяйкой,  думалось,  что
вот-вот  две косые балки,  поддерживающие ступеньки,  рухнут и  мы  впятером
покатимся вниз, на всякую рухлядь.
     Верхняя  -   и   единственная  -   комнатка  второго  этажа  нам  сразу
понравилась.  Давненько,  видимо,  ее  переделали  из  самого  обыкновенного
чердака, потолок был косой, и оконная рама выходила прямо на крышу.
     Володька поставил в угол кнут и ловко, по-хозяйски, отщелкнул задвижки.
Он с треском распахнул маленькое запыленное окошечко.
     - Сюда вылезайте - и экран видать, как из первого ряда, даже еще лучше.
На прошлой неделе я здесь "Лесного зверя" смотрел.  Никакой давки, бесплатно
все, и ветерок продувает! Где еще такое удобство получите? - сказал Володя.
     И  впрямь из  окна  хорошо виднелся белый холст киноэкрана в  городском
саду.  Я  высунулся в  окошечко подальше,  увидел под собой весь скат крыши,
соседний сад за плетнем и еще дальше, за линией железной дороги, - море.
     Извозчик  не  соврал:  самое  настоящее,  довольно грязное  у  берегов,
Азовское море бушевало в какой-нибудь сотне шагов от хатки Агнии Трофимовны.
Мне были отлично видны из окошечка белые гребешки волн. На них покачивался в
бухте рыбачий баркас с голой и высокой мачтой.
     Старушка хозяйка с опасением следила,  как мы разглядывали ее комнатку.
Чувствовалось,  что она сдаст ее охотно,  и Саша Бобырь вел себя поэтому как
заправский квартирант. Где он только этому научился - не знаю.
     Саша расхаживал важно по рассохшемуся полу, совал свой вздернутый нос в
каждую щелку,  открыл неизвестно зачем дверцу дымохода от низенькой печурки.
Увидев на  дверной притолоке накопченный восковой свечкой в  пасхальную ночь
крест, Бобырь сурово провел по нему пальцем и под конец глянул вниз: отсюда,
сверху, сбегающая круто лестница казалась еще опаснее.
     - А  почему перил нет?  -  спросил Саша сурово.  -  Здесь ночью,  когда
темно, спросонья себе голову можно сломать.
     - У меня внизу лампадка всю ночь горит, - услужливо сказала старушка.
     - Что?.. Лампадка? От лампадок пожары бывают! - веско сказал Бобырь.
     - Что ты, милый, упаси господь! - забеспокоилась старуха.
     - А топить зимой чем?  - не унимался Бобырь. И он важно похлопал печной
лежак.
     - Ну, если вы на заводе будете работать, - сказала хозяйка, - топливо у
вас  будет.  Заводским уголь  каждую зиму  отпускают.  Володя вам  привезет,
сложите в том сарайчике, где коза, и все.
     "А если не будем на заводе работать?  -  подумал я.  -  А  вдруг нас не
примут и надо будет уезжать совсем из этого города?"
     - Мне, товарищи, этот мезонин определенно нравится! - сказал Саша очень
солидно,  так,  словно  его  мнение было  решающим.  -  Беда,  конечно,  что
пустовато здесь.
     - Да я же вам сказал,  молодые,  - вмешался поспешно извозчик, - купите
себе на первое время тропическую мебель,  а там дальше, к зиме, коль денежки
заведутся, и всякую роскошь можно будет привезти.
     - Ну,  а спать на чем? - возразил Бобырь. - На ящиках из-под апельсинов
много не поспишь!
     - "Дачки" купите,  раскладушки.  Только они  уже подороже обойдутся!  -
сказал не так уверенно Володя.
     - А  просто на полу разве нельзя?  -  спохватился Маремуха.  -  Я очень
люблю летом спать на полу. Это полезно. У вас, бабуся, соломы нет?
     - Сена могу дать. Я для козы прошлый год купила, так с зимы еще немного
осталось.
     - От сена блохи пойдут,  -  сказал,  морщась,  Бобырь.  -  В  сене и  в
древесных опилках блохи сами по себе,  произвольно рождаются.  На сене пусть
Деникин спит, а мы себе лучше "дачки" купим. Но вот...
     - Погоди,  Саша, - остановил я Бобыря. - Хватит тебе голову морочить! -
И,  обращаясь к хозяйке, спросил: - Если вы согласны, мы, пожалуй, поселимся
у вас. Но как вам: задаток сейчас или после?
     - Право, не знаю... - Старуха замялась. - Вот, может, Володя скажет.
     - Слушайте  меня,   хлопцы!  -  сказал  Володя,  стукнув  кнутовищем  о
деревянный пол.  -  Мы ведь свои люди,  правда?  Никто вас тут обманывать не
собирается.  Познакомил я вас с тетей -  держитесь теперь за нее крепко. Она
вам  как  мать будет:  что  постирать,  что  пищу приготовить.  Забот у  вас
никаких,  руки свободны,  а  тетушке тоже перепадет от  вас на  кусок хлеба.
Правда?  А  о  цене  столкуетесь после.  Слушайте меня,  я  человек бывалый.
Бегите-ка  быстренько на  завод,  покажите  там  путевки  ваши  от  товарища
Дзержинского и поскорее определяйтесь.  А то сейчас для вас как бы затмение.
Разве вы знаете,  какой разряд вам положат?  Сколько зарабатывать будете? Не
знаете!  Верно  говорю?  А  когда  на  заводе  побываете,  враз  образования
прибавится.  Да и тетушка тут тем часом мозгами пошевелит да и прикинет, как
бы  это  побольше с  вас  запросить,  чтобы и  себе  не  обидно было,  да  и
племянничку Володе на магарыч досталось.  Ну,  тронулись, что ли, на грешную
землю?..
     Конечно,  надо  было дорожить каждой минутой в  этот первый день нашего
приезда  в  незнакомый еще  город.  Следовало  послушаться совета  Володи  и
немедленно мчаться на завод.  Но нам очень хотелось взглянуть,  как выглядит
вблизи настоящее море. Никогда мы его не видели, разве что на картинках.
     Самая большая река,  которую нам довелось видеть у себя на родине,  был
Днестр,  да  и  то,  чтобы добраться до  него  из  города,  надо было шагать
проселочными шляхами добрых верст  шестнадцать.  И  купаться в  том  Днестре
можно было  лишь  у  берега -  иначе мог  пальнуть в  тебя,  заплывающего на
середину реки, румынский жандарм.
     Выйдя со двора,  мы завернули в переулочек,  ведущий к морю,  пересекли
портовые   железнодорожные  пути   и   остановились  у   каменного  парапета
набережной.
     Не  виданное нами раньше море бросалось на берег.  Волны ярились пеной,
бились с  грохотом в каменную грудь парапета и,  обессиленные,  откатывались
обратно,  унося с собой мелкую гальку,  гнилые водоросли,  ракушки,  уступая
место новым бегущим на  берег волнам.  Все море ходило ложбинами и  буграми,
неспокойное и злое.
     Холодные брызги долетали до нас. Бобырь, недовольно поморщившись, потер
ладонью веснушчатое лицо и сделал шаг назад.
     Признаться,  не таким я представлял себе раньше море! Думалось: выйдешь
на берег -  и далеко-далеко,  до самого небосклона, будет простираться перед
тобою широкая и тихая равнина голубоватой чистой воды.
     Когда-то  я   подарил  Гале  Кушнир  свою  фотографическую  карточку  с
надписью:  "Мою любовь,  широкую, как море, вместить не могут жизни берега".
Это  я  слышал  в  театре  во  время  представления драмы  о  семи  узниках,
повешенных царскими  полицейскими.  Я  запомнил  и  частенько повторял  это.
Помнится, Галя еще спросила меня:
     - Ты это сам сочинил, а, Василь?
     Соврать,  прямо сказать "я"  было  неудобно.  Авторитет ронять также не
хотелось, пришлось ответить уклончиво:
     - А что, разве плохо?
     Сейчас,  глядя на море,  я вспомнил те недавние дни,  когда мы были еще
мальчишками, вспомнил Галю и стишки о любви, "широкой, как море", и невольно
возвратился мыслями в далекий наш город.
     Я  огорчился,  что здесь,  в новом городе,  море было вовсе не таким уж
широким.  Слева его огибала узкая песчаная коса.  Она была похожа на длинный
рог,  загнутый слегка к юго-западу.  На самом конце косы,  прямо перед нами,
чернели какие-то  постройки,  и  в  стороне от  них,  на  отшибе,  виднелся,
подымаясь  довольно  высоко  над  водой,  конусообразный столбик.  Позже  мы
узнали, что это маяк.
     Вход в порт справа от нас прикрывал серый каменный волнорез.  Он как бы
продолжал линию портового мола и  казался отсюда очень низким.  Лишь изредка
над  гранитными глыбами волнореза вспыхивали белые  барашки:  это  волны  из
открытого моря,  более грозные, чем те, что подкатывались к берегу, силились
перепрыгнуть через волнорез.
     Обдуваемые влажным  морским  ветром  и  мелкими  брызгами соленой воды,
оглушенные шумом бегущих на берег волн,  мы не услышали,  как к  нам подошла
девушка.
     Мы увидели ее лишь тогда, когда она вскочила с разбегу на парапет. Полы
ее синего с крупными белыми цветами халатика прижало ветром к ногам,  обутым
в розовые резиновые туфельки.
     Мы все трое уставились на незнакомку.
     Не обращая на нас внимания, она стояла на бетонном парапете, стройная и
гибкая,  и жадно вдыхала в себя штормовой воздух.  Постояв так немного,  она
обернулась и, внимательно оглядев нас троих, громко спросила:
     - Вы здесь еще побудете, молодые люди?
     - Немного побудем, - смущенно отозвался Бобырь.
     - В таком случае покараульте,  пожалуйста,  мои вещи! - сказала девушка
и,  не  дожидаясь нашего  согласия,  быстро вынула из  густых волос  роговую
гребенку с  блестящими камешками,  сунула ее  в  кармашек халатика,  провела
рукой по волосам и бросила халатик на каменный барьер, как раз перед Сашкой.
     Оставшись в  купальнике,  девушка  поставила ногу  на  лесенку и  стала
спускаться вниз.
     Мы думали,  девушка окунется несколько раз у берега,  держась за пеньки
старых свай,  а  потом,  дрожа от холода,  вылезет обратно.  Ведь именно так
купались многие женщины у  нас в Смотриче.  Но эта,  как заправская морячка,
сильно оттолкнув ногами ржавую лесенку,  нырнула под гребень идущей на берег
волны.  Не прошло и минуты,  как мы увидели незнакомку далеко в море. Желтый
ее костюм то показывался на уровне белых барашков, то снова исчезал. Девушка
не отворачивалась от набегающих волн, а, наоборот, зарывалась в них головой.
Огромные стены воды вырастали внезапно перед нею, но она уверенно ныряла под
них,   чтобы,   получив   малюсенькую  передышку,   опять   встретить   удар
разбушевавшегося моря.  Лишь изредка,  поворачиваясь к нам лицом, незнакомка
высовывала из-под  воды  загорелую руку  и  лениво отбрасывала назад волосы.
Мокрые, густые, они все время лезли ей на глаза.
     - Смотри  ты,  принцесса  цирка!  -  сказал  восхищенно Бобырь.  -  Как
ныряет!..  Ты бы смог так,  а, Маремуха? - И Сашка, не отрывая глаз от моря,
сел рядом с халатиком девушки на парапет.
     - Надо попробовать сперва,  что за вода,  -  уклончиво ответил Петро. -
Если  настоящая соленая,  то  отчего  же!  В  соленой воде,  говорят,  легко
плавать: она сама человека держит.
     - Держит-то держит,  но волны какие!  Разве не видишь?  -  сказал я.  -
Такой волной как шарахнет,  мигом забудешь все на  свете...  Как она вылезет
только?
     - Худо ей будет к берегу пробиваться, - согласился Бобырь.
     - Где же она, хлопцы? - закричал вдруг Маремуха. - Я ее не вижу.
     Девушки в самом деле нигде в море видно не было.
     - А может быть, она уже на волнорезе? - неуверенно протянул Саша.
     - Туда не так-то скоро доплывешь!  -  сказал я  и  тотчас же облегченно
крикнул: - Да вон она, чудаки!
     Цепляясь за якорную цепь, незнакомка лезла на раскачивающийся на волнах
баркас.  Всплеск волны подбросил ее вверх, и она рывком выскочила на палубу.
Схватив одной рукой мачту,  другой она  поправила волосы и  потом,  как  это
обычно делают извозчики на  морозе,  охлопала себя руками по  телу,  как  бы
обнимая себя.  Хорошо ей,  видно,  было отдыхать там!  Мне  уже  начинало не
нравиться ее купанье.  Сказала, чтобы "немного" покараулили ее вещи, а сама,
глядишь, и в самом деле к волнорезу махнет!
     - Ты тоже, Сашка, чудак! - сказал я Бобырю. - Кто, скажи, тянул тебя за
язык говорить,  что мы тут стоять будем! Она себе развлекается там, а нам на
завод идти надо. Вызвался тоже, караульщик!..
     - Ну, так давай пошли! - предложил Бобырь, оглядываясь.
     - Мы пойдем, а халат ее украдут. Она подумает, что мы жулики, - резонно
заметил Маремуха.
     - Мы  вот  с  Петрусем пойдем,  а  тебя  оставим здесь...  кавалера!  -
припугнул я Бобыря.
     - Один  я  не  останусь!  И  не  думай!  -  буркнул Бобырь  и  поспешно
отодвинулся от халата.
     Словно чуя наши опасения,  незнакомка ловко,  головой вниз,  пригнула с
баркаса  в  кипящую  воду.   Появившись  на  волнах  снова,  она  вразмашку,
по-мужски,  поплыла к берегу.  Волны помогали ей плыть,  подталкивали ее. Но
вот  возле  самого берега девушка попала в  мертвую зыбь.  Пловчиха почти не
двигалась с  места.  Совсем  грязная,  с  накипью из  мусора,  шипящая вода,
откатываясь от парапета,  то чуть-чуть отгоняла девушку в море,  то сразу же
возвращала  ее  обратно.  Незнакомка,  видно,  устала.  Лениво  плавая,  она
собирала силы.
     Но  вот с  грохотом и  ревом понесся на  берег высокий водяной вал.  Он
подхватил девушку.  Незнакомка с силой уцепилась за железную лестницу,  чуть
не сорвав ее с петель.
     Кое-как девушка вылезла на бетонную набережную.  Ее пошатывало.  Волосы
были  липкие,  свисали,  как  намоченная пакля.  На  загорелых ногах чернели
крупинки сора.
     - Мерси,  что покараулили,  -  сказала девушка, тяжело дыша. И, схватив
халатик,  она  побежала  в  сторону,  оставляя на  парапете маленькие мокрые
следы.
     - Двинулись,   хлопцы!  -  позвал  я  друзей,  поворачиваясь  спиной  к
парапету.


     Извозчик Володя,  прощаясь с нами,  показал вдали,  под горой,  высокую
кир