письмо  с  собой,  намереваясь
подготовить его для отправки. Он, как обычно, купил газету на углу 31-й  и
Труст и, усевшись в автобус, принялся  рассматривать  первую  страницу.  И
немедленно нарушил привычку праздно глазеть в окно  -  пришлось  прочитать
газету целиком. После чего он направился не в фотолабораторию Канзас-Сити,
а прямиком в читальню главной публичной библиотеки,  где  и  потратил  два
часа,  пытаясь  догнать  мир.  Он  прочитал  все  местные  газеты,  свежую
"Нью-Йорк  таймс"  -  там  был  напечатан  текст  послания  президента   к
конгрессу: "Боже, помоги Америке, она  не  может  поступить  иначе!"  -  и
вчерашнюю "Чикаго трибьюн". Лазарус отметил, что "Трибьюн", самый  отпетый
враг Англии за пределами германоязычной прессы,  торопливо  отрекалась  от
прежних обетов.
     Потом сходил в туалет, где порвал письмо на мелкие клочки и спустил в
унитаз.
     Оттуда он пошел  в  сберегательный  банк  "Миссури",  снял  со  счета
деньги, явился в кассу железной дороги Санта-Фе и приобрел  там  билет  до
Лос-Анджелеса с тридцатидневным транзитом  до  Флагстаффа,  штат  Аризона,
побывал на вокзале, а потом отправился в банк "Содружество",  где  получил
свой сейф и извлек  из  него  небольшой,  но  тяжелый  ящичек  с  золотом.
Попросил разрешения воспользоваться умывальной комнатой  банка  (положение
постоянного клиента позволило ему добиться этой чести).  Разложив  золотые
монеты по карманам пиджака жилета и брюк, Лазарус уже не выглядел изящным.
Одежда на нем топорщилась тут и там, он старался идти осторожно, чтобы  не
звякнуть, и заранее приготовил никель для автобуса, - и всю дорогу ехал на
задней площадке, боясь сесть. Ему было не по себе до тех пор, пока  он  не
вошел в свою квартиру, закрыл за собой дверь и запер ее на ключ.
     Он быстренько соорудил сэндвич  и  съел  его,  а  затем  приступил  к
портняжной работе, зашивая  золотые  монетки  в  предназначенные  для  них
карманы жилета. Лазарус заставлял себя работать медленно и  старался  шить
как можно аккуратнее, чтобы никто не заподозрил, что скрыто под тканью.
     Около полуночи он сделал еще один сандвич, а потом вернулся к работе.
Удовлетворившись тем, как сидит и смотрится  на  нем  костюм,  он  отложил
жилет с деньгами в сторону, расстелил на письменном столе одеяло, водрузил
на него  тяжелую  пишущую  машинку  "Оливер"  и  двумя  пальцами  принялся
выстукивать:

                                       Канзас-Сити, 5 апреля 1917 г. григ.
     Драгоценнейшие Лор и Лаз!
     СРОЧНО. Меня следует немедленно  забрать.  Рассчитываю  добраться  до
кратера 9 апреля 1917 года в понедельник. Повторяю: девятого апреля тысяча
девятьсот семнадцатого года. Я могу опоздать на один или два  дня  и  буду
ждать вас десять дней, если это окажется возможным. Если  вы  не  заберете
меня отсюда, постараюсь явиться в то же место  в  1926  (тысяча  девятьсот
двадцать шестом) году.
                                                                Благодарю!
                                                                Лазарус

     Лазарус  отпечатал  два  оригинала  послания,  подписал  два   набора
конвертов, воспользовавшись обычными адресами:  на  одном  был  адрес  его
местного агента, другой был адресован в Чикаго. А  потом  составил  акт  о
продаже:

     За 1 доллар наличными я передаю все свои  права  на  один  автомобиль
"форд" модель "Т", кузов в стиле  "ландолет",  двигатель  N_1294108,  Айре
Джонсону  и  гарантирую  ему,  как  и  его  наследникам,   что   настоящая
собственность не обременена долгами и я  являюсь  единственным  владельцем
ее, обладающим полным правом передачи данной собственности кому бы  то  ни
было.
                                                  Подписал Теодор Бронсон
                                                  6 апреля 1917 г. от Р.X.


     Этот документ он положил в конверт, выпил стакан молока и  отправился
спать.
     Лазарус  проспал  десять  часов.  Его  не  разбудили  даже  крики  на
бульваре: "Экстренное сообщение! Экстренное сообщение!" Он давно их  ждал,
а потому его подсознание, вероятно, просто не обращало на них  внимания  и
стерегло его сон - в ближайшие несколько дней ему придется похлопотать.
     Когда внутренние часы разбудили его,  Лазарус  встал,  быстро  принял
ванну, побрился, приготовил и съел сытный завтрак, убрал в кухне, вынул из
холодильника скоропортящиеся  продукты,  отправил  их  в  мусорный  бак  у
черного хода, перевел указатель на "сегодня льда не требуется", оставил на
холодильнике пятнадцать центов и вылил натекшую воду.
     У двери стояла бутылка свежего молока. Лазарус не  заказывал  молока,
но возмущаться не стал, а положил шесть центов в пустую бутылку и  написал
молочнику записку с просьбой молока больше не приносить до тех  пор,  пока
он вновь не оставит деньги. Потом упаковал мелочи, предметы туалета, носки
и  исподние  рубашки,  воротнички  (эти  высокие   накрахмаленные   удавки
символизировали  для  Лазаруса  все  тугоумные  табу  этого  в   остальном
неплохого века), затем поспешно осмотрел квартиру, проверяя, не позабыл ли
чего. Жилье он оплатил до конца апреля и при удаче рассчитывал оказаться в
"Доре" задолго до этого срока. Если ему не повезет, придется  перебираться
в Южную  Америку,  но  если  уж  его  ждет  полная  неудача,  трудно  даже
предположить, куда его может забросить. Но где бы он ни оказался, придется
сменить имя - Тед Бронсон должен испариться без следа.
     Наконец Лазарус собрался. Он взял с  собой  саквояж,  пальто,  зимний
костюм, шахматы из слоновой кости и  черного  дерева  и  пишущую  машинку.
Одевшись, он уложил все три конверта и билет во внутренний карман пиджака.
Жилет с деньгами оказался слишком теплым, но достаточно удобным.
     Он погрузил вещи в багажник своего ландо и поехал к южному  почтамту.
Там он  отослал  два  письма,  после  чего  направился  к  ломбарду  возле
бильярдной "Отдохни часок". Проезжая  мимо  "Швейцарского  сада",  Лазарус
отметил, что заведение закрыто, шторы опущены, - и сухо улыбнулся.
     Мистер Даттельбаум согласился обменять пишущую машинку  на  пистолет,
однако потребовал, чтобы Лазарус добавил пять долларов за  этот  маленький
кольт. Пришлось согласиться.
     Лазарус продал пишущую машинку и костюм,  заложил  пальто  и  получил
пистолет вместе с ящичком  патронов.  По  сути  дела,  он  подарил  пальто
мистеру Даттельбауму,  поскольку  не  намеревался  выкупать  его;  однако,
получив все необходимое  плюс  три  доллара  наличными,  он  избавился  от
ненужного имущества и доставил  напоследок  своему  приятелю  удовольствие
выгодной сделкой.
     Пистолет поместился в  левом  кармане  жилета,  из  которого  Лазарус
сделал своеобразную кобуру. Если его не станут обыскивать - а это едва  ли
вероятно, поскольку он  выглядит  весьма  респектабельным  гражданином,  -
оружие никто не заметит.  Килт  был  бы  удобнее:  легче  спрятать,  легче
достать - но для такой одежды, которую здесь носят, лучшего не придумаешь.
Кроме того, кто-то из практичных прежних владельцев  очень  кстати  срезал
мушку пистолета.
     Но Лазарус не мог покинуть  Канзас-Сити,  не  попрощавшись  со  своей
первой семьей. Сразу после этого он собирался сесть на  первый  же  поезд,
отправляющийся в Санта-Фе. Жаль, что дедуся уехал в Сент-Луис,  но  ничего
не поделаешь. Можно оправдать свой визит желанием вручить Вуди  подарок  -
шахматы. А акт о продаже автомобиля послужит  предлогом  для  разговора  с
отцом: нет, сэр, это не подарок, ведь должен  же  кто-то  приглядывать  за
машиной, пока война не кончится. И если я вдруг  не  вернусь,  все  станет
проще - вы понимаете меня, сэр? Ваш тесть - мой лучший друг.  Он  мне  как
родственник, ведь у меня нет родных.
     Да, так он и сделает; он распрощается со  всеми,  в  том  числе  и  с
Морин. (Особенно с Морин!)
     Лучше, конечно, не лгать. Но... если отец вознамерится зачислить  его
в свое подразделение, придется соврать: дескать, он  желает  поступить  во
флот.  Никаких  обид,  сэр,  я  знаю,  что  вы  только  что  вернулись  из
Платтсбурга, но флоту нужны люди.  Впрочем,  он  скажет  это  лишь  в  том
случае, если будет вынужден.


     Он оставил автомобиль за ломбардом, перешел на другую сторону улицы и
позвонил от аптеки:
     - Это дом Брайана Смита?
     - Да.
     - Миссис Смит, говорит мистер  Бронсон.  Могу  ли  я  переговорить  с
мистером Смитом?
     - Это не мама, мистер Бронсон, это Нэнси. О, какой ужас!
     - Да, мисс Нэнси?
     - Вы хотите поговорить с папой, мистер Бронсон? Но его нет; он  уехал
в форт Ливенуорт с рапортом. И мы не знаем, когда снова увидим его!
     - Ну-ну, не плачьте, пожалуйста. Не надо плакать.
     - Я не плачу. Я просто немножко расстроилась. Вы хотите поговорить  с
мамой? Она дома... но она лежит.
     Лазарус торопливо думал. Конечно, ему хотелось  поговорить  с  Морин.
Но... нет, пожалуй, не следует, это излишне.
     - Пожалуйста, не тревожьте ее. А вы не можете сказать, когда вернется
дедушка?
     (Может ли он ждать? Ах ты, черт!)
     - Что вы, дедушка еще вчера вернулся.
     - А нельзя ли поговорить с ним, мисс Нэнси?
     - Его тоже нет дома. Он ушел в город несколько часов назад. Наверное,
в шахматный клуб. Вы не хотите что-нибудь передать ему?
     - Нет. Просто скажите, что я звонил. Перезвоню попозже. И  еще,  мисс
Нэнси, - не волнуйтесь.
     - Как же мне не волноваться?
     - Я умею угадывать будущее. Никому не рассказывайте, но поверьте мне.
Старая цыганка заметила мои способности и всему  меня  научила.  Ваш  отец
вернется. В этой войне он даже не будет ранен. Я знаю.
     - Ах, не знаю, можно ли верить вашим словам... Однако,  пожалуй,  мне
стало чуточку легче.
     - Запомните, так и будет.
     Лазарус вежливо распрощался и повесил трубку.


     Шахматный клуб... Конечно же, сегодня дедуся  не  будет  ошиваться  в
игорном доме.  Но  поскольку  заведение  располагается  неподалеку,  можно
зайти, посмотреть, а потом вернуться и дождаться деда у подъезда.
     Дедуся сидел за шахматным столиком, но даже  не  пытался  изобразить,
что обдумывает шахматную задачу. Он был чем-то недоволен.
     - Добрый вечер, мистер Джонсон.
     Дедуся поднял голову.
     - А чего в нем доброго? Садись, Тед.
     - Благодарю вас, сэр. - Лазарус опустился в кресло. - Ничего доброго,
вы сказали?
     - Что? - Старик посмотрел на него так, словно только  что  увидел.  -
Тед, как по-твоему, я в хорошей физической форме?
     - Безусловно.
     - Я способен взять ружье на плечо и прошагать в день двадцать миль.
     - По-моему, да. (Не сомневаюсь в этом, дедуся.)
     - То же самое я сказал умнику на призывном пункте. А он ответил,  что
я, с его точки зрения, слишком стар! - Казалось, Айра  Джонсон  готов  был
заплакать. - Я спросил его, с каких это пор сорок пять лет уже старость. А
он велел мне убираться и не задерживать очередь. Я сказал, что  один  могу
вздуть его  и  еще  трех  мужиков.  И  тогда  меня  выставили.  Тед,  меня
выставили! - И дедуся закрыл свое лицо  ладонями.  Потом  опустил  руки  и
пробормотал: - А я носил армейскую синюю  форму  еще  до  того,  как  этот
наглый выскочка научился ходить на горшок.
     - Мне очень жаль, сэр.
     - Я сам виноват: взял с собой свидетельство об увольнении... и забыл,
что в нем проставлена дата моего рождения.  Как  по-твоему,  Тед,  если  я
выкрашу волосы и поеду в Сент-Луис  или  Джоплин,  меня  возьмут?  Как  ты
считаешь?
     - Вероятно. (Я знаю, что у тебя ничего не получилось, дедуся. Однако,
по-моему, ты ухитрился попасть во внутренние войска. Но я не могу  сказать
тебе этого.)
     - Я так и сделаю! Но увольнительную оставлю дома.
     - Значит, я могу отвезти вас домой? Моя жестянка стоит у клуба.
     - Да, думаю, я вернусь домой... на какое-то время.
     - А не заглянуть ли нам в "Пасео" и не пропустить по рюмочке?
     - Неплохая идея. А это тебя не разорит?
     - Вовсе нет.
     Лазарус вел машину и помалкивал. Заметив, что старик  успокоился,  он
развернулся, проехал немного на восток от 31-й улицы и остановился.
     - Мистер Джонсон, можно я скажу вам кое-что?
     - Что? Говори.
     - Если вас не возьмут, даже с выкрашенными волосами, советую  вам  не
слишком расстраиваться. Потому что вся эта война - ужасная ошибка.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Только то, что сказал. - (Что я могу ему сказать? Чему он  поверит?
Я не могу совсем ничего не  говорить  -  это  же  дедуся,  научивший  меня
стрельбе и еще тысяче разных вещей. Но  чему  он  поверит?)  -  Эта  война
никому не принесет пользы; после нее станет еще хуже.
     Дедуся посмотрел на него, сдвинув клочковатые брови.
     - Тед, ты что, симпатизируешь Германии?
     - Нет.
     - Может, ты пацифист? А что - может быть, ведь ты никогда не  говорил
о войне.
     - Нет, я не пацифист. И не симпатизирую Германии. Но если мы выиграем
эту войну...
     - Ты хочешь сказать, когда мы выиграем эту войну!
     - Хорошо: когда мы выиграем эту войну, окажется, что на самом деле мы
ее проиграли. Мы потеряем все, за что, как мы думали, боролись.
     Мистер Джонсон резко изменил тактику.
     - Когда ты идешь в армию?
     Лазарус помедлил.
     - У меня еще есть парочка неотложных дел.
     - Я знал,  что  вы  ответите  мне  именно  так,  мистер  Бронсон.  До
свидания.
     Дедуся повозился с дверной ручкой, ругнулся и вылез из автомобиля.
     - Дедуся! То есть  я  хотел  сказать,  мистер  Джонсон.  Позвольте  я
все-таки довезу вас домой. Пожалуйста!
     Дед покосился на Лазаруса через плечо и проговорил:
     - Не на твоей жестянке, трусливый засранец. -  И  быстро  зашагал  по
улице к ближайшей остановке.


     Лазарус подождал, пока мистер Джонсон подымется в автобус,  и  поехал
следом, не желая признать, что отношения с дедом безнадежно испорчены.  Он
увидел, как старик вышел  из  автобуса,  и  уже  собрался  догнать  его  и
попытаться заговорить снова.
     Но что он скажет? Он понимал чувства дедуси, понятно было, почему  он
так думает. К тому же  Лазарус  наговорил  столько  лишнего,  что  никакой
разговор  не  поможет.  И  он  медленно  поехал  вдоль  31-й   улицы.   На
Индиана-авеню остановился, купил у газетчика "Звезду", зашел в аптеку, сел
возле фонтанчика с содовой, заказал вишневый фосфат и развернул газету.
     Но читать не стал, а просто задумался, уставившись в  газетный  лист.
Продавец содовой вытер мраморный прилавок перед ним и выжидательно  замер.
Лазарус заказал еще один фосфат. Когда это повторилось  еще  раз,  Лазарус
попросил разрешения воспользоваться телефоном.
     - Хоума или Белла?
     - Хоума.
     - За сигарным прилавком. Заплатить можно мне.


     - Брайан? Это мистер Бронсон. Могу ли я поговорить с твоей матерью?
     - Сейчас посмотрю.
     Ему ответил голос деда:
     - Мистер Бронсон, я удивлен вашей навязчивостью. Чего вы хотите?
     - Мистер Джонсон, я хочу поговорить с миссис Смит.
     - Не могу вам этого разрешить.
     - Она была очень добра ко мне, я хочу поблагодарить ее и попрощаться.
     - Минуточку... - Лазарус услышал, как дед проговорил: - Джордж,  уйди
отсюда. Брайан, возьми с собой Вуди, закрой дверь и пригляди, чтобы ее  не
открыли. - Затем голос мистера Джонсона сделался ближе: - Вы слушаете?
     - Да, сэр.
     - Тогда слушайте внимательно и не перебивайте; повторять я ничего  не
буду.
     - Да, сэр.
     - Моя дочь не будет разговаривать с вами ни теперь, ни впредь...
     - Она знает, что я звоню? - торопливо спросил Лазарус.
     - Заткнитесь! Конечно, знает и сама попросила меня сообщить  вам  то,
что вы только что слышали. Иначе я бы просто не стал разговаривать с вами.
Но я хочу добавить кое-что  от  себя  -  и  не  перебивайте!  Моя  дочь  -
респектабельная женщина, муж ее откликнулся на зов своей  страны.  Поэтому
не отирайтесь возле  нее.  Не  приходите  сюда,  иначе  я  встречу  вас  с
пистолетом. Не звоните. Не ходите в ее церковь.  Возможно,  вы  полагаете,
что я не смогу вам этого запретить. Позвольте напомнить, что вы находитесь
в Канзас-Сити. Здесь за две сломанные руки платят двадцать пять  долларов,
а за пятьдесят вас без колебаний убьют. Но за полный  набор  -  это  когда
сперва руки переломают, а потом убьют - полагается скидка. Если вы  будете
настаивать, учтите: я могу позволить себе потратить шестьдесят два доллара
и пятьдесят центов. Вы меня поняли?
     - Да.
     - А теперь уматывай да побыстрее!
     - Подождите, мистер Джонсон: не верится мне, что вы  станете  кого-то
нанимать, чтобы убить человека...
     - Не советую вам дожидаться этого.
     - ...полагаю, вы вполне способны управиться с делом самостоятельно.
     Наступила пауза. Затем старик хмыкнул.
     - Возможно, вы и правы, - и повесил трубку.


     Лазарус уселся в машину и поехал. Миновав церковь,  которую  посещала
его семья, он обнаружил, что правит на запад от Линвудского бульвара.  Там
он впервые увидел Морин...
     И никогда ее больше здесь не увидит.
     Никогда. Даже если вернется и попытается  исправить  ошибку,  которую
допустил, - парадоксов не существует. Его ошибки уже вплелись в неизменную
ткань пространства-времени, и  все  тонкости  математики  Энди,  вся  мощь
"Доры" не могли этого исправить. На площади Линвуд  он  остановился  возле
Бруклин-авеню и подумал о том, что делать дальше.
     Поехать на станцию и сесть на первый же поезд до Санта-Фе? Если  хоть
одна из просьб о помощи дошла через столетия, его подберут  в  понедельник
утром - и война со всеми ее тревогами  вновь  сделается  для  него  чем-то
давним, а семья его забудет о Теде Бронсоне, недолгом знакомце.
     Жаль, что у него не хватило времени,  чтобы  выгравировать  последние
послания; тем не менее хотя бы одно из них должно было  дойти.  Если  нет,
его будут ждать лишь в 1926 году. Но если же ни одно из  них  все-таки  не
дошло - а  с  этой  возможностью  следовало  считаться,  ведь  он  пытался
воспользоваться отложенной почтой еще до того, как ее организуют, -  тогда
придется ждать до  1929  года  и  явиться  на  встречу  в  соответствии  с
договором. Проблем не будет; на близнецов с Дорой вполне можно положиться.
     Но почему же ему так плохо?
     Потому что это не его война.
     Пройдет  достаточно  времени,  и  дедуся  узнает,  что  предсказание,
которое он с презрением отверг,  было  чистейшей  правдой.  В  свое  время
дедуся узнает, что  французская  благодарность,  на  которую  рассчитывали
после лозунга "Лафайет, мы здесь!", была забыта и сменилась припевом  "Pas
un sou a l'Amerique!". Британская  благодарность  будет  такой  же.  Между
нациями благодарности нет и никогда не было. Это я сочувствую  немцам?  На
кой черт они мне сдались, дедуся? Нет!  Самое  сердце  немецкого  общества
разъедает гниль; эта война породит другую, и в  ней  немцы  в  тысячу  раз
превзойдут себя нынешних: построят газовые камеры, над  Европой  потянется
запах  горящей  человеческой  плоти,  запах  преднамеренного   злодейства,
протянувшегося через века...
     Но ни дедусе, ни Морин незачем знать об этом.  Нечего  даже  пытаться
объяснить им что к чему.  Самое  лучшее  в  будущем  то,  что  оно  всегда
неизвестно. Хорошо, что Кассандре никогда не верили. Разве для него важно,
чтобы два человека, не имевшие никакого представления о том, что  известно
ему, поняли, почему он счел эту войну бесполезной?
     Да, именно так. Именно их мнение чрезвычайно важно для него.  Лазарус
ощутил слева под пиджаком легкую тяжесть пистолета.  Это  средство  должно
защитить его золото - тот самый металл, который он в грош не ставит. А еще
с его помощью можно поставить точку...
     Прекрати дурить, глупец. Ты  не  хочешь  умирать,  ты  просто  хочешь
оправдаться перед дедусей и Морин... главным образом перед Морин.


     Призывной пункт оказался в главном почтамте. Было уже поздно,  но  он
еще ра