- А ты не суетись зря. Я думал - ударишь. Зачем ногу задрал?
     - Да я нечаянно, - буркнул я.
     - "Нечаянно,  нечаянно"!  -  пробормотал Полевой  и  добавил:  -  А  ты
наверняка действуй всегда.  Не болтай ногой,  когда мяч далеко. Понял? А вот
подойдет близко - тогда бей сразу, навылет. И от ворот отойди подальше.
     Я,  словно меня подстегнули,  рванулся вперед,  в  самую гущу играющих.
Навстречу мне снова бежал Марущак без мяча.  Противники что-то затевали. Так
и получилось.  Еще мы не встретились, как их левый край послал Марущаку мяч.
Марущак приготовился бить.
     "Эх,  была не была!  - решил я. - Перебьют ноги - ладно". И бросился на
здоровенного Марущака.  Но  он,  думая  меня  обмануть,  легким ударом хотел
перебросить мяч  через  голову.  Не  тут-то  было!  Оставалась  какая-нибудь
секунда,  и мяч был бы у меня за спиной,  но я подпрыгнул и стукнул мяч лбом
так, что моя кепка сразу же слетела. Не успел еще я нагнуться, чтобы поднять
кепку, как мяч принял Бойко и косым ударом забил гол.
     Мяч  снова  запрыгал по  каменному двору к  будке часового.  Картамышев
медленно побежал за ним, а Бойко, улыбаясь, крикнул мне через все поле:
     - Так всегда играй. Понял? Пасовка, пасовка!
     Я был счастлив. Хорошо, что я ударил головой, а возьми я мяч, допустим,
ногами, не получил бы Картамышев гол.
     Игра оживленно пошла дальше. Мяч с шумом перелетал с одного конца двора
на другой.  Уже смеркалось.  Загудели жуки-рогачи над густым кленом.  Вокруг
стояли, наблюдая за игрой, курсанты.
     Мне было приятно,  что они следят и за тем,  как я играю.  Я носился из
одного конца поля в другой,  я совсем забыл, что беку не полагается отбегать
далеко от своих ворот,  и  однажды попробовал сам забить гол,  но Картамышев
перехватил мяч. Ноги мои были исцарапаны, где-то в пятке покалывала заноза -
видно,  я  загнал в пятку колючку от акации,  и большой палец левой ноги был
окровавлен -  я  зацепился за камень,  но не почувствовал боли.  Было жарко.
Мокрый, вспотевший, я гонял по полю, стараясь вырвать мяч у чужих игроков. В
это  время,  желая  обмануть меня,  Марущак издали  ударил  по  воротам,  но
промазал. Мяч ударился о стенку и возвратился к воротам, унося на себе белое
пятно известки. Опасность миновала, и я спокойно следил за игрой на центре.
     Все  игроки были распарены,  как  и  я,  от  них пахло потом,  табаком,
сапожной мазью. Трусы у нашего голкипера Полевого зазеленились еще больше, а
на колене краснела ссадина.
     С улицы крикнули:
     - Васька, Васька!
     Я сперва ударил по мячу, передал его левому краю, а затем поглядел, кто
это меня зовет.
     Прижимаясь  носом  к   деревянной  перекладине  забора,   стоял  Петька
Маремуха.  Он  с  жадностью глядел на игру и,  видно,  крепко завидовал мне.
Прогоняя мяч мимо забора, я крикнул Петьке:
     - Не уходи, скоро кончим!
     Петька  кивнул головой и  поудобнее примостился на  каменном фундаменте
забора.  Я же с налету ударил по мячу, дал отличную "свечку", но только чуть
влево,  за линию игры.  Мяч упал прямо на верхушку клена,  с  шумом пробивая
листву,  зацепил турник и  затем  подкатился к  ногам Картамышева за  линией
корнера.
     Где-то в коридоре здания прозвенел звонок.
     - Пошли,  товарищи,  ужинать!  -  крикнул  Полевой  и,  ловко  подобрав
лежавшую подле пенька одежду, вышел из ворот.
     - Захватите мяч,  товарищ Марущак!  -  распорядился Бойко и,  подойдя к
голкиперу Картамышеву, предложил: - Давай, Володя, сходим на речку до ужина,
выкупаемся.
     Картамышев согласился,  и оба они, натягивая на ходу синие гимнастерки,
направились к воротам.
     Я обогнал их и выскочил на улицу первый.
     - Здорово,  Петрусь!  -  радостно сказал я Маремухе, крепко пожимая его
пухлую руку. - Ну, видал, как я чуть не забил гол? Здорово, правда?
     - Ты же портачил тоже здорово.  Ту "свечку" как промазал, - ответил мне
очень холодно Маремуха.
     - А ты бы не промазал? - сказал я.
     Но Петька, как бы не расслышав моего вопроса, спросил:
     - Откуда ты их уже всех знаешь?
     - Ну, не всех, а так, половину знаю - вчера они здесь играли в городки,
вот я и узнал, кого как зовут. Пойдем ко мне в гости! - предложил я.
     - Как?  Туда? - недоверчиво покосился глазами Маремуха в сторону нашего
флигеля. - А мне разве туда можно?
     - Раз со мной идешь - значит, можно! - важно сказал я, и мы двинулись к
воротам.
     Петьке Маремухе все понравилось у меня в кухне: и моя постель на печке,
и разложенный в духовке инструмент,  и окно,  выходящее во двор. Пока Петька
все разглядывал,  трогая коротенькими и пухлыми,  как у девочки, пальцами, я
сидел на табуретке и выковыривал булавкой занозу.
     Возле меня на краешке плиты, мигая, горела коптилка.
     Вытащив наконец английской булавкой занозу, я стукнул пяткой по полу, -
чуть-чуть защемила расцарапанная ранка.  Я сполоснул под умывальником руки и
стал  думать,  чем  бы  угостить Петьку.  И  вдруг,  вспомнив свою встречу с
Григоренко, в саду, сказал Петьке:
     - А ты знаешь, Петро, что Котька сюда захаживает?
     - Куда? В совпартшколу?
     - В том-то и штука, что сюда!
     И я рассказал Петьке Маремухе о встрече с Котькой.
     - А ты бы взял ему и всыпал! - смело сказал Маремуха.
     - Легко тебе сказать - всыпал. Я бы всыпал, но видишь какое дело: его ж
Корыбко в этот сад пускает.
     - А разве Корыбко тут работает?
     - Ну да!  В  том-то и фокус.  Я сперва этого не знал и,  когда застукал
Котьку в саду,  тоже удивился,  чего он задается так,  словно у себя дома. А
потом вчера вечером смотрю -  они вдвоем по  двору идут.  У  Корыбко ножницы
здоровенные и ведро с известкой.  Спрашиваю одного курсанта, что этот старик
делает, а курсант мне и говорит: "Садовником работает".
     - Вот оно что!  -  протянул Маремуха.  -  Ясное теперь дело. Раз Котька
квартирант Корыбки,  то  теперь он  свободно будет ходить сюда.  Этот старый
черт будет его пускать и когда яблоки поспеют.
     - Факт! - подтвердил я.
     - Ну,  теперь Котька у вас все гнезда разорит.  Ты знаешь, какая у него
коллекция яиц?  - сказал Петька. - Даже в городском музее такой нет. Он ведь
давно собирает яйца.  Такой здоровый,  а  все  еще по  деревьям лазает.  Да,
Васька! - спохватился Маремуха. - У меня же для тебя записка.
     - От кого?
     - А ну, угадай!
     - Ну скажи!
     - Нет, ты угадай!
     Петька вынул из кармана голубой конвертик и спрятал его за спину.
     - Ну, дай сюда! - закричал я.
     - Я дам, только ты побожись, что сделаешь одну штуку.
     - Какую?
     - Если тебя спросят, когда ты получил это письмо, скажи, что утром.
     - Так ведь сейчас же вечер!
     - Ну я знаю. А ты скажи, что я тебе занес его утром. Хорошо?
     - От кого письмо?
     - Поклянись, тогда скажу!
     - Ну,  сам тогда возьму.  Отдай письмо. - И я, шагнув к Петьке, схватил
его за руку.
     - Я не дам,  Васька. Вот верное слово - не дам. Порву, а не дам. Ой, не
крути руку!
     Вырвать письмо было трудно. Я отпустил Петьку и сказал:
     - Ну хорошо. Я клянусь.
     - Что - клянусь? Ты хитрый. Скажи все, как полагается.
     - Я клянусь, что, если меня спросят, когда я получил письмо, скажу, что
утром.
     - Ну тогда возьми!  -  И Петька протянул мне измятый конверт.  Я быстро
разорвал его и стал читать письмо.

                                   "Вася!
     Если у  тебя есть время,  приходи сегодня вечером ко мне,  и  мы пойдем
вместе в иллюзион.
                                                                      Галя".

     Я чуть не бросился на Петьку с кулаками.
     - Чего же ты мне не отдал письмо утром?
     - Я не мог, я с утра поехал с папой на огород.
     - А когда Галя тебе отдала письмо?
     - Сегодня утром.  На базар шла за молоком и отдала. А что там написано?
- И Петька попробовал заглянуть в письмо.
     - Подожди,  - отстранил я Петьку. - А ты не мог забежать ко мне, как на
огород ехал?
     - Ну,  конечно,  не мог. Я вез тележку: оставил бы на улице, и ее могли
бы украсть.
     - Ну хорошо, - сказал я, - я скажу Гале, когда ты передал мне письмо.
     - Ой, не надо, Васька! Она будет думать, что я брехун.
     - Почему?
     - Да я  сейчас шел по бульвару к тебе сюда.  А она на качелях катается.
Ко мне подбежала,  спрашивает:  "Ты передал записку?" Я говорю: "Передал". А
записка у меня в кармане.  А она спрашивает: "Когда передал?" - "Еще утром",
- говорю.
     - Зачем же ты набрехал?
     - Ну и набрехал! Что сделаешь? - И Петька жалобно зашмыгал носом. - Она
утром меня просила,  чтоб я  обязательно тебе передал записку.  Я побожился,
что передам. А потом забыл. Мне было стыдно сознаться, что я такой растяпа.
     Петька  почувствовал,   что  заврался  совсем.  Он  оглянулся  и  потом
растерянно сказал:
     - Про огород я тебе выдумал нарочно... Я просто забыл.
     Ну как мне Петька все напортил! Если б он только знал!
     Теперь мне все было понятно. Галя из гордости перед Котькой не спросила
меня,  получил ли я записку.  Видно, она очень ждала меня сегодня вечером. А
я,  дурак,  выдумал этого Тиктора и  так  был  холоден с  Галей!  Мне  очень
захотелось побить Петьку, но я сдержался и спросил:
     - А Галя с кем была на бульваре?
     - С кем? Ясно с кем: с Котькой! - ответил Маремуха, не догадываясь, как
затронули меня его слова.  -  С Котькой! - весело повторил Петька. - Да, да!
Он ее на качелях раскачивает.  Галя кричит,  боится, а он ее как раскачает -
аж до самой верхушки дерева! Котька - ее симпатия.
     Теперь, после этих слов Петьки, я забыл и о футболе, мне стала противна
моя собственная отдельная комната и все,  все. Я представил себе, как Котька
Григоренко раскачивал Галю на  железных качелях,  как  скрипели при этом два
высоких ясеня,  как развевалось по  ветру Галино голубое платье,  обнажая ее
длинные загорелые ноги, и мне сразу стало очень досадно.


        "В НАС СТРЕЛЯЮТ"

     - Ты пистолет почистил? - подлизываясь ко мне, спросил Маремуха.
     - Почистил.
     - Уже стрелял?
     - Нет еще.
     - Давай постреляем.
     - Постреляем.
     - А когда прийти?
     - Когда?  -  Я задумался:  "А что, если пострелять сейчас!" - Слушай, -
твердо сказал я Маремухе, - давай сейчас попробуем.
     - Где же ты будешь пробовать?
     - В сад пойдем, - ответил я и, вскочив на печку, взял зауэр.
     - В сад? Да что ты! Услышат, - сказал Маремуха.
     - И ничего не услышат.  Там деревья,  темно, никого нет. Там хоть бомбы
рви -  здесь ничего не слышно:  дом заслоняет звуки.  А  курсанты все теперь
ужинают, - ответил я и с зауэром в руках гулко спрыгнул на пол.
     - Не-ет, Василь. Я не хочу в сад. Пойдем лучше завтра к Райской брамке.
Там скалы и людей нет.
     - Но  и  тут  никого  нет.  Ты  чудак!  -  ответил я  и  бросил на  пол
промасленную бумагу, в которую был завернут зауэр.
     Петька смотрел на пистолет, как на живую гадюку, - было вовсе непохоже,
что всего несколько дней назад этот зауэр принадлежал ему.
     - Ну я ж тебя прошу! Пойдем в Райскую брамку. Я своих патронов принесу.
Ну пойдем, Васечка!
     - Тише ты!  - цыкнул я на Петьку. - Никуда мы завтра не пойдем, а будем
стрелять сегодня.  И  если ты сейчас не пойдешь со мной в  сад,  я никогда с
тобой разговаривать не буду.  Понял? Я всем хлопцам расскажу, какой ты трус.
Понял? И всем девчатам тоже. Ну, пошли. Нечего хныкать.
     Засунув пистолет за пазуху,  я  направился к двери и с треском отбросил
крючок. Петька молча двинулся за мной.
     Когда мы пробирались по темному саду,  я  уже пожалел,  что затеял это.
Ночью  в  саду  все  было  незнакомо.  Кустики  барбариса казались огромными
деревьями,  шелковица,  груши,  яблони сливались в одну темную стену. Где-то
далеко-далеко позади,  в совпартшколе,  глухо стукнула дверь,  и снова стало
тихо.  В каменном заборе,  вдоль которого мы шли,  пели сверчки.  Иногда они
замирали,  как  бы  прислушиваясь к  шороху  наших  шагов,  но  потом  снова
продолжали свое пение.
     Сквозь листву деревьев было видно чистое,  все в переливающихся звездах
небо, рассеченное надвое белым от звезд "Чумацким шляхом".
     Мы  шли  не  по  дорожке,  а  напрямик.  Ноги  жгла крапива,  хворост и
пересохший бурьян  похрустывали внизу.  Впереди  не  было  видно  ни  одного
огонька.  Там, за садом, кончался город. Петька молча и, не отставая от меня
ни на шаг, семенил сзади.
     - Давай налево!  - приказал я Маремухе и, схватив его за руку, повернул
в сторону.  Мне хотелось уйти подальше,  в самый конец сада, к оврагу. Прямо
перед нами выросла окруженная кустами сирени горка.
     - Это сарай? - шепнул Петька.
     - Горка, смешной! - успокоил я его и остановился.
     - Здесь будешь стрелять?
     - Нет,  я просто заряжу,  - ответил я Петьке. И, вынув из кармана косую
обойму  с  патронами,  затолкал ее  в  рукоятку пистолета и  оттянул затвор.
Щелкнув,  затвор возвратился обратно,  -  все было в  порядке.  Патрон лежал
теперь в стволе.
     - Пошли! - предложил я Петьке.
     - Василь,  когда будешь стрелять,  скажи мне раньше.  Я  уши закрою!  -
взмолился Петька.
     Я ничего не ответил и подумал только: "Как же, жди! Так я тебе и скажу,
когда  буду  стрелять.  Какой  интерес?  Пальну сразу  -  и  тогда  сядешь с
перепугу".
     Я уже легонько трогал пальцем спусковую гашетку,  но стрелять здесь еще
было опасно:  могли услышать.  Я пробирался сквозь мокрые от росы кусты,  их
ветви больно хлестали шедшего сзади Маремуху.
     Но вот реже пошли деревья,  и,  освещенный ясным светом звезд, замаячил
вдали за низенькими кустами старый монастырский забор.  Сделав еще шага три,
я остановился. "Дальше идти не стоит, - подумал я, - и в забор стрелять тоже
опасно. Пуля еще даст рикошет".
     Перед нами чернело высокое кривое дерево.  Одна его толстая ветка,  как
здоровенная лапа, тянулась к забору.
     Далеко у  реки заухал филин.  И вдруг я подпрыгнул на месте и,  тонким,
срывающимся голосом закричав:  "Стой!" - выпалил прямо в ствол этого черного
кривого дерева. Красный клубок огня вырвался из вздрогнувшего револьвера.
     И не успело прокатиться по темному,  глухому саду,  по соседним оврагам
эхо, как под забором послышался шум и кто-то очень ясно крикнул:
     - Прендзе!
     И  вслед за  этим криком "Скорее!"  один за  другим два  тяжелых гулких
выстрела прогрохотали там,  в  кустах.  Я  видел  огоньки пороховых вспышек,
слышал, как тонко, точно осы, завизжали где-то у меня над головой пули.
     - Беги! - крикнул Маремуха и, ломая кусты, понесся назад.
     - До забора! - шепнул я ему на ходу, и мы сразу взяли круто назад. Там,
за ореховой аллеей, виднелся все тот же окружающий сад каменный забор.
     Я  подбежал к  нему,  подпрыгнул и  обеими руками схватился за  покатую
верхушку.  С шумом полетели вниз,  в густую крапиву,  камни, зашуршал мелкий
щебень.
     Уже  переваливаясь грудью  через  забор  и  забрасывая наверх  ноги,  я
услышал, как царапался, взбираясь на забор, Маремуха.
     Мы  спрыгнули вниз  почти  одновременно.  Пыльная проселочная дорога  к
Приворотью пролегала под  забором.  Как  приятно было бежать по  этой ровной
проселочной дороге после засыпанного колючками сада!  Ноги  вязли в  мягкой,
еще теплой пыли.
     Остановились мы уже наверху,  около белого здания совпартшколы.  В этом
выходившем на  проселочную дорогу левом  крыле здания было  темно.  Только в
самом верхнем окне третьего этажа тускло горел свет.
     - Кто это был? - задыхаясь от быстрого бега, спросил Маремуха.
     - А я знаю?!
     - Кому ж ты кричал "стой"?
     - Бандитам! - ответил я твердо.
     Никаким бандитам я,  конечно,  не кричал.  Просто мне было страшно ни с
того ни с  сего спустить курок.  Чтобы заглушить страх,  я  и крикнул самому
себе "стой".
     Но кто же был там? Кто кричал "прендзе"? Кто палил в нас?
     Только сейчас,  на  пыльной проселочной дороге,  в  нескольких шагах от
ворот совпартшколы,  где было столько вооруженных людей, мне вдруг сделалось
очень страшно.  И  я пожалел,  что мы переехали сюда,  на окраину города,  с
нашего тихого Заречья, где никогда со мной такого не приключалось.
     - Петька,  зачем тебе домой идти? - сказал я Маремухе очень спокойно. -
Пойдем лучше ко мне,  переночуешь на печке.  А завтра рано в сад залезем,  я
тебе крыжовнику дам.
     - Нет,  спасибо! - решительно отозвался Маремуха. - Я тебе говорил, что
у вас здесь нечисто.  Нехай сатана у вас ночует, а я не буду. До свидания! -
И сразу же побежал вниз по Житомирской на Заречье.  Его белая рубашка быстро
исчезла в темноте.
     Утром,  чуть  свет,  когда еще  отец  и  тетка крепко спали в  соседних
комнатах, я поднялся и пошел в сад. Роса блестела всюду - и на листьях слив,
и на кругленьких темно-красных листочках барбариса, и на больших лопухах.
     Я шел вниз к забору и даже удивлялся: чего мы так перепугались вчера? А
может,  просто  это  какой-нибудь  курсант  выстрелил?  Кто  его  знает!  Не
верилось,  что  все случилось именно здесь,  вот в  этом саду.  Мне казалось
даже,  что  выстрелы,  наш  побег из  сада -  все это приснилось мне прошлой
ночью, душной и тяжелой оттого, что я спал при закрытом окне. Но чем ближе я
подходил к  оврагу,  тем медленнее становились мои шаги.  А  вдруг в  кустах
лежит человек, убитый пулей из моего пистолета?
     К  кустам,  которые росли  под  самым забором,  я  подходил уже  совсем
медленно.  Сперва я несколько раз прошел мимо.  Кусты стояли тихие, на одном
из  них  звонко пела коноплянка.  Трава под кустами была примята.  Наконец я
решился и  осторожно раздвинул кусты.  Жалобно пискнув и  ныряя под ветвями,
коноплянка улетела прочь из сада.  В кустах никого не было. Я уже хотел идти
дальше,  как вдруг заметил в  траве около пенька погнутую алюминиевую миску.
Рядом  валялась алюминиевая ложка.  В  миске,  покрытая слоем жира,  застыла
недоеденная  кем-то  ячменная  каша.  Такой  кашей  часто  кормили  на  ужин
курсантов.  Эту кашу,  наверное,  ели вчера люди, стрелявшие в нас. Кто они?
Зачем понадобилось им ужинать здесь,  в саду,  под кустами? А может, это был
курсантский патруль?  Но почему тогда они оставили миску?  Я  хотел поискать
еще в траве стреляных гильз,  но мне стало не по себе в этом тихом,  влажном
от утренней росы саду.
     Если бы тут рядом был Петька - другое дело. Но Маремуха был далеко. Он,
должно быть,  еще крепко спал в своем флигеле на Заречье. Спали и курсанты в
белом здании совпартшколы. Мне сразу захотелось домой, туда, к себе в кухню.
     Подобрав миску,  я пошел к высокому и красивому дереву.  Это был старый
берест,  в  него  я  вчера стрелял и  опознал сейчас это  дерево по  кривой,
протянутой к  забору высохшей ветви.  Вот здесь мы  стояли вчера с  Петькой,
отсюда я крикнул "стой".
     В  одном  месте  на  коре  береста краснела свежая коричневая царапина.
Здорово!  Я,  целясь навскидку,  попал в  дерево:  из  ствола торчал хвостик
колючей, расщепленной от близкого выстрела мельхиоровой пульки.
     Куда же деть посуду?
     Бросить миску просто так,  в  траву,  я  пожалел.  В стороне на боковой
дорожке рос  высокий,  с  гладкой светло-серой  корой  грецкий орех.  В  его
расщелине,  на высоте моей груди,  чернело большое дупло.  Я затолкал в него
миску, и она, пройдя косяком всю щель, упала вниз, на самое дно дупла.
     Еще  раз оглядев старый берест и  пульку,  торчащую из  коры,  я  решил
обязательно привести сюда Маремуху - пусть поглядит, какой я меткий стрелок.
     Позабыв совсем о  ночных страхах,  я быстро зашагал по дорожке к выходу
из сада.
     До калитки оставалось несколько шагов, когда из-за кустов крыжовника со
старинной дупельтовкой за  плечами,  похожий  на  охотника,  вышел  садовник
Корыбко.  Он  был в  черном сюртуке,  нанковых синих брюках,  заправленных в
рыжие  сапоги.  На  голове у  него  был  синий  картузик с  черным околышем,
лакированным козырьком и черным шнуро