через  бугор  и   поехали  вниз,
провожаемые далеким лаем собак,  я увидел белую полосу речного тумана. Туман
стлался низко над Днестром,  сворачивал влево и  пропадал за  поворотом реки
далеко в  приднестровских оврагах.  Похоже было,  что  совсем недавно кто-то
промчался перед нами на горящей арбе с сеном,  и густой дымный след указывал
дорогу неизвестного возницы.
     Чем ближе мы подъезжали к  Днестру,  тем становилось холоднее,  и я уже
подумал было,  не  надеть ли  пальто,  как вдруг из  оврага вынырнула первая
белая хатка.
     - Ну вот и приехали, - сказал сидевший рядом со мной курсант.
     - Отставить песню!  Селян побудите,  -  донесся с  задней подводы голос
Полевого.
     Песня замолкла, и сейчас был слышен только скрип колес нашего обоза.
     Село  тянулось долго,  хаты были разбросаны на  буграх,  далеко одна от
другой. Почуяв знакомые места, весело заржала наша левая коренная, и Шершень
ласково хлопнул ее вожжой по крупу.
     - Это и есть совхоз, а, дядько? - спросил я Шершня.
     - Ага, хлопчик, - ответил он. - До революции тут была панская экономия,
а теперь - совхоз.
     Подвода  остановилась  перед  высокими  железными  воротами,   за  ними
виднелись какие-то строения, сад.
     Шершень спрыгнул с облучка и, подойдя к воротам, постучал в них кнутом.
     - Диду! - закричал Шершень.
     За решеткой ворот показался сторож с винтовкой за плечом.
     - Это ты, Шершень? - спросил он неуверенно.
     - Я,  я.  И гостей привез.  Открывай быстрее,  -  откликнулся Шершень и
зазвенел цепью, закрывающей ворота.
     Как только обе их  половинки разъединились,  мы  сразу въехали во  двор
совхоза и  остановились возле конюшни,  откуда слышалось приглушенное ржанье
лошадей.  Хорошо после долгой дороги спрыгнуть на твердую землю. Вокруг было
тихо  и  тепло.  К  нам  подъехали другие подводы;  пока  возницы распрягали
лошадей, курсанты собрались вокруг Полевого.
     - Вещи снимать, товарищ Полевой? - спросил кто-то.
     - Погодите,  -  ответил  Полевой  и  обратился  к  сторожу:  -  Дед,  а
заведующий где?
     - Нет заведующего!
     - Как нет?
     - Заведующий поехал в Витовтов Брод.
     - Давно?
     - Да еще светло было.  Гонец оттуда прискакал,  и вдвоем они уехали. Не
знаю,  то ли правда,  но люди в селе говорили,  будто банда Мамалыги границу
снова перешла. И всех партийных туда в район созвали.
     - Товарищ начальник,  если хотите,  я разбужу Ковальского,  - подойдя к
Полевому, предложил Шершень.
     - А кто он такой?
     - Старший рабочий.
     - Не стоит, пожалуй. Пусть спит. Мы с ним утром познакомимся, - ответил
Полевой. - Ты вот лучше скажи, сеновал далеко здесь?
     - Сеновал?  А вон.  Туточки сено прошлогоднее сложено, - махая кнутом в
сторону длинного темного строения, сказал Шершень.
     - Ну и чудно, - сказал Полевой. - Ночлег обеспечен, теперь как с ужином
быть? И чайку выпить не мешало бы...
     - Где же ты его сваришь, чай-то? - спросил кто-то хмуро.
     - Ну, это пустяки, - ответил Полевой.
     - Пустяки-то пустяки,  а вот заварку не взяли,  - сказал стоявший около
меня высокий курсант.
     - Правда?
     - Верное слово, - подтвердил курсант.
     - Худо,  брат,  дело,  -  печально сказал Полевой.  -  Какой же чай без
заварки? Хотя... - И, заметив меня, неожиданно спросил: - Манджура?
     - Да! - откликнулся я робко.
     - Ты знаешь такое дерево - сливу?
     Я молчал, думая, что Полевой меня разыгрывает.
     - Да ты что - онемел? Сливу знаешь? Венгерку, например, или ренклод?
     - Отчего ж, - ответил я тихо Полевому.
     - Ну так вот,  будь другом,  беги в  сад и наломай веток сливы.  Только
молоденьких. И почище. Понял?
     - Понял, - ответил я и спросил у сторожа: - А где у вас сад?
     - Вон за конюшней.  Сперва баштан будет,  за ним сад, - ответил сторож,
попыхивая самокруткой.
     Все  деревья казались одной породы на  фоне темного неба.  Если бы  кто
другой приказал мне,  я  бы  никогда не  пошел сюда,  но  ослушаться приказа
Полевого было трудно.  И я, задирая голову, ощупывая листья на ветвях, долго
отыскивал среди обкопанных фруктовых деревьев совхозного сада сливу.  Липкие
росистые лопухи хватали меня за ноги.  Наконец уже на окраине сада я заметил
молодое, стройное деревце, очень похожее на сливу. Чиркнул спичкой - в самом
деле слива,  да еще и  не простая,  а настоящий чернослив.  Это я заметил по
крупным созревающим плодам, которые заблестели в редкой листве, как только я
зажег спичку.
     Я  мигом  наломал с  одного  этого  дерева  пучок  веток  и,  чтобы  не
возвращаться обратно по темному саду, решил перелезть через забор и пройти к
нашим по  дороге.  Забор виднелся уже  совсем близко.  Из-за  темных конюшен
через весь сад доносились ко мне сюда голоса курсантов,  вспыхивали отблески
костра.  Подойдя к  забору,  я увидел,  что он не такой уж низенький,  каким
казался издали.  Положив наверх  пучок  веток,  я  с  трудом вскарабкался на
забор.  Сразу показалось,  что земля очень далеко внизу,  но иного выхода не
было, и я с шумом прыгнул в придорожный бурьян.
     И не успел я выпрямиться,  как из-под куста,  черневшего вблизи дороги,
испуганный моим  падением,  точно из  засады,  выскочил человек в  белом,  с
винтовкой в руке, и сразу же бросился опрометью в поле, к стогам.
     Он  мигом исчез в  кукурузе,  только слышно было,  как звонко затрещали
стебли под его быстрыми шагами.
     Что было сил я помчался по дороге в другую сторону, к своим.
     Задыхаясь, я влетел во двор совхоза и, протягивая Полевому пучок веток,
рассказал про белого человека.
     - Не почудилось? - недоверчиво спросил Полевой.
     - Да нет же. И с винтовкой, - обиделся я.
     - Бес его знает,  кто он!  -  задумчиво сказал Полевой.  -  Может,  это
бандюга какой нас выслеживает?  -  И распорядился: - Товарищ Шведов, товарищ
Бажура!  Возьмите винтовки -  и туда.  Живо. Прощупайте огород. А ты, дед, -
сказал Полевой сторожу, - прогуляйся с ними тоже, чтоб случайно на проволоку
не напоролись.
     Когда курсанты ушли,  наступило молчание.  Чудилось -  вот-вот  грохнет
там,  возле стогов,  тревожный выстрел и  все помчатся на подмогу.  Но время
шло,  далеко за садом,  возможно,  на другой стороне Днестра,  в Бессарабии,
лаяли собаки,  пламя костра освещало насторожившихся курсантов,  коренастого
Полевого.
     Его  сухощавое лицо  теперь  казалось  смуглым,  козырек  буденовки был
наравне с  густыми бровями.  Полевой в  упор смотрел на  закипающую в  котле
воду, но видно было, что весь он превратился в слух и силится уловить каждый
шорох там, за садом.
     Вода в чугунном котле закипела. Большие ключи поднялись со дна, и сразу
развеялся пар над котлом.
     - Ну ладно,  хлопцы!  -  сказал Полевой. - Помолчали - и хватит. Видно,
разведка наша ничего не обнаружила. А вот чай мы сейчас смастерим знатный. -
С  этими словами Полевой стряхнул со  сливовых веточек росу  и  бросил их  в
кипящую воду вместе с таблетками сахарина.
     Прутики варились в  котле долго.  Уже вернулись из разведки,  никого не
найдя,  курсанты со сторожем.  Уже были разгружены все подводы и  снаряжение
сложено тут же,  на траву, а Полевой все поглядывал на кипящую воду, изредка
помешивая ее ложкой. Наконец он скомандовал:
     - Кушать подано! Давайте ложку и подходите за чаем.
     Он  сам разлил в  алюминиевые кружки чай и,  когда все расселись вокруг
котла, одну за другой вылил две поварешки кипятку в костер.
     Сидя на траве под звездным небом, мы все пили из кружек очень горячий и
горьковатый,  пахнущий осенним садом чай.  Мы  закусывали его ржаным хлебом.
Каким вкусным показался мне этот чай!  Я  выпил его целых две кружки,  обжег
себе губы, рот и кончил чаевничать последним.
     - Разобрать винтовки! - послышался в стороне голос Полевого.
     Курсанты пошли  за  винтовками.  Я  сидел на  траве и  видел,  как  они
получали у Полевого патроны, оружие.
     - Кто еще не брал винтовку? - строго спросил Полевой.
     - Все брали, - ответил кто-то.
     - Какой все,  когда одна винтовка лишняя?  -  сказал Полевой.  - Может,
ушел кто?
     - Все здесь, - твердо ответил Шведов.
     - Манджура! - выкрикнул Полевой.
     - Я тут!
     - Брал винтовку?
     - А разве можно?
     - Да ты что думаешь -  мы тебя в  городки взяли сюда играть?  -  сказал
Полевой.  - "Можно, можно"! - И, подойдя ближе, протягивая винтовку, сказал:
- Держи! И не баловаться. А будешь баловаться - в комсомол не примем.


     Когда  ближе к  полуночи,  выставив у  вещей в  помощь сторожу часовых,
курсанты и  я  направились к  сеновалу спать,  в руках у меня была настоящая
тяжелая  трехлинейная  винтовка  с  пристегнутым к  стволу  пахучим  кожаным
ремнем.  Держа винтовку наперевес в одной руке, а другой прижимая постель, я
пошел следом за курсантами по сену.  Они забрались повыше под навес,  и я не
хотел отстать.  Поминутно проваливаясь в сухом сене, я карабкался все выше и
выше  к  балкам,  под  темную крышу,  очень довольный тем,  что  мне  выдали
винтовку. Радостно было услышать слова Полевого о комсомоле.
     Значит,  отец сохранил тайну моего преступления и  ничего не  рассказал
курсантам о ложках.
     Расстилая одеяла и простыни, курсанты устраивались на ночлег, и вся эта
высокая многопудовая куча сена колыхалась под нами.  Было очень мягко, тепло
и уютно под крышей.
     - Только не курить, ребята, смотрите! - приказал Полевой из темноты.
     Я  расположился  вблизи  Полевого.   Придерживая  винтовку,  чтобы  она
случайно не соскользнула вниз под сеновал, я постлал простыню, разделся, лег
на нее,  и, зажав между ногами винтовку, закутался в легкое пикейное одеяло.
Несколько минут я полежал не шевелясь,  с открытыми глазами, прислушиваясь к
отдаленному говору часовых да ржанию лошадей в конюшне. Потом, чувствуя, что
засыпаю,  продел  руку  под  винтовочный  ремень  и  так,  прижимая  к  телу
скользкую,  холодную винтовку, заснул. Спал я крепко, но к утру один другого
страшнее пошли кошмары.  Я  почувствовал,  что на  меня наваливается тяжелый
груз,  даже дышать стало трудно,  я хотел отбиться и ушибся. Открыв глаза, я
не мог сперва сообразить,  где нахожусь. Вокруг было сено. Винтовка лежала у
меня на груди, а сам я находился в какой-то норе под заваленной сеном старой
бричкой.  Должно быть, во сне я ворочался и постепенно, завернутый с головой
в одеяло, съехал на самое дно сеновала и нырнул в пустоту, под бричку. Рядом
слышались чьи-то голоса,  смех.  Быстро свернув одеяло и простыню, волоча их
за собой и разрывая одной рукой проход, я выбрался наружу, в лопухи, жмурясь
от яркого утреннего солнца.
     - Вот и зверь последний -  пожалуйста!  -  сказал Полевой, показывая на
меня курсантам.
     Я и в самом деле,  наверное,  походил на зверя: сонный, с растрепанными
волосами, в нижнем белье да еще с винтовкой в руках.
     Курсанты  стояли   возле   сеновала  уже   одетые,   причесанные.   Они
подсмеивались надо мной.  Лужи воды да  пятна мыльной пены белели позади,  в
траве. Видно, курсанты давно умылись.
     Заметив мое смущение, Полевой сказал:
     - Ну ладно,  забирай свои манатки да пойдем с нами жилье искать. Пошли,
товарищи!  -  обратился он к курсантам. - Времени остается мало - глядишь, и
на работу позовут.
     Я  наскоро свернул простыню и  одеяло в  один  тючок,  натянул брюки  и
рубашку и,  взяв за ремень винтовку,  пустился догонять курсантов.  Вместе с
Полевым они уже подходили к  высокому двухэтажному дому под железной крышей,
что стоял на  краю усадьбы,  вдали от конюшни и  амбаров.  Дом этот окружали
заросшие высоким бурьяном клумбы, окна в доме были выбиты, а по его стенам и
ржавым водосточным трубам вился дикий виноград.


        "НИКИТА ИЗ БАЛТЫ"

     Меня приставили подручным к  тому самому курсанту,  что выставил меня в
городе с  комсомольского собрания.  До  полудня вдвоем с  ним мы подвозили к
молотилке  пшеницу.   Выглядел  этот  курсант  совсем  молодо  -  низенький,
худощавый,  с гладкой смуглой кожей.  Курсант оказался старше меня только на
три  года,  но  первое время держался как  взрослый и  разговаривал со  мной
свысока.
     Когда мы приехали на поле,  он похвастался, что мигом забросает подводу
снопами.
     - Поспевай укладывать, - важно сказал он и взял вилы.
     Однако уже после седьмого снопа вилы в его руках задрожали,  кое-как он
протянул мне тугой сноп и, утирая пот со лба, буркнул:
     - Тяжелые, собаки! Перекурим это дело.
     Пока он свертывал цигарку и закуривал,  я спрыгнул на землю,  подхватил
блестящие вилы и  с  размаху вогнал их в  пышный верхний сноп,  прикрывающий
соседнюю, еще не початую копну.
     Очень трудно было выбрасывать без передышки на  подводу один за  другим
скользкие и  тяжелые снопы.  Но я швырял их,  не отдыхая.  Хотелось доказать
курсанту,  что  я  сильнее его.  "Ты остался на  закрытом собрании,  у  тебя
широкие бриджи,  буденовка,  сапоги,  ты старше меня, а я работаю лучше. Вот
смотри!" -  думал я,  прокалывая острыми вилами сухие слежавшиеся снопы.  За
шиворот сыпались колосья пшеницы, осот. Уже болела спина, шея, волосы были в
соломенной трухе,  но я  не успокаивался и все кидал,  пока не перебросал на
подводу целую копну -  пятнадцать снопов.  Лишь когда на  месте бывшей копны
осталась лысая полянка с  примятым куколем,  травой да  уходящей глубоко под
землю мышиной норкой, я прислонил вилы к подводе. Тяжело дыша, медленно, как
ни в чем не бывало подошел к сидевшему на колючей стерне курсанту.
     - Ты,  я вижу,  лихой работник,  - сказал он, вставая. - Не зря тебя ко
мне напарником назначили.  У меня тоже была когда-то сила, да вот с голодухи
я ее порастерял немного. Ну ладно, полезай теперь наверх, а я пошвыряю.
     Так,   меняясь,  мы  скоро  загрузили  подводу  снопами,  притянули  их
увесистой жердью,  называемой "рубелем",  и,  забравшись наверх,  не  спеша,
чтобы не рассыпать снопы,  поехали обратно в  совхоз.  Только мы свернули на
пыльную дорогу, я осторожно спросил:
     - А как вас зовут?
     - Во-первых,  ты мне не "выкай".  Я тебе не барон и не князь,  - сказал
курсант важно.  -  А зовут меня Коломеец,  Никита Федорович Коломеец,  честь
имею!  -  Он  снял буденовку,  сидя поклонился,  и  чуб  его сразу распушило
ветром.
     - Ты... что - беспризорник?
     - Чего вдруг? - спросил Коломеец удивленно.
     - Ну, а где же... ты голодал? Родных у тебя нет?
     - Почему?  Есть.  В  Балте остались.  Но  я  с  ними разошелся на почве
религиозных убеждений, - ответил Коломеец небрежно и загадочно.
     Я  посмотрел на Коломейца с  недоверием,  но видно было,  что он сказал
правду.  И  тут  я  решил,  что мой новый знакомый -  поповский сын.  Словно
угадывая мои мысли, Коломеец прищурился, хлестнул батогом коней и сказал:
     - Только не думай,  что я из духовного звания.  Наоборот.  Батька мой -
самый  главный в  Балте пролетарий был,  он  у  меня  на  вальцовой мельнице
машинистом работал, но в бога тем не менее верил и порол меня, как цуцыка. И
никак я его перевоспитать не мог.  Все комнаты в иконах, лампадки горят, как
пост -  мяса ни-ни-ни,  а  я  должен страдать.  И  страдал долго в  семейной
неволе,  но однажды забыл,  что пост,  принес домой кольцо колбасы.  Вкусной
такой -  с перцем,  с чесноком, просвечивается вся. Сижу себе на завалинке и
жую.  А окно в хату открыто, а в хате батька Священное писание читает. А мне
ни к  чему.  Уплетаю колбасу за оба уха.  Всю бы съел,  да батька услышал из
комнаты запах и  шасть ко  мне с  ремнем.  Выпорол здорово.  Больно.  Ремень
солдатский,  знаешь,  с пряжкой медной.  Убежал я в город,  хожу по улицам и
плачу.  Спина болит,  сердце болит,  и  жить не  хочется.  Обидно ведь -  за
какую-то  поганую колбасу выдрали.  Свернул на  главную улицу,  а  там  клуб
комсомольский,  все окна светятся, а у дверей афишки: лекция о происхождении
религии,  и вход свободный.  И как раз,  понимаешь,  на мое счастье,  лектор
хороший попался. Азартный такой. Волосы, как у попа, длинные, густые, бегает
по сцене и все кричит:  бога нет,  религия - буржуйские сказки, а человек на
самом деле произошел от обезьяны.  Зло меня взяло.  Вот,  думаю, бога нет, а
меня из-за этого самого бога выпороли.  Пришел домой -  пусто. Все в церковь
пошли,  а ключ лежит под собачьей будкой.  Отпер я хату, зажег лампу - иконы
так и заиграли вокруг,  святые на меня отовсюду глядят,  злые такие, старые.
Схватил я самых главных со стены да и забросил их в помойную яму,  - святые,
святые,  а сразу на дно пошли.  Бросил - и страшно стало. Ну, теперь, думаю,
крышка -  погиб Никита.  Не жить тебе с родными.  Убьет,  думаю,  отец,  как
вернется из церкви.  Оставил я ему записку,  а в той записке написал: "Тато,
вы меня выпороли, что я в пост ел колбасу, а на самом деле бога нет, все это
буржуйские сказки,  и  я в отместку вам покидал ваших святых в помойную яму.
Пока".  Махнул я  за  помощью в  комсомол,  служил сторожем в  комсомольском
клубе,  голодал здорово,  такой пост мне был -  лучше не вспоминать.  Ну,  а
погодя послал меня уком комсомола в совпартшколу.
     - Товарищ Коломеец...
     - Можешь называть меня Никитой.
     - Никита, а чего ты с курсантами в футбол не играешь?
     - В футбол?  Ну вот глупости! - Коломеец пожал плечами. - В футбол одни
сопливые играют, стану я с ними пачкаться!
     - Какие сопливые?  -  едва не закричал я.  - А Полевой, а Марущак? Даже
Картамышев и тот не гнушается играть, а ведь его, я слышал, в уком отзывают.
     - Ну,  ну,  ну.  Ты не горячись.  Я  просто пошутил.  А вообще футбол я
считаю  бессмысленной тратой времени.  Лучше  Рубакина почитать.  Читал  его
книжицы?
     - Нет.
     - Занятные,   познавательные.  Я,  когда  комсомольский  клуб  в  Балте
охранял,  ими увлекался. Все разойдутся, я насобираю под скамейками окурков,
потушу  всюду  свет,  только  на  сцене  оставлю,  притащу диванчик туда  из
библиотеки,  лягу, сукном красным укроюсь и читаю. Кушать хочется зверски, а
нечего. Вот и покуриваю, и читаю.
     - А ты "Спартака" читал? - решил я похвастаться.
     Но он, не слушая меня, сказал задумчиво:
     - Да,  Балта...  Хороший город Балта. У меня в этом городе дивчина одна
осталась.  Люся.  Хотя  ты,  положим,  еще  пацан и  в  этих делах ничего не
понимаешь.
     - Я не понимаю?  Ого!  -  сказал я обиженно. - У меня у самого в городе
девушка есть.
     Коломеец посмотрел на меня и засмеялся.
     - Ох ты,  франт-герой! С тобой, оказывается, держи ухо востро! - сказал
он весело и хлестнул лошадей.
     Мы проезжали мимо баштана. Он весь зарос вьющейся низко, у самой земли,
ботвой.  Кое-где  из  этой  темно-зеленой  ботвы  выглядывали  круглые  бока
арбузов,  желтые  дыни.  Посреди  баштана,  сложенный  из  жердей,  покрытых
лебедой, чернел шалаш сторожа.
     - Дядько! - сложив руки лодочкой, закричал Коломеец.
     Из шалаша в  коричневой домотканой коротайке,  с тяжелой клюкой в руках
вышел сторож.
     - Чего вам? - спросил он подозрительно.
     - Продайте арбуза, дядько, - попросил Коломеец.
     - Вы чьи будете?
     - Мы городские. В совхозе работаем.
     Старик постоял минуту молча,  а  потом зашагал по  баштану,  обстукивая
арбузы.   Искал  он   недолго  и,   выйдя  на  дорогу,   протянул  Коломейцу
продолговатый арбуз.
     - Берить. Оце добрый кавунчик.
     - Спасибо, дядько. Сколько вам грошей?
     - Ничего! - ответил сторож.
     - Почему же? - удивился Коломеец. - Даром мы не возьмем.
     - Берите,  берите,  - сказал дядько. - Хлопцы вы молодые, грошей у вас,
наверное, мало - возьмите так. Друга сатана просто бы полезла в баштан, а вы
люди аккуратные, попросили по-доброму - возьмите потому бесплатно.
     - Ну,  спасибо вам!  - сказал Коломеец, погоняя лошадей. - Дай вам боже
еще столько прожить!
     Только мы отъехали,  Коломеец ударил арбузом по деревянной перекладине,
арбуз с треском раскололся, и липкий его сок потек на сухие ко