в тарелке отвердела, превратилась в лед. И в прозрачную ее неподвижность будто вмерзло Надино лицо со светло-карими глазами, с полуулыбкой на полных губах - такой насмешливой, дерзко обещающей, что она приводила в восторг и одновременно злила.
     Роман вынул из тарелки Надино изображение и долго держал в руках созданный диск, любуясь. Диск был теплый на ощупь, а Надино лицо настолько живым, что казалось, оно все время меняется, то становится грустным, то, наоборот, улыбка явственней морщит губы. А вот Надя встряхивает головой, и светлые волосы рассыпаются по плечам.
     Колдун отнес изображение в спальню, поставил на комод. Сидел и смотрел на Надю, любовался.
     И Надя смотрела на него, улыбалась...
     - Обедать будешь?
     Он вздрогнул, услышав вопрос. Обернулся. Тина стояла в дверях.
     - Не знаю.
     Он глянул на Тину с недоумением, будто видел в первый раз и не знал, зачем она здесь и кто такая. Потом, опомнившись, улыбнулся, привлек ее к себе, откинул челку с ее лба, тронул губами кожу на виске и, скользнув по, щеке, прикоснулся к губам. Но этот запоздалый поцелуй не смог сгладить неловкость. Роман, глядя на нее, невольно сравнивал Тину с Надей. И сравнение это было не в пользу Тины. Было вообще нелепо и странно их сравнивать. Они не сравнимы. Та красавица, а эта - обычная девчонка.
     А что, если Надя, разглядывая Романа из-под ресниц, тоже с кем-то сравнивала его?
     Тина почуяла недоброе, повернулась, глянула на диск с Надиным лицом, что стоял, прислоненный к стене на комоде. Глянула и испытала боль внезапной и вполне оправданной ревности.
     "Он тебя больше не любит!" - сказала сама себе.
     Призрак в этот раз не понадобился.
     - Кто это? - спросила Тина. - Я ее прежде не видела. Здесь.
     - Я ее только что вспомнил. Это Надя, - отвечал Роман. - Надежда...
     Тина задохнулась от боли. А между ней и Романом возникла преграда, невидимая, но явственная. Будто стекло.
     - Кто она, эта Надя?
     Роман не ответил. Ему просто нечего было сказать.
     - Ты ее любишь?
     Стекло слабо дзинькнуло, дробясь.
     - Люблю. - Он считал, что после такого признания говорить больше не о чем.
     Но Тина считала иначе:
     - Все-таки ты скотина. И ты надеешься, что я тебя прощу?
     - Разумеется, не простишь. Я ведь не прошу у тебя прощения.
     - Ах вот как! Ты еще и издеваешься?! - Губы у нее запрыгали. И руки онемели - в этот раз обе. И стали как лед.
     - Ничуть.
     - Но я же люблю тебя! - выкрикнула Тина.
     - Надя, давай не будем... - О, Вода-царица, он назвал ее Надей!
     Эта оговорка ее добила. Еще миг назад она на что-то надеялась. Уверяла себя, что таинственная красавица - прихоть, блажь, не более чем стекло, одно изображение. Но теперь стало ясно, что надеяться глупо.
     -Что ж мне теперь делать? Что прикажешь делать? Собрать вещички и идти?
     Он отрицательно покачал головой:
     - Тебе некуда идти, и самостоятельно практиковать ты еще не можешь.
     Она пошатнулась, как от удара:
     - Вранье! Я могу! Все могу! Вот увидишь! Она убежала к себе в комнату.
     Даже через коридор, сквозь стены он слышал, как она кричит в голос, задыхаясь от боли. По тому, как дрожали стекла в окнах, ясно было, что она в ярости. Надо пойти к ней и поговорить. Только что сказать? Как утешить? Впрочем, выход есть. "Радуйся, Тина, я могу творить чудеса!" Колдун спустился вниз, на кухне отыскал хрустальный бокал, налил из бутыли пустосвятовской воды. Постоял, раздумывая. Никогда прежде он не пользовался этим заклинанием. Дед Севастьян остерегал: только если крайний случай. А как разобрать, крайний случай или нет? Но он не мог позволить, чтобы Тина страдала. Он почти физически ощущал ее боль. Колдун снял с мизинца серебряное кольцо с зеленым ноздреватым камнем и спрятал в ящик, чтобы не помешало. Потом прошептал заклинание.
     68
     С помощью колдовства любая проблема разрешается быстро и просто. Даже слишком просто.
     Роман поставил бокал на поднос и пошел наверх, ступая медленно, торжественно. Он шел к Тине, а думал о Наде. И улыбался так, будто в самом деле шел к Наде. Ступени деревянной лестницы скрипели на все голоса - каждая по-своему: одна испуганно, другая протяжно, третья приветливо. Он не замечал, что лестница давно не метена и в уголках скопился сор. Он думал о Наде.
     Едва он постучал, как Тина распахнула дверь.
     - Чего тебе? - В глазах стояли слезы.
     О, Вода-царица, как ей больно. Но это вполне поправимо. Он протянул ей бокал:
     - Выпей. Это заговоренная вода. Твое чувство ко мне тут же испарится. Мы будем друзьями. Хорошими друзьями на всю жизнь.
     Несколько секунд она смотрела на него остановившимся взглядом.
     "Она милашка, - успел подумать Роман. - И фигурка ничего. Что такого..."
     И тут она ударила снизу вверх по подносу. И вся заговоренная вода из бокала выплеснулась в лицо колдуну. Это было посильнее, чем кислота.
     Роман зашелся не криком, а хрипом, половина лица его вспучилась белым с лиловыми прожилками пузырем, а глаз вылез из орбиты и сделался мутен. Поднос и бокал еще летели на пол, еще Тина, окаменев от ужаса, бессильно хватала ртом воздух, а Роман уже катился вниз по лестнице. Он боялся, что потеряет сознание от рвущей лицо боли и тогда уже навсегда, до самой смерти останется обезображенным и одноглазым. Колдун схватил бочонок с драгоценной водой, выбил пробку и налил пустосвятовскую воду в эмалированный таз. Тина сбежала следом.
     - Роман, миленький... - Голос ее звучал откуда-то издалека. Заглушая все звуки, накатывал шуршащий невидимой галькой прибой.
     "Сейчас потеряю сознание..." - подумал Роман, хватаясь за край стола.
     Но превозмог себя и погрузил голову в воду. И боль стала таять куском льда в кипятке.
     - Роман, миленький, я не хотела... Я же не знала, что это заклинание так подействует на тебя... я не знала... - металась по кухне Тина.
     Он поднял голову. Пузырь ожога несколько спал, но глаз почти не видел. Лишь что-то смутное, неясное, не отсюда. Роман ощупал лицо.
     - Так знай... - Колдун говорил невнятно - рот стянуло от ожога на сторону.
     Он выплеснул воду в раковину и вновь наполнил таз чистой пустосвятовской влагой. Какое счастье, что у него было достаточно воды. А если б не было? Грязной водой уродство не смоешь. Ну что ж, говорят, уродам хорошо подают возле рынка...
     Вновь погрузил голову в целительную влагу и стал дышать воздухом через воду. Вода в тазу пузырилась и кипела, желтовато-розовая пена выплескивалась на пол. Когда Роман вновь поднял лицо, в тазу плавали ржавые хлопья вперемешку с кровяными нитями. Колдун откинул мокрые волосы с лица и шагнул к зеркалу. Ожог исчез. Поврежденный глаз выглядел почти нормально, только стал чуть темнее, а белок покраснел. Но это пройдет. Роман зажмурил здоровый глаз. Восстановленный видел как прежде, - только и воссозданную кожу на веках, и сам глаз сильно жгло.
     - Ну как, все хорошо? - жалобно спросила Тина.
     Она ожидала, что он обругает ее или... но Роман не сказал ничего.
     - По-моему, ты сделался только красивее. - Она заискивала. Готова была на что угодно, лишь бы он не прогонял ее. Ползать в ногах. Лгать, лебезить. Не станет же он насильно выгонять ее из дома!
     Он ушел к себе в спальню и запер дверь.
     - Роман, миленький, - она поскребла дверь ноготком, - что мне делать?
     Он распахнул дверь, и Тина едва не упала. Он обнял ее, привлек к себе и прошептал на ухо:
     - У тебя есть дар. Держись за него, как за страховочный трос. Дар от всего спасет.
     - Рома, так ведь я...
     - Мне отдохнуть надо. Иди. - Он положил ей ладонь на лоб и прошептал заклинание. До следующего утра вся боль ее уйдет. А завтра... Нет, ей не станет легче. Но сама она немножко отвердеет под напором бед. Надо только эту первую ночь утраты пережить. Он и сам не знал, откуда это знает.
     Сейчас он хотел уснуть самым обычным сном. Отдохнуть. Не слишком ли много событий, с тех пор как он вернулся? Колдовской шок, потеря памяти, ссора с Тиной, ожог... И Надя... Надя! Он хотел ее видеть немедленно. Теперь, сейчас, и плевать на то, что между их встречей и днем нынешним пролегла временная полоса длиной в год. Ему нужна была Надя. Только она.
     Нет, нет, о Наде не вспоминать, а то он не сможет уснуть, вновь начнет грезить наяву и окончательно измотает себя.
     Он заснул, будто провалился в темноту. Спал часа два. Проснулся и сразу вспомнил, что, кроме пережаренной яичницы, ничего не ел. Кажется, Тина обещала обед. Еще до того, как узнала, что он ее не любит. Впрочем, сейчас уже время ужина. Интересно, приготовила она что-нибудь или нет? Он спустился на кухню.
     - Ну, чем ты меня угостишь? - спросил весело, как будто не было два часа назад внезапной и страшной ссоры.
     - Да, да, я сейчас!
     Жаль, но ничего нельзя уже было изменить. Он не мог отказаться от Нади, не мог, и все.
     Он помнил, как Тина в первый раз появилась в его доме...
     "Нет, нет, - одернул он сам себя. - Не надо вспоминать просто так. Можно ошибиться. Я должен исследовать прошлое. Вернуться назад и все вспомнить. Это главное. Об остальном я не должен думать. Не должен".
     Ужин прошел банально. Роман что-то жевал, Тина спрашивала, вкусно ли. Он кивал в ответ.
     - Роман, помоги, - вдруг сказала Тина, когда он закончил есть.
     Он молчал. Не хотел отвечать. Но смилостивился и спросил сухо:
     - В чем дело?
     - Кто-то порчу на меня навел.
     - Что?
     Она рассказала про встречу с Медоносом. Ну вот, оказывается, она уже давно знала про его измену. Знала, но не верила. Он взял Тинину ладонь в свою, сдавил немного так, чтобы образовалась в центре ложбинка и вода удерживалась в горсти. Несколько капель пустосвятовской воды, заклинание, и влага устремилась к потолку облачком пара, и тут же на пол посыпались черные хлопья: больше призрак Медоноса не потревожит Тинину память.
     - Ты самый сильный... - восхитилась она. - Ты сильнее всех на свете.
     - Ты бы тоже могла, если бы учила заклинания. Завтра поеду на реку, - объявил он Тине. - Во сколько утром автобус?

Глава 4

ВОЛШЕБНАЯ РЕКА

     Перед тем как выйти из дома, Роман умылся пустосвятовской водой, мгновенно изменив лицо. Не хотел он ни с кем говорить, пока не вспомнит, как все было.
     Теперь его мучил один вопрос: где Надя? Почему не с ним, не рядом? Неужели Роман не сумел добиться ее благосклонности? Неужели?
     Давненько Роман не ездил в Пустосвятово на автобусе. Отвык. И от тряски, от грязи в салоне. Заснул внезапно. Самым обычным сном. Снилось ему, что идет он по берегу Пустосвятовки, а навстречу ему... Надя. Он вскрикнул и проснулся.
     Автобус стоял в огромной луже на кольце в Пустосвятове.
     "Я в каком-то тупике. В мешке... В темноте. Запутался. А что, если деда спросить, как быть дальше?" - подумал колдун.
     И направился не к реке, а на сельское кладбище. Пустосвятово убывало, все меньше становилось в нем пригодных для жизни домов, а кладбище, напротив, разрасталось, все дальше и дальше углубляясь в лес.
     С тихим шорохом осыпалась с деревьев листва. Выглянуло солнце. Стало казаться, что кто-то бросает с неба пластинки золотой фольги. И они, повертевшись в сиреневом осеннем воздухе, стелются под ноги. Паутинка прилипла к щеке, потом еще одна.
     - Что делать дальше? - спросил Роман, блуждая меж покосившихся крестов и вросших в землю надгробий.
     Роман прислушался, ожидая ответа. Высоченные березы лепетали что-то бессвязное. Но дед Севастьян не торопился отвечать. Может, и не было уже старого колдуна под тем надгробным камнем? Утек вместе с вешними водами к какой-нибудь реке, и теперь проживает водяным, и на Романа сердится за его глупость. Прежде колдунов на кладбище не хоронили, а теперь всем здесь приют - под любым надгробием одинаково покойно лежится. Дед просил похоронить его на берегу Пустосвятовки, да власти не позволили. Сейчас бы Роман настоял, чтоб исполнили волю покойного. А тогда не сумел. Молод был. Не знал, за какие ниточки дернуть, кого припугнуть, а кого подкупить. Или неважным ему показалось тогда, где будет дед лежать? Со всеми в песчаном холме или отдельно - подле своей речки?
     Где те врата, в которые надо постучаться, чтобы открылись все истины разом? Может, дед Севастьян знал, да забыл внуку тайну открыть.
     Только вряд ли знал, усомнился Роман. В дедовы времена это были двери какого-нибудь министерства или главка, двери шикарно отделанного кабинета, где сидел начальник с плоским лицом и рыбьими глазами и подписывал бессмысленные, коверкающие чью-то судьбу бумаги. И очередная бумажка, медленно слетая сверху к самому долу, превращалась в очередной указ деду Севастьяяу осушить Ржавую или Черную топь или перегородить реку Несмеянку, чтобы вода в ней разлилась окрест и стухла. Дед Севастьян только однажды в жизни побывал в таком кабинете, провинившись перед начальством тем, что не успел в назначенный срок извести очередное болото. Начальник, рассвирепев, хотел Севастьяну двинуть по физиономии. Но дед не дался и пустился удирать - кабинет был огромен, а Севастьян тогда еще не стар. Начальник - за дедом. Так и бегали они друг за дружкой вокруг исполинского стола с массивным бронзовым прибором, пока начальник не притомился, не плюхнулся на стул и не выдал длиннющую матерную тираду. Дед многократно рассказывал эту историю внуку, Ромка, будучи еще пацаном, слушал и дивился - зачем это дед, зная о своем предназначении, о даре своем повелителя воды, избрал для себя столь изуверскую профессию? И однажды не выдержал и спросил...
     Думал, что дед Севастьян смутится. И ошибся. Ответ был заранее обдуман и тут же внуку дан: профессия мелиоратора к воде близкая, а дед и хотел быть подле своей стихии. Лишь наделав немало бед, понял Севастьян, что ошибся в расчетах. И близость к избранной стихии не означает еще ей служения. Тогда бросил дед прежнее ремесло и поселился навсегда в Пустосвятове: речку свою беречь, для внука охранять единственного.
     О реке Пуетосвятовке Севастьян пекся как о родной дочери. Вернее сказать, куда трепетней. И деревья по берегам сажал, и сор с песчаных отмелей самолично выносил, и с директором совхоза покойным Завирушиным, пьяницей и матерщинником, бегал ругаться каждую неделю. Надеялся дед, что внук после его смерти сделается хранителем реки,
     Есть, конечно, в Пуетосвятовке водяной - как не быть, - но какой с него спрос? Водяной только пугать умеет, по воде ладонями шлепать или неосторожных купальщиков на дно утаскивать. Но народ нынче смелый сделался, кого шлепками да утопленниками испугаешь? Подвел деда Роман, уехал в Темногорск, оставил без присмотра реку, как и мать свою родную. Как же мог он так поступить?!
     Роман так явственно слышал эти упреки, что показалось ему - дед сам с ним говорит, будто живой. А может, и в самом деле - дед?
     Могила Севастьяна Кускова была в самом конце кладбища - неухоженная, отмеченная двумя сросшимися березами; из травы едва выглядывал огромный валун - какой крест некрещеному? Роман с минуту постоял, глядя на поросший мхом камень, потом достал серебряную флягу и капнул на надгробие. Будто слеза стекла по ноздреватому камню, закатилась в трещинку и пропала.
     - Деда, - сказал Роман, склоняясь к могиле. - Просьба у меня к тебе есть - поговори со мной.
     Глотнул Роман воды из фляги, лег. Свернулся на могиле калачиком, положил голову на камень, как на подушку, и заснул. И стало ему грезиться, что дед заскорузлой, натруженной ладонью по волосам его гладит к приговаривает:
     "Вот же глупый ты, Ромка, глупый-преглупый... "
     И приснился ему сон...
     Будто стоят они с дедом, как в прежние времена, на мосту; весна уже, солнце ярко светит, но люди еще в зимнем ходят - холодно, Пустосвятовка только-только ото льда вскрылась. Дед из корзинки в воду пряничных лошадок кидает. Но не помогают лошадки, не всплывает водяной на зов.
     - Может, помер за зиму? - спрашивает Ромка шепотом. - Подо льдом задохнулся?
     - Задохнулся! - передразнивает дед. - А кто ж тогда лед поломал?
     - Сам собою.
     - Глупый! Само собою на свете ничего не бывает. Само собою ничто не разбивается, никто не умирает, сама собою только глупость случается. Водяной на дне сидит, притворяется, что рассержен, чтобы мы ему гостинцев нанесли. Он у нас пряничных лошадок выманивает. Неведомая сила знаешь что больше всего любит? А? Не знаешь. А любит она больше всего, как любая сила, чтобы поклонялись ей. Не обижай реку, Ромка, никогда не обижай. Тех, кто любит тебя, никогда не обижай.
     - Это несложно.
     - Несложно? - Дед хмыкнул. - Это очень даже сложно. Потому что прежде всего мы обижаем тех, кто нас любит. Тебе сейчас, Ромка, все кажется несложным. Ты жизнь представляешь как полноводную реку, судьбу свою мыслишь челноком и надеешься, что течение тебя к неведомым берегам вынесет.
     - Разве не так? - спросил Ромка.
     - Нет, глупый, жизнь - это коридор, извилистый и грязный. И повсюду двери - в стенах, в потолке, под ногами. А люди вокруг снуют, в двери ломятся. Одна из дверей - твоя, только ты не ведаешь какая. И другие не знают. Дергают наудачу или бегут туда, куда уже кто-то вошел. И проходят мимо своей закрытой двери. А бывает, явится какой-нибудь умник, объявит себя набольшим колдуном и на двери замки навесит. Ты дерг за ручку, чувствуешь: твоя дверь. АН нет, на ней замок. Вот где ужас. И так всю жизнь: либо сидишь в коридоре у своей запертой двери, либо по коридору взад и вперед мечешься. Найдешь открытую дверь, сунешься, а там чулан. Либо кровавый, либо просто пыльный...
     И вдруг Роман прямо над рекой увидел этот самый коридор с дверьми. И одна дверь открыта. А за ней - удивительно яркое небо.
     Сон оборвался.
     Подсказка была в словах деда. Но какая?

***

     Река вынырнула из-за домов, как всегда, внезапно. И хотя небо было светлое, голубое, река лежала серой стальной полосой, подернутая, как истлевшее железо, отвратительной ржою. Роман долго смотрел на темные, несущиеся куда-то воды. Река переменилась. То есть эта была прежняя река, все те же кусты по берегам, и мост перекинут там, где река делала поворот, и плакучие ивы купали ветви в бегучей воде. Но что-то неуловимо угасло. Будто свет прежде шел от реки. А теперь не стало.
     Неужели? Нет, не может быть...
     Роман прошел вдоль берега.
     Детский лепет слабой волны, утекающий под черноту моста, сменился бессмысленным шепотом сумасшедшего, где слова отделены друг от друга не островками молчания, а трещинами пустоты. Вода сделалась бездушной, напоминая не стихию, а осколки бесчисленных зеркал, собранные вместе и брошенные в мягкое речное ложе.
     Река умерла? Но Роман чувствовал там, в глубине, биение жизни. Никто бы не уловил, но водный колдун обмануться не может.
     И тут он догадался. Вспомнил сон, лошадок, дедовы слова... Обиделась река, обиделась, что целый год Роман не появлялся.
     Колдун подобрал камень и швырнул в темную заводь возле моста. Едва плавно разбегающиеся круги успели замереть, как вода забурлила, поднялись из студеного нутра пузыри стайкой, потом еще один поднялся, большой, лопнул, и от него побежала к берегу волна. А на поверхность с громким чавкающим вздохом вынырнула голова водяного, со спутанными зелеными волосами. Кожа клочьями свисала с его щек. Состарившись с ущербным месяцем, водяной не омолодился вместе с новой луной и теперь походил на древнего старца.
     - Никак живой! - изумился Роман. - А я думал - сдох ты в этой чахлой водице.
     - Наследство пришел получать? - не слишком любезно отозвался хозяин Пустосвятовки.
     - За помощью к тебе пришел.
     - С чего ты взял, что я тебе помогать стану? - огрызнулся водяной. - Ты мне столько напакостил - я со счета сбился. Обыграл меня в прошлый раз - всех сокровищ, которые я полвека копил, лишил. И после всех твоих подвигов я еще угождать тебе стану? Как бы не так! По-твоему, господин Вернон, больше не будет!
     - Кажется, ты забыл, что речка у нас с тобой на двоих одна.
     От такой наглости водяной