чников  и  бойцов  конвойной  роты.   Стройный,   сухощавый,
затянутый в  ремни,  словно  родившийся в  седле,  лицом  немного похожий на
погибшего недавно Котовского, он приподымался на стременах, прикладывая руку
к лакированному козырьку зеленой пограничной фуражки,  и здоровался со всеми
звонким, веселым голосом, а войска гарнизона перекатами дружно отвечали ему,
заглушая бой часов на старой ратуше.
     А  вот сейчас он  сидит перед нами без фуражки,  одетый в  ладно сшитый
френч из  плотного сукна.  На  его зеленых петлицах по  два рубиновых ромба.
Светлые волосы зачесаны назад. Он говорит с акцентом.
     ...Кончив   говорить,   начальник  кладет   трубку,   быстрым  взглядом
осматривает нас с Никитой и весело обращается к Вуковичу:
     - Возле Исаковец опять попытка прорыва.  Девять контрабандистов.  И  ни
один  не  ушел с  участка.  Молодец начальник заставы Гусев.  Справился сам,
собственными силами,  без  вызова  "тревожной группы".  А  самого  главаря -
"машиниста" Ивасюту - Гусев уложил гранатой.
     - А что несли? - спрашивает Вукович. - Опять сахарин?
     Начальник смотрит в блокнот и медленно говорит:
     - Сахарина маловато.  Всего одна "носка" - тридцать фунтов. А остальное
- всякая дребедень:  кашне,  чулки, перчатки, бритвы, галстуки и даже полная
"носка" шкурок венгерского кота.
     - Кому  же  нужен венгерский кот,  если  зима  кончилась?  -  улыбаясь,
говорит Вукович.
     - Ну,  может,  какая-нибудь запасливая нэпманчиха заказ дала заранее? -
говорит начальник. - Но другая находка более важная: в палке, которую бросил
Ивасюта,  как  только  завязалась  перестрелка,  Гусев  обнаружил  семьдесят
банкнотов, по сто долларов каждый.
     - Семь тысяч долларов?  -  мигом подсчитав в уме,  замечает Вукович.  -
Приличное жалованье кому-то несли...
     - Разберемся,  -  говорит  Киборт  и,  обрывая разговор,  вопросительно
смотрит в нашу сторону.
     - Товарищи  из  фабзавуча,  -  докладывает Вукович,  -  сообщают важные
новости по делу Печерицы... Говори, Манджура!
     Киборт переводит рычажки телефонов и кивает мне головой.


     Я рассказываю тихо, не спеша. Начальник очень внимательно смотрит мне в
лицо   светлыми   проницательными  глазами.   Внезапно  он   подымает  руку,
останавливает меня.
     - И все время с тобой Печерица по-русски говорил?
     - Все время.  В том-то и штука!  А нашего преподавателя Назарова только
за русский язык из школы выгнал!
     - И хорошо говорил, складно, без акцента? - интересуется начальник.
     - Ну  да!  Совсем как  русский человек.  Если бы  я  не  знал,  что  он
украинец, никогда бы и не подумал этого по разговору.
     - Это  особенно надо  будет  иметь  в  виду,  -  обращается начальник к
Вуковичу.  -  Значит, районом его действий может быть и весь Советский Союз.
Дальний   посыльный!    Может   осесть   где-нибудь   в   центре   Союза   и
"законсервироваться" на  много лет  для будущей работы.  Продолжай,  молодой
человек!
     Я  досказываю,  как  я  обнаружил  исчезновение Печерицы,  и  начальник
говорит Вуковичу:
     - Ну,  видите? Предположения Дженджуристого, что он метнулся к границе,
не оправдались.  Не такой это враг, чтобы сразу на штыки лезть. И, возможно,
ему  поставлены  вторая,   третья,   четвертая  задачи.   Думает  отсидеться
где-нибудь в тиши, авось позабудут.
     За дверью начальника послышался резкий и продолжительный звонок.  Вошла
Шеметова:
     - Москва, товарищ начальник!
     - А  ну-ка,  быстренько последние сводки по  борьбе с  контрабандой!  -
приказывает начальник и берет трубку.
     Мутная тишина.
     - Начальник окружного отдела ГПУ и  погранотряда у телефона,  -  громко
отчеканивает начальник.  -  Я слушаю вас, Феликс Эдмундович, - и делает знак
Вуковичу, чтобы мы ушли.
     ...Давно уже разошлись по домам комсомольцы.  Давно, наверное, остывают
в  ячейках погашенные факелы.  Тихо  на  белых крутых улицах нашего городка.
Поют вдали, за рекой, петухи.
     - Ты  знаешь,  кто Киборту звонил?  -  останавливаясь посреди мостовой,
торжественно говорит Никита Коломеец.  -  Феликс Эдмундович Дзержинский!  Ты
понимаешь,  Василь, это или нет? Сам Дзержинский! Первый чекист революции!..
В  такую ночь и  спать-то совсем не хочется...  Ты не очень устал с  дороги,
Василь? Если не устал, давай побродим по городу.
     ...Никогда не  забудется эта  весенняя тихая ночь над  обрывом,  вблизи
кафедрального костела!
     Усталые,  исколесив весь город,  мы  присаживаемся отдохнуть на дубовых
перилах старинной лестницы.  Она круто спускается по скалам вниз, к реке. Ее
ступеньки выщерблены,  и кое-как в маленьких лужицах на ступеньках купается,
переливаясь, отражение луны.
     Темные  силуэты  каменных  католических  святых  на   порталах  костела
подымаются у  нас за  спиной.  Эти пляшущие святые как бы застыли навсегда в
странном,  непонятном для  нас  исступлении.  Значительно позже,  много  лет
спустя,  узнаю я, что этот стиль, которому подражал скульптор, высекавший из
камня  святых,  называется "пламенное барокко".  Каркают  сонные  вороны  на
ветвях голых,  уже  набухших весенним соком  деревьев.  Попыхивает двигатель
электростанции.  Поблескивает  где-то  далеко  внизу,  под  самыми  скалами,
протекающая на  дне скалистого оврага речка Смотрич.  Ее пересекает дрожащая
лунная дорожка.  Чуть заметная,  брезжит за  хутором Должок полоска близкого
рассвета.
     - Такие-то дела, Василь, - как бы размышляя вслух, говорит Никита. - Во
всем мире идет страшная,  отчаянная борьба между угнетенными и паразитами. И
мы с  тобой тоже участники этой борьбы.  Наша родина первая в  мире показала
угнетенным  путь  к  лучшей  жизни.  Всегда  гордись  этим!  Нам  приходится
сражаться с  хитрыми и  ловкими врагами.  Их защищает церковь,  ибо не будет
паразитов -  погибнет и  церковь,  все  эти  ксендзы,  что  вот  такие храмы
выстроили.  Ты даже себе не представляешь, на какие подлости они способны...
Помнишь из истории? Они сожгли Джордано Бруно, как только он стал уличать их
во  лжи.  Или  Галилей...  что  они сделали с  Галилеем!  А  иезуиты?  Такие
изуверы-оборотни,  что держись!.. Сейчас церковники поддерживают всю мировую
буржуазию. И все-таки в этой борьбе победим мы, победит пролетариат. Я в это
твердо верю.
     Из-за старинных домов, из-за типографии доносятся сюда с высокой ратуши
такие знакомые удары городских часов.
     - Три,  -  говорит Никита Коломеец.  -  Три часа утра...  Да, Василь, в
интересные годы мы живем,  ой в какие интересные! Поверь мне, никто из наших
потомков не увидит столько в свой молодости,  как мы с тобой, потому что это
не только наша, личная молодость, но и молодость целой Советской страны... И
вот мы когда-нибудь расскажем им хотя бы про эту ночь. Ну вот ты, к примеру,
расскажешь:  "Жил я в юности в одном маленьком пограничном городке.  Недавно
закончилась  гражданская  война.  Вокруг  еще  гуляли  бандиты  -  последние
недобитки старого строя,  шедшие с  оружием в руках против нас.  Немало было
людей,  которые ненавидели Советскую власть,  потому что  она  им  крепко на
мозоли  наступила.   Сказала:  "Хватит!  Нажились  вдоволь  на  своем  веку,
поизмывались над  честными тружениками,  а  сейчас давайте-ка  за  труд сами
принимайтесь". А они ни в какую! Все норовили бочком-петушком ускользнуть от
прямой  дороги  труда  и  равенства,  шипели по-змеиному,  ждали  смерти для
Советской власти со дня на день...  И вот однажды,  - расскажешь ты, - зашли
мы с товарищем по важному делу в управление ГПУ (будь уверен: наверняка тебе
уж придется растолковывать,  что такое ГПУ!),  и  как раз в это время звонил
туда,  в  кабинет начальника,  из Москвы Феликс Эдмундович Дзержинский.  Тот
самый  Феликс  Эдмундович  Дзержинский,   который  был  грозой  всех  врагов
революции и  спасал от  тифа  и  голода,  от  вшей  и  коросты десятки тысяч
беспризорных малышей, чтобы сделать их здоровыми и счастливыми людьми..."
     Воспользовавшись тем,  что  Никита  Коломеец,  закуривая  папиросу,  на
минуту замолчал,  я перебил его и попросил рассказать мне толком,  почему же
все-таки убежал из нашего города Печерица. Признаться, я хотел порасспросить
об этом самого Вуковича, но не решился.
     Никита объяснил мне,  что всякая излишняя болтовня может лишь повредить
розыскам Печерицы.  Я  твердо  пообещал нашему  секретарю ничего  никому  не
рассказывать:  если кто и узнает от меня о том, что он поведает мне, то лишь
через двадцать лет после этой ночи.
     - Не раньше чем через двадцать лет? Слово? - спросил Коломеец.
     - Слово! - дрогнувшим голосом сказал я. - Честное комсомольское. Можешь
быть уверен!
     - Ну гляди!  -  сказал Никита и начал свой рассказ,  каждую подробность
которого я старался запомнить как можно лучше.


        "ПОПОВИЧ ИЗ РОВНО"

     Оказывается,  жена Печерицы,  сказав Фурману,  что  это  она  резала на
крыльце  кирпичного  дома   курицу,   нагло  обманула  всех   фабзавучников,
отправленных Полевым по  следам неизвестного бандита.  Но  обмануть Вуковича
она не смогла.
     Когда Полевой сказал Вуковичу:  "Глядите, а мы уж тут чуть было куриную
кровь за человечью не приняли",  -  уполномоченный сделал вид, что пропустил
эти слова мимо ушей.  Больше того,  для отвода глаз он  сказал громко,  так,
чтобы слышали жильцы дома, вышедшие на крыльцо:
     - Не такой дурак этот бандит, чтобы тут поблизости задерживаться!
     Выйдя на  площадь,  Вукович крепко разругал церабкооповского сторожа за
то,  что тот пропустил такого опасного налетчика и  не  сумел задержать его,
когда диверсант выбегал из  ворот.  Сторож клялся и  божился,  что  никакого
бандита и  в  глаза не  видел,  но Вукович не поверил ему и  пошел к  себе в
управление.  Там  он  узнал,  что  крупная  петлюровская  банда,  пытавшаяся
переправиться в  ту  же ночь на советскую сторону,  разбита пограничниками в
районе комендатуры Витовтов Брод.  "Значит,  -  решил Вукович,  -  прав  был
перебежчик,   -  польский  бедняк,  батрак  из  села  Окопы,  предупредивший
советских пограничников о скоплении бандитов возле Збруча!"
     Звоня по телефону на пограничные заставы, Вукович не позабыл о женщине,
которая выбрала такое неудобное место для того,  чтобы резать курицу. Ну где
это было видано,  чтобы кур резали на каменном крыльце,  у  главного входа в
здание,  да еще в  доме,  где жили такие интеллигентные,  образованные люди!
Обычно  хозяйки режут  кур,  гусей,  индюков и  другую  живность в  дровяных
сараях, в закоулочках, подальше от людского глаза, а не на самом виду, перед
окнами соседей.
     Вечером в  тот  же  день  Вукович уже  знал  многое  о  женщине,  якобы
зарезавшей на  своем  крыльце курицу.  Ему  стало  известно,  что  это  дочь
сахарозаводчика из Гнивани,  расстрелянного еще в  тысяча девятьсот двадцать
втором году за содействие банде атамана Шепеля.
     Было  известно,  что  доктор Печерица вместе со  своей женой занимает в
красном кирпичном доме на Рыночной площади квартиру из трех комнат. Квартира
эта была хорошая,  светлая,  теплая,  но с одним недостатком - в ней не было
кухни.  Дело в  том,  что до  революции весь второй этаж этого большого дома
занимал богатый адвокат Великошапко.  Вместе с  пилсудчиками адвокат удрал в
двадцатом году в  Польшу,  и  вскоре его  квартиру из  семи комнат городской
коммунхоз разделил на две самостоятельные квартиры. Кухня осталась в большей
из них.  В  квартире из трех комнат,  которую по приезде из Житомира получил
Печерица, коммунхоз еще не успел оборудовать кухню.
     Да  Печерица и  не настаивал особенно на этом.  "Мы люди перелетные,  -
говорил он техникам,  приходившим измерять его квартиру,  - сегодня здесь, а
завтра там.  Пошлют в Могилев -  поеду в Могилев, пошлют в Корсунь - поеду в
Корсунь.  Наркомпрос играет  человеком.  Обрастать хозяйством не  собираюсь.
Стоит ли на бивуаке кухней обзаводиться,  голову людям морочить!  Проживем и
так, по-холостяцки, по-коммунистически, без кухни!"
     Два  раза  в  день  -  в  полдень и  вечером -  жена  Печерицы,  Ксения
Антоновна,  высокая черноволосая женщина,  ходила с  блестящими алюминиевыми
судочками в  ресторан "Венеция",  что  у  крепостных ворот.  На  кухне этого
ресторана сам  главный  повар  Марцынкевич отпускал  жене  Печерицы обеды  и
ужины.  Еду  жена  Печерицы  приносила  в  судочках  домой,  разогревала  на
маленькой спиртовке, и так они вдвоем с мужем обедали и ужинали.
     Жили они уединенно,  гостей к  себе никогда не  звали;  даже сослуживцы
Печерицы по окрнаробразу никогда не бывали у него в квартире.
     Ни примуса,  ни керосинки у них не было -  одна лишь маленькая, горящая
синим пламенем спиртовка,  на  которой по  утрам Ксения Антоновна варила для
своего мужа натуральный черный кофе. Печерица любил этот крепкий напиток.
     Вот  почему Вукович еще больше удивился тому,  что жена Печерицы резала
курицу.  Где она ее  зажарила?  На маленькой спиртовке?  Да и  зачем все эти
ненужные хлопоты людям, которые берут обеды из ресторана?..
     Вукович узнал,  что на  следующий же день после ночной тревоги в  ЧОНе,
начиная с  воскресенья,  жена Печерицы стала брать в ресторане "Венеция" уже
по три обеда и  по три ужина.  Судков не хватало.  Она приносила в  плетеной
корзинке глиняные горшки.
     - Гости  небось приехали?  -  участливо спросил у  нее  очень  вежливый
главный повар "Венеции" Марцынкевич.
     - Да так...  сестра моя из Житомира... - несколько смутившись, ответила
Ксения Антоновна.
     Однако было очень странно,  что никто из  соседей не видал этой сестры.
Кроме того,  выяснив прошлое Ксении Антоновны,  Вукович твердо знал, что она
была единственной дочерью расстрелянного сахарозаводчика из Гнивани. Вукович
знал также,  что прислуги у  Печерицы не  было,  но что каждый понедельник к
нему приходила мыть полы курьерша наробраза тетя Паша.
     В понедельник утром, придя на работу, Печерица сказал тете Паше:
     - Вы,  бабуся,  сегодня до нас не приходьте,  бо жинка заболела что-то.
Придете в следующий понедельник.
     Тетя  Паша  была  удивлена,  когда  вечером на  Новом  мосту  встретила
"больную" Ксению Антоновну.  Жена Печерицы быстро шла  со  своими судками по
другой стороне моста.
     Ксения Антоновна так торопилась домой,  что не заметила тетю Пашу и  не
ответила ей, когда курьерша, кланяясь, сказала:
     - Здравствуйте, пани!
     ...Ровно в шесть часов тридцать минут-вечера в тот день, когда я должен
был  уехать в  Харьков,  в  дежурную комнату окружного управления ГПУ пришел
взволнованный врач-хирург Евгений Карлович Гутентаг.
     Евгений Карлович сказал, что он срочно должен видеть уполномоченного по
особо важным делам. Дежурный направил доктора Гутентага к Вуковичу, и хирург
рассказал чекисту следующее.
     Утром,   когда  доктор  Гутентаг  еще  спал,   к  нему  прибежала  жена
заведующего  окрнаробразом Печерицы  и  сказала,  что  ее  мужу  плохо.  Она
говорила,  что,  наверное, у Печерицы приступ аппендицита и он очень просит,
чтобы доктор посетил его на дому.
     Гутентаг знал Печерицу:  незадолго перед этим он вырезал у  него на шее
жировик.  Кроме того,  Гутентаг очень любил пение и музыку и с удовольствием
слушал  концерты  хора,  которым  руководил Печерица.  Поэтому,  несмотря на
ранний час, Гутентаг быстро собрался и пошел на Рыночную площадь.
     Каково же  было  его  удивление,  когда дверь ему  открыл сам  больной!
Пригласив доктора в пустую столовую, Печерица сказал:
     - Вот что,  коллега!  Я бы мог, конечно, играть с вами в кошки-мышки, я
бы мог выдумать вам наспех какую-нибудь историю о  моем бедном родственнике,
которого нечаянно подстрелили, скажем, на охоте, но этого я делать не хочу и
не буду.  Мы с вами люди взрослые,  и сказочки нам не к лицу.  Кроме того, я
знаю,  что  вы  человек  старого  закала,  окончили  медицинский факультет в
Варшаве,   и   не   думаю,   чтобы  вы  в   глубине  своего  сознания  очень
симпатизировали Советской власти.  Ведь  должно наступить время,  когда ваша
частная  практика вызовет  недовольство вами  со  стороны  органов власти...
Короче говоря,  вот за этой дверью лежит раненый человек.  Пуля попала ему в
ногу.   Состояние  его  ухудшается,  нога  опухла;  возможно,  уже  началось
заражение крови.  Человека этого ищут. Никто не должен знать, что вы окажете
ему помощь.  Если вы исполните свой долг,  как и полагается врачу, и спасете
моего друга, то и вам будет хорошо, и вашему родному брату-аптекарю, который
живет в Польше, на улице Пилсудского в городе Ровно, тоже будет неплохо...
     Еще не дослушав до конца рассказ доктора Гутентага,  Вукович понял, что
не зря он выписал сегодня ордер на производство обыска в квартире Печерицы.
     Спустя каких-нибудь пять  минут  после того,  как  доктор закончил свой
рассказ,   из  ворот  помещения  погранотряда  выехали  верхами  две  группы
оперативных сотрудников.
     Одна группа,  которой командовал сам  Вукович,  направилась к  большому
кирпичному дому на Рыночной площади.
     Тетя Паша,  которую чекисты из  второй группы еще застали в  канцелярии
окрнаробраза, сказала им, что каких-нибудь пять минут назад Печерица забегал
в  свой  кабинет.  Он  взял  чемоданчик,  сложил в  него какие-то  бумаги из
несгораемого шкафа, попросил у тети Паши полотенце и, сказав, что его срочно
вызывают в  пограничное местечко Чемировцы,  прежде  чем  выйти  из  здания,
забежал в умывальную комнату, где задержался на две-три минуты.
     Немедленно  по  телефону  из  окрнаробраза уполномоченный Дженджуристый
распорядился  послать  верховых  пограничников  в   погоню  за  Печерицей  в
Чемировцы.
     В  это  время  часовая  стрелка уже  перевалила за  семь  часов.  Когда
сотрудники ГПУ приехали на вокзал,  поезд, в котором я отправился в Харьков,
уже прошел первую маленькую станцию Балин.
     В  это  же  самое  время  оперативные сотрудники под  командой Вуковича
окружили со всех сторон большой кирпичный дом на Рыночной площади.
     Вукович знал,  что квартира Печерицы черного хода не имеет,  но ему уже
было известно, что возле самого крайнего окна спальни поднимается на крышу с
земли  пожарная железная лестница.  И  в  ту  самую  минуту,  когда один  из
чекистов,  подошедший к дверям с табличкой "Д-р Зенон Печерица",  потянул на
себя медную грушу звонка,  Вукович уже осторожно взбирался по этой скользкой
узенькой лестнице.
     Как  и  предполагал он,  дверь  не  открывали.  Чекисты  стали  стучать
настойчивее.  По-прежнему все было тихо. Лишь чуть заметно кто-то подошедший
на цыпочках к двери шевельнул изнутри медный щиток глазка и, убедившись, кто
именно стучит, отошел в глубь квартиры. Тогда чекисты решили взломать дверь.
     Поднимаясь по  шаткой лестнице,  Вукович услышал из открытого окна злой
мужской голос:
     - Ксения Антоновна, я вам говорю: будем защищаться!
     - Все пропало! - ответила женщина.
     - Пани Ксения, верьте мне! - крикнул мужчина.
     - Поздно!  -  ответила жена  Печерицы.  В  комнате хлопнул револьверный
выстрел.
     Это выстрелил в спину жене Печерицы их гость и пополз к окну,  но здесь
ему навстречу, как вихрь, соскочил с подоконника Вукович.
     Оторопев от неожиданности,  гость не сумел прицелиться и промазал: пуля
прошла сторонкой.  Ударом ноги Вукович выбил из  рук ползущего по  линолеуму
бандита тяжелый маузер "девятку",  и  в  эту  минуту с  треском распахнулась
единственная дверь в квартиру Печерицы.
     Бандит сначала отрицал, что это именно он замышлял взорвать штаб ЧОНа с
его оружейными складами, но, когда доктор Гутентаг в тюремной больнице вынул
у  него  из  ноги пулю,  выяснилось,  что  она  была выпущена из  револьвера
довольно редкой системы "воблей-скотт".
     Из  револьвера  системы  "воблей-скотт"  в  ту  памятную  ночь,   когда
оскандалился Бобырь,  стрелял по  бандиту наш чоновский старшина и  директор
фабзавуча Полевой.
     На  втором  допросе  бандит  стал  п