отцовские подарки.
     Саша Бобырь,  который давно копил деньги и  за  два  месяца не  съел ни
одной  булочки,  наконец размахнулся:  в  магазине Текстильторга купил  себе
серенький костюмчик-тройку из  шевиота "елочка".  Увидев его в  первый раз в
этом костюме, Никита сказал:
     - Знаешь,  Сашок,  чего тебе не хватает? Во-первых, золотой цепочки для
солидности,  а потом галстука.  На золотую цепочку у тебя, конечно, денег не
хватит,  а вот галстук,  я думаю,  ты и даром не возьмешь,  ибо знаешь,  что
такое  настоящая  культура  и  что  такое  мелкобуржуазное мещанство,  и  не
захочешь,  чтобы  тебя  на  очередном вечере самокритики проработали.  Верно
ведь, Сашенька, дорогой ты наш товарищ Бобырь?..
     У торговки возле моста мы купили "кокошков" -  жареной, растрескавшейся
на горячей сковородке кукурузы - и шли, веселые, посредине мостовой. Отгоняя
от себя грустные мысли,  я  тоже улыбался,  заранее представляя,  как-то наш
дружок полезет в холодную воду.
     Мы дошли уже до городской ратуши.  Под ней сияла новая, ярко освещенная
изнутри витрина первого в  городе образцового комсомольского кафе.  Это кафе
открыли  совсем  недавно  комсомольцы ячейки  "Нарпит"  в  помещении  бывшей
баренбоймовской пивной.  Финотдел прижал частника высоким налогом, нэпман не
выдержал и сдался,  и все его помещение,  уходящее со своими службами далеко
под ратушу,  передали в руки молодежи.  Комсомольцы городской электростанции
обновили здесь проводку,  ячейки коммунальников покрасили стены и  привели в
порядок полы,  столяры из нашего фабзавуча на комсомольском субботнике,  под
руководством Кушнира,  сделали для  нового кафе  отличные столики;  даже мы,
литейщики, у себя в цехе отлили для него новую плиту с конфорками.
     Первое  комсомольское кафе  было  гордостью каждого  комсомольца нашего
города, и не только потому, что в нем была частица и нашего труда: мы видели
и  понимали,  что  именно  так  надо  наступать на  частника и  выгонять его
навсегда из советской торговой системы.
     Сейчас,  сквозь новое стекло,  мы  с  удовольствием увидели,  как ходят
между   нашими   фабзавучными  столиками  молоденькие  официантки  в   белых
фартучках,  разнося посетителям пахучий китайский чай  в  граненых стаканах,
кофе со взбитыми сливками и  сельтерскую воду в  синих сифонах с  оловянными
краниками и  с сиропом "Свежее сено".  Чистота и порядок,  а самое главное -
сознание того,  что  здесь тебя никто не  обманет,  привлекали в  кафе много
публики. Почти все места за столиками были заняты.
     Когда  мы  задержались около  кафе,  оттуда,  пропуская вперед  жену  и
приоткрывая перед нею дверь, вышел Вукович. Я снял кепку и поклонился.
     Вукович  улыбнулся мне  и  очень  хорошо  козырнул:  по-настоящему,  не
как-нибудь,  а  прикоснувшись к  лакированному козырьку  пограничной фуражки
кончиками пальцев вытянутой руки.
     - Кто это, а, Василь? - спросил с любопытством Саша Бобырь.
     - Это... товарищ Вукович, - сказал я небрежно.
     - Это  и  есть  Вукович?  Тот  самый Вукович?  -  глядя вслед уходящему
пограничнику, протянул Бобырь, явно завидуя моему знакомству. - Смотри ты...
Я и не знал. - И добавил: - Он с тобой поздоровался...
     - А что ж такого? Он мой хороший знакомый.
     - Да разве, Сашка, ты его не видел, когда мы в ЧОНе дежурили? - спросил
Маремуха.
     - Не... видел, - промямлил Бобырь, смущаясь.
     И  я  вспомнил вдруг,  как Саша прикидывался больным в  то самое время,
когда  Вукович и  Полевой бродили по  двору  штаба,  выясняя,  куда  же  мог
скрыться неизвестный диверсант.  Все хлопцы выглядывали тогда из  караулки и
видели Вуковича;  один  лишь  Бобырь лежал на  топчане и  выстукивал зубами,
изображая лихорадку...
     - Знаете, хлопцы, а может, мы завтра утречком пойдем на речку? - сказал
вдруг Бобырь. - С утра вода ведь еще холоднее...
     - Ну,  знаешь! - накинулся на Бобыря Маремуха. - Значит, пари проиграл!
Веди, угощай сельтерской водой. Но смотри - по две порции сиропа!
     - Эй, хлопцы! - послышались вблизи знакомые голоса.
     Перескочив через ограду палисадника, к нам бежали Фурман и Гузарчик.
     - Так вы зачеты готовите! - сказал назидательно Маремуха.
     - Какие там зачеты!  - прямо завопил запыхавшийся Гузарчик. - Скажи-ка,
где сейчас можно карту Украины найти?
     - Вот чудаки!  Да у нас же в фабзавуче есть карта.  В том шкафу,  что в
канцелярии, - сказал Маремуха.
     - А зачем вам карта? - спросил Бобырь.
     - Я знаю, что в шкафу, - не отвечая, пробубнил Гузарчик, озираясь, - но
ключ-то  ведь от  того шкафа у  делопроизводителя,  а  его до послезавтра не
будет.
     - Для чего карта, скажи? - спросил я. - Вы же техмеханику сдаете.
     - Что значит "для чего"?  Смешной разговор!  Ты  разве не знаешь?  -  И
вдруг,  хлопая себя по лбу,  Моня крикнул:  -  Невежды, вы ничего не знаете!
Едем!!
     - Как - едем? - встрепенулся Бобырь.
     - Едем,  едем,  едем!..  Ура!  Виват!!  -  заорал Монька и  запрыгал на
тротуаре, отбивая чечетку.
     - Да объясните толком вы, черти! - крикнул я Гузарчику.
     - Мы сидим, понимаешь, учим техмеханику - и вдруг видим: почтальон. И в
руках у него письмо.  Толстое такое, с печатями сургучными. "Где, - говорит,
- ваш  директор?  Письмо ценное у  меня  для  него".  Повели мы,  понимаешь,
почтальона к  Полевому в  комнату.  Тот расписался,  а  мы не уходим.  Ждем.
Словно чуяли!  Я  сразу и говорю:  "Давайте мы,  товарищ директор,  поскорее
печати оборвем".  Оборвали.  Раскрыли письмо,  а там -  путевки! - И Фурман,
выпалив скороговоркой эту новость, даже закашлялся от волнения.
     - Через час экстренное собрание в школе!  -  ввернул Монька.  -  Велено
всех из города созвать!
     - Куда путевки? - суетливо спросил Бобырь.
     - На заводы всей Украины.  Нам!  Понимаешь? От ВСНХ! - Фурман порылся в
карманах и  вытащил оттуда длинненький листочек бумаги.  -  Я  все списал...
Читай, Гузарчик!
     - "Одесса -  два места..."  -  нараспев прочел Моня с  такой гордостью,
будто это он сам выписывал путевки и выдавал их хлопцам.
     - Я поеду в Одессу, факт! - загорелся Бобырь.
     - Да,  только тебя там и ждут!  -  насмешливо сказал Фурман.  -  Там из
таких конопатых мыло варят.
     - Ну ты... не задавайся! - обиженно возразил Бобырь.
     - Да не мешай,  Сашка!  -  попросил Маремуха. - Пусть человек читает...
Давай, Монус.
     - "Дружковка,  Торецкий завод -  три  места,  Енакиево -  четыре места,
Гришино -  два места..."  Фурман,  ты  не  знаешь,  где Гришино?  Ты там под
вагонами не ночевал, случайно?
     - Понятия не имею! - пробасил солидно Фурман в ответ.
     - "...Макеевка -  пять мест,  Алчевск -  четыре места,  Луганск -  одно
место..." Смотри, Луганск, кажется, большой город, а почему туда только один
поедет? Странно!..
     - Читай, читай! - толкнул Гузарчика Маремуха.
     - Читаю...  "...Краматорская -  два,  Запорожье -  четыре,  Мариуполь -
пять..." Это где-то на море, кажется.
     - На море,  -  буркнул наш всезнайка Фурман, - только мелкое дно очень:
идешь, идешь - и все до коленей.
     - "...Бердянск -  три места,  Киев - пять мест..." Даже в Киев, смотри!
Прекрасный город! "...Большой Токмак - четыре..."
     - Дохлое дело -  так читать!  - остановил Моньку Петро. - Как слепые...
Поди знай, что такое Большой Токмак, где он! Выберешь, а потом...
     - А никто тебе выбирать самому и не даст! - сказал Фурман.
     - Все равно...  Я хочу знать заранее, куда мне выпадет, - бросил Петро.
- Давай поищем карту.  Может,  в комсомольском клубе есть?  Пошли, хлопцы, в
клуб! Еще до собрания успеем.
     И мы пятеро,  задыхаясь от быстрой ходьбы,  направились в клуб. Мы шли,
размахивая руками, мимо отцветающих каштанов, мимо тенистого, густого парка.
Оттуда доносились мягкие звуки гитары и чья-то песня:

                Мы идем на смену старым,
                Утомившимся борцам
                Мировым зажечь пожаром
                Пролетарские сердца...

     Хорошо шагать в такт этой песне, зная, что все опасения уже позади!
     Хлопцы переговаривались,  шутили;  только я один шел молча, но мне было
радостнее всех:  я шагал мимо тенистого парка и вспоминал Харьков,  весеннее
утро  в  заваленном талым  снегом  университетском скверике,  ясное  солнце,
ударявшее мне в глаза, и так же, как тогда, весело билось мое сердце.
     - Человек,  не ставящий перед собой никакой цели в  жизни,  -  пропащий
человек,  -  так  начал свою речь Полевой на  экстренном собрании учеников в
помещении нашей слесарной.  - Такой человек, - продолжал Нестор Варнаевич, -
обычно  пожиратель  хлеба.  А  вы,  хлопчики,  -  будущее  рабочего  класса,
единственной силы, которая способна переделать мир по-новому. Значит, каждый
из вас,  если он только хочет быть настоящим человеком, обязан ставить перед
собой все новые и  новые цели.  "Почему я  не могу,  когда я  могу?"  -  так
говорите  себе  всегда,  столкнувшись  с  трудностями!  Воспитывайте в  себе
чувство ярости к неудачам. А они, конечно, будут на вашем пути. Вы видели их
уже  здесь.  Мы  были  на  волоске от  закрытия.  Враги украинского народа -
националисты,  наемники мировой буржуазии -  хотели повредить нам и здесь. И
что же? Нашли правду в Харькове, в Центральном Комитете партии. Нашли! И вот
вам результат.  -  С этими словами Полевой поднял со стола пачку путевок.  -
Это мандаты в  вашу будущую жизнь.  Но они могут оказаться простыми клочками
бумаги,  если вы когда-нибудь успокоитесь,  скажете себе:  "Баста,  я  всего
достиг,  сейчас можно на боковую!" Не отходите в сторону, повторяю, когда на
вашем пути встретятся неудачи.  Не пасуйте.  Зубы стисни - и снова вперед!..
Вы  -  преобразователи мира,  поймите  это!  Кому,  как  не  вам,  советской
молодежи,  принадлежит будущее! Вы, мои хлопчики, - первые всходы революции.
Великий Ленин лично заботился о ваших судьбах.  Гордитесь этим! Свое детство
вы провели еще в старом мире. Многие из вас помнят еще городового, стоявшего
на  перекрестке Почтовки как символ старого прошлого.  Это прошлое еще будет
хватать вас за  ноги.  Отбрасывайте от  себя старую гниль.  У  вас впереди -
великое будущее, с вами в ногу шагает молодость страны. Радуйтесь этому!
     Я очень хотел бы,  друзья,  встретиться с вами через десяток лет, когда
из   молодых   рабочих  вы   станете  мастерами,   инженерами,   командирами
производства, а самое главное - коммунистами.
     Готовьте себя к  вступлению в  партию с первых же минут работы на новых
заводах.  В  минуты  трудностей и  радости объединяйтесь вокруг партии.  Еще
будучи беспартийными, воспитывайте в себе лучшие качества большевиков...
     Вы   читали  вчера  речь  Михаила  Ивановича  Калинина,   обращенную  к
выпускникам Свердловского университета.
     Там,  в этой речи, есть замечательная фраза: "Самое ценное у партийного
работника,  чтобы он  сумел празднично работать и  в  обыкновенной будничной
обстановке,  чтобы он  сумел изо  дня  в  день побеждать одно препятствие за
другим,  чтобы те  препятствия,  которые практическая жизнь ставит перед ним
ежедневно,  ежечасно,  чтобы эти препятствия не погашали его подъема,  чтобы
эти  будничные  болотные  препятствия развивали,  укрепляли его  напряжение,
чтобы в этой повседневной работе он видел конечные цели и никогда не упускал
из виду эти конечные цели, за которые борется коммунизм".
     И,  повторяя сейчас вам эти слова,  я,  со своей стороны,  советую вам,
ребята, работать празднично, не опасаясь препятствий, все время видя светлое
будущее коммунизма.
     Там,  где  вы  будете  работать,  всегда вырабатывайте в  себе  большое
желание узнать то,  чего вы еще не знаете.  Не останавливайтесь!  Никогда не
останавливайтесь! Бойтесь двух слов: "усталость" и "успокоение".
     После вас придут другие.  Им будет куда легче, но они станут завидовать
вам, ибо никто из них не увидит того, что придется пережить и увидеть именно
вам...  Скоро,  очень скоро вы покинете эту школу.  Мы выпишем вам литера, и
уедете вы на большие заводы.  Там ждет вас большой труд. Любите труд, честно
относитесь к своим обязанностям... В добрый путь!..
     Слушая  эту  взволнованную,  необычайную  для  нас  речь  Полевого,  мы
понимали,  что ему очень жаль отпускать нас.  Он говорил все это,  путаясь и
сбиваясь,  как бы размышляя вслух,  и  голос его временами дрожал,  но видно
было,  что слова его идут от души. И больше всего мне запомнились слова: "Вы
- первые  всходы  революции!"   Было  в   этих  словах  что-то   неповторимо
прекрасное.  Я  как бы увидел широкое -  куда глазом ни кинь -  зеленое поле
пшеницы,  засеянное ранней весной руками великого человека.  Уже  пронеслись
над ним первые весенние грозы,  уже завязываются колоски на  стройных сочных
стебельках,  и  тянутся они  все выше,  к  сияющему где-то  в  лазурном небе
горячему солнцу...
     Собрание закончилось быстро.  Оставалась последняя загадка: кто же куда
поедет? Волнуемые этой мыслью, мы снова пошли бродить по родному городу.


        "В НОВОМ ГОРОДЕ"

     Мы вышли на вокзальную площадь,  и  в  ту же минуту сильный порыв ветра
сорвал соломенный картуз с  головы извозчика,  ожидавшего со  своей линейкой
пассажиров у вокзала. Будто легонький сосновый обручик, картуз, подпрыгивая,
покатился через  площадь.  Загорелый коренастый извозчик  мигом  соскочил  с
облучка и пустился вдогонку.
     - Тю! Тю! Держи, Володька! На Кобазову гору занесет! - кричали, смеясь,
другие извозчики.
     Гонимый ветром, картуз катился зигзагами, и, уже настигая его, Володька
стал приседать, широко расставляя ноги - так, словно курицу ловил.
     Несмотря на  конец мая,  здесь было на  редкость сумрачно и  прохладно.
Влажный  морской  ветер  подымал  рябь  в  лужах,   блестевших  на  площади.
Низенькие,  с побеленными стволами акации гнулись от ветра,  а по небу, едва
не  цепляясь за вокзальную крышу,  плыли тучи -  мрачные,  черные,  набухшие
дождем.
     Вспомнился очень ясно в  эти минуты первого знакомства с  новым городом
оставленный  нами  где-то  далеко  позади,   на  краю  страны,   наш  родной
пограничный городок: скалистый, поросший зеленью, залитый солнцем, овеваемый
карпатскими ветрами. Вспомнились последние сборы, станционный перрон, митинг
на  станции  и  напутственные слова  нашего  комсомольского секретаря Никиты
Коломейца:  "Перед вами расстилаются широкие дали светлого грядущего. Будьте
и впредь на этих новых дорогах жизни верными помощниками партии!"
     Слова  Никиты  оборвал  голосистый паровозный гудок.  Все  фабзавучники
высунулись из  окон  вагонов  и,  протискиваясь между  другими  пассажирами,
запели любимую песню.

                Когда мы выйдем на кордон,
                Пускай дрожат паны:
                Мы - ЧОН!
                Всемирный Октябрь
                Придет, придет!..

     Как прозрачно было весеннее небо в те минуты, когда проплыли перед нами
знакомые строения вокзала,  как солнечно все было вокруг!.. И вот тебе - нас
сразу швырнуло в глубокую осень. И это еще юг называется?
     ...Отряхивая с  донца картуза капельки воды и подбежав к нам,  извозчик
Володька крикнул:
     - Ну что,  молодые, поехали? Карета графа Бенгальского к вашим услугам!
- И он ударил ладонью по лакированным поручням линейки.
     Уговору насчет извозчика в поезде не было. Мы переглядывались.
     Наш казначей Маремуха,  озадаченно посапывая, держал руку в том кармане
штанов, где у него хранились общественные деньги. Бобырь готов был ехать, не
раздумывая,  и  с удовольствием поглядывал на линейку.  Таких линеек в нашем
городе не было - одни старомодные фаэтоны-балагулы.
     Тиктор стоял поодаль,  у стены, держа в руке тяжелый сундучок. Прищурив
глаза,  он разглядывал лежащую перед ним площадь, делая вид, что предложение
извозчика его не касается.
     Маремуха несмело спросил у меня:
     - Так что ж, Василь, поедем?
     - А может, пешком пройдемся? - сказал я.
     - Куда пешком? - возмутился Бобырь. - Далеко!
     - Давай поедем, - согласился я. - Интересно только, сколько он возьмет.
Спроси-ка, Маремуха.
     - Какая такса? - осведомился Петро.
     - Божеская!  - буркнул извозчик, и взбегая на крыльцо, взял у Петра его
корзину с  чайником из белой жести.  -  Садитесь,  садитесь,  голубчики!  Не
обижу. Это все ваше хозяйство? - И он показал на остальные вещи.
     - Нет,  постойте,  мы так не поедем! - остановил я извозчика. - Скажите
сколько,  а потом сядем.  - И тут же подумал про себя: "Знаем мы эти штучки!
Теперь ласковый, сулит не обидеть, а там заломит - держись!"
     - Вас четверо?  -  спросил,  оглядываясь,  извозчик.  -  Куда ехать: до
курорта или на Кобазову гору?
     - До центра, - сказал я твердо. - Вот за четверых сколько?
     - Меня не считайте, я не поеду! - крикнул Тиктор.
     - Почему? - спросил Маремуха.
     - Извозчик - буржуйская роскошь. Сперва надо жилье отыскать, а потом на
извозчиках кататься,  -  отрезал Тиктор. И, помахивая сундучком, он медленно
сошел по ступенькам на площадь.
     - Подожди, Яшка, так давай... - хотел было остановить Тиктора Маремуха.
     Но я цыкнул:
     - Пускай идет... Начинаются старые фокусы!
     - Бедовый парень,  -  обиженно сказал  извозчик,  покачивая головой.  -
"Буржуйская роскошь" -  смотри ты! Да я буржуев за миллионы не повезу. Я сам
партизанскую карточку имею...
     - Ну, так сколько до центра? - перебил я.
     - Что же, по полтиннику с брата.
     - Много, - сказал я. - Поторгуйся, Петро!
     - А по скольку дадите? - испугался извозчик.
     Петька бухнул:
     - По двадцать копеек!
     - Ну, добре, - согласился извозчик. - Поедем ради почина!
     Первой он положил на линейку Петькину корзинку с  чайником и хотел было
класть мой фанерный чемодан, но тут я предложил хлопцам:
     - Куда же мы поедем с вещами? Давайте лучше оставим вещи на хранение. И
руки вольные у нас будут.
     - А не покрадут? - спросил Маремуха.
     - Чудак,  кто  покрадет!  Хранение ведь государственное!  -  успокоил я
нашего казначея.
     Одну,  общую,  квитанцию на вещи мы вручили ему же, и Петро, напуганный
рассказом о том,  как меня обокрали в Харькове, с опаской косясь на смуглого
извозчика, спрятал эту драгоценную бумажку в карман толстовки. Мы расселись.
Линейка весело затарахтела по камням.
     С  обеих  сторон  вдоль  мостовой тянулись выложенные камнями  канавки,
залитые желтой водой.  Низенькие белые домики,  крытые то красной,  то серой
черепицей,  стояли в глубине чистеньких двориков, усыпанных песком и мелкими
ракушками.
     Кое-где  сквозь  жерди  заборов виднелись виноградники,  молодые вишни,
черешни,  абрикосы;  вспыхивали  засаженные  огненной  настурцией и  пионами
клумбы.
     Мы  жадно разглядывали первую улицу города,  в  котором нам  предстояло
жить и работать.
     На  одном  из  угловых домов  я  прочел табличку:  "Проспект Тринадцати
Коммунаров",  и  надпись снова напомнила мне  наш  пограничный город,  ЧОН и
дорогое слово "коммунар".
     - Давно дожди? - спросил у возницы Петро.
     - Как шторм начался. Считай - третий день, - придерживая гнедую лошадь,
сказал Володя.  -  А  вчера град ударил,  здоровенный.  Не  град -  картечь!
Виноград молодой побило.
     - А раньше жарко было?
     - Африка!  -  ответил извозчик.  -  Я полдня из моря не вылезал - такая
жара стояла. Видишь, загорел как.
     Веселее стало после этих слов извозчика. Значит, ветер и лужи на улицах
- дело преходящее,  временное, и в случае чего, коль не добудем скоро жилья,
и на скамеечке бульварной переспать не страшно.
     На  тротуаре перед нами  замаячила знакомая спина Тиктора.  Он  шел  по
направлению к городу широкими,  размашистыми шагами,  держа на плече зеленый
сундучок.
     Шагая упрямо один,  он подчеркивал, что мы для него не компания. И хотя
мы понимали это,  каждому из нас сделалось стыдно.  "Вот наш же фабзавучник,
земляк, шагает с вещами пешком, а м