о через силу и часто шутил невпопад. Порой это вызывало недоумение. Но все равно Лена за несколько дней их скорого сближения влюбилась в него по уши. А он? И тогда, и сейчас она боялась этого вопроса. Теперь-то она знала, что он находился в подвешенном состоянии, со дня на день ожидая, когда это произойдет, то есть когда люди оттуда явятся за ним. Ему нужен был кто-то рядом, чтобы заглушить противную пустоту в груди. Просто был. Слышать дыхание, коснуться чьей-то руки и ощутить тепло. А может быть - все не просто!
     Он подарил ей свою фотографию и даже надписал ее: "Дорогой Лене на память". Тогда она никому эту фотографию не показывала. Потому что Алексей получился на фото некрасивым - так ей казалось тогда. Он вообще был нефотогеничен, но в жизни его многие называли симпатичным. Потом, спустя много лет, когда все уже потеряло всякий смысл, она отыскала фото и поставила его на сервант, приколов сбоку черную ленточку. Она была несправедлива к этой фотографии. В шестнадцать лет Стеновский был необыкновенно обаятельным. Она не могла представить, каким бы он стал теперь, в тридцать? Только ему никогда уже не будет тридцать. Подруги, глядя на фото, всегда поддакивали: "Интересный парень". Они не верили, что он когда-то существовал. Лена придумала его, чтобы объяснить свое унизительное незамужнее положение.
     В тот день Алексей после уроков пошел провожать Лену.
     - Поднимемся ко мне, - предложила она, когда они остановились около ее подъезда. - Дома никого нет. Мои в гостях.
     Она понимала, что совершает несусветную глупость, но не могла остановиться. Поднялись наверх. Лена усадила Алексея в гостиной - так именовалась комната родителей - и велела подождать. По ее лицу и таинственному виду Стен должен был догадаться, что сейчас случится нечто замечательное. Через несколько минут она вернулась. Вместо формы на ней было ядовито-зеленая юбка и желтая кофта с воланами.
     - Ну как? - спросила она, жеманясь.
     - Обалдеть, - отвечал Алексей. Теперь-то она знала, что выглядела ужасно.
     - Сейчас устроим прием как в лучших домах Европы, - пообещала юная красавица, вытаскивая из бара начатую бутылку "Алазанской долины" и коробку шоколадных конфет.
     Сервировка стола заняла несколько минут. Стеновский разлил по фужерам остатки замутненного осадком вина.
     - За тебя, - сказал он и поднял бокал.
     В ответ Лена кокетливо улыбнулась и пригубила вино.
     "Кошка просто умрет от зависти, когда я расскажу ей об этом", - подумала она.
     Лена откинулась на спинку дивана, и Алексей расценил ее жест как приглашение к действию. Он обнял ее, и Лена не попыталась его оттолкнуть, лишь плотно сжала губы, когда он поцеловал ее. Потом попытался расстегнуть кофточку, но запутался в пуговицах и воланах. Тогда он просто вытащил блузку из-за пояса юбки. Рука скользнула по гладкому шелку сорочки наверх, к груди.
     - Это уж слишком! - воскликнула Лена и перехватила его руку.
     - Почему?
     - Потому.
     Она решила, что он будет настаивать, и уже приготовилась как следует поломаться, а потом уступить. Ведь не могла же она пойти на это, не поломавшись! Но, к ее удивлению, Стен послушно отстранился и даже передвинулся на другой конец дивана. Лена растерялась. Что же теперь делать? Не лезть же первой к нему? А ей так хотелось, чтобы он вновь обнял ее! Скорчив обиженную гримасу, Лена принялась заправлять блузку, и Стен отвернулся. Ну надо же! Подобной скромности она не ожидала. Может быть, он просто боится? Вот смех-то... Кто мог подумать!
     Лена залезла с ногами на диван и уселась поближе к Алексею. Не вплотную, но так, чтобы он мог, будто ненароком ее коснуться.
     Он долго молчал, просто неприлично долго, потом глотнул побольше воздуха, будто собирался погрузиться в воду.
     - Я должен тебе кое-что сказать, а ты... - Он запнулся.
     Впрочем, Ленка поняла все и так, будто он произнес вслух окончание фразы.
     Сейчас он расскажет ей нечто важное, а потом она должна решить, может он остаться или нет. Лена согласно кивнула и приготовилась слушать. Она заранее для себя решила: все, что скажет Алексей, не имеет ни малейшего значения. Сегодня он останется у нее. Со всеми вытекающими из этого последствиями.
     - Еще есть вино? - спросил Стеновский.
     - Нет, только водка.
     - Неси.
     - Ты что, будешь пить водку? - изумилась она.
     - Да.
     Она принесла из кухни початую бутылку. Алексей налил себе в фужер, выпил залпом и закусил конфетой.
     - Я пить не буду, - предупредила Ленка и запрятала бутылку подальше в шкаф, чтобы у кавалера не появилось соблазна вылакать бутылку до дна.
     - Тебе и не надо.
     Он засмеялся и затряс головой, дивясь тому, что так быстро хмелеет. Однако в этот раз ему не понадобилось собираться с духом, чтобы произнести:
     - Знаешь, те листовки на демонстрации. Это я разбросал. Сам на машинке напечатал. Сто двадцать штук.
     Она ожидала чего угодно, но только не этого. А где же признания в любви, в чувствах, где все это? О чем он болтает? При чем эти дурацкие листочки, в конце концов!
     - Это же глупо! - только и смогла выдохнуть она.
     - Мо-жет, мо-жет, мо-жет бы-ыть... - произнес он нараспев.
     - Зачем? Ты скажи - зачем? - простонала Лена.
     - Я должен был это сделать. - В словах Стена прозвучала такая убежденность, что Лена растерялась. - Нельзя больше ждать, - проговорил он тихо, глядя прямо перед собой - в пустоту.
     - Почему? - спросила она зачем-то.
     Он посмотрел ей в глаза. В его взгляде были боль и растерянность. Кажется, впервые Лешка не находил слов. Он схватил Лену за руку, не замечая, что причиняет боль.
     - Неужели ты не понимаешь!
     Он отвернулся, затряс головой, болезненная гримаса свела рот. Он знал нечто такое, о чем не в силах был рассказать. Об этом своем знании хотелось кричать, орать на весь мир. Он это чувствовал. И Лена почувствовала тоже.
     - Нельзя дольше ждать, - повторил он как заклинание.
     Она вдруг поняла... Не то, о чем невнятно бормотал Лешка, а чем все это грозит. Подобный случай был у отца на работе, и там все закончилось очень-очень плохо.
     - Тебя надо срочно спасать! - Внутри стало противно холодеть, будто она проглотила порцию мороженого целиком. - Тебя найдут - это ясно как дважды два. Надо... Говорят, чистосердечное признание облегчает душу.
     - Возможно, - усмехнулся Стен.
     - Тьфу, совсем с тобой заговорилась. Хотела сказать - наказание. И не придирайся к словам - ты отлично понимаешь, о чем речь.
     - Не совсем.
     - Надо обязательно пойти туда и признаться. Скажешь: не подумал, просто хотел пошутить. Так, мол, и так, простите. Из школы характеристику напишем. Маргарита всегда за тебя горой - ты же самый талантливый ученик в ее выпуске. Я, как староста, тоже подпишу. Кошка, правда, сволочь, возникать начнет. Но ничего, мы ее уломаем. Влепят тебе выговор по комсомольской линии, так мы тебя на поруки возьмем. Главное, надо все это побыстрее сделать. Пока тебя не накрыли.
     - Ты это серьезно?
     - Конечно.
     - И ты будешь по-прежнему... - Он запнулся, у него едва не вырвалось запретное "любить", - уважать меня? После ползания на коленях и лизания пяток?
     - А что тут такого! Надо на время спрятать гордость в карман. На обществоведении или истории болтаем всякую муру - и ничего. Все равно раскаешься, не сейчас, так потом, когда уже никакого толку от этого не будет. А пока есть шанс.
     - Не-е-ет, - замотал головой Стеновский. - Я еще окончательно на все четыре копыта не встал. - Он откинул по своему обыкновению голову назад, ноздри тонко очерченного носа дрогнули. - Нет уж, извини, дорогая, но твой план не подходит.
     - Ишь какой! - Ленка соскочила с дивана и даже топнула ногой от негодования. - Выходит, ты лучше всех? А остальные подонки - так, что ли? А дурацкие листовки ты, надо полагать, от большого ума написал!
     У него задрожали губы, а на щеках выступили красные пятна. Таким она никогда его прежде не видела.
     - Дура, - тихо с ненавистью проговорил он.
     - Сам дурак!
     На глаза ей набежали слезы, и Лешкино лицо расплылось мутным пятном. Она слышала, как хлопнула входная дверь. Он ушел, ушел навсегда. А как все могло бы быть хорошо: где еще найти такого парня, как Стен, - умный, оригинальный, симпатичный, в будущем он мог выбрать любой институт или даже университет: с его способностями можно куда угодно без блата попасть. Все девчонки ей завидовали! А теперь все рухнуло. Ведь она не отступилась от него, как это сделала бы любая на ее месте, она хотела его спасти. А он? Стал строить из себя гордеца. Ну и кому это надо? Дурак!
     Так рассуждала она в тот вечер, уткнувшись лицом в подушку и заливаясь слезами.
     Теперь же, вспоминая, она была уверена, что это был своего рода экзамен, а она не поняла, срезалась на первой ступени. Так ей и надо! Да, так и надо. Но до чего обидно!
     Со дня на день Ленка ожидала события. Нет, она не желала Стену зла, она очень хотела, чтобы он вышел сухим из воды, но здравый смысл подсказывал, что Алексею ни за что не удастся ускользнуть. Она не ошиблась.
     Через день его вызвали прямо с урока математики. Маргарита Николаевна вошла в класс и объявила похоронным голосом:
     - Стеновский, выйди, пожалуйста.
     Лицо Маргариты было белым и слегка перекошенным, как будто ее только что хватил инсульт.
     - Сумку возьми, - сказала она и отвернулась, будто ей было неприятно смотреть на Алексея.
     - Счастливчик, - хихикнул Кирша, - отдыхать будет.
     - Это он! - с торжеством в голосе выкрикнула Кошкина и ткнула в Алексея пальцем. - Я так и знала! Это он листовки разбросал.
     В классе вдруг стало необыкновенно тихо. Лена почему-то вспомнила листок с текстом Лешкиной песни и подумала, что надо бы его спрятать в надежном месте, а почему именно спрятать, а не уничтожить, и сама не поняла. Стеновский оглянулся. Ленка опустила голову - боялась расплакаться, а он, верно, подумал, что она от него отрекается. Глупый! Разве она могла отречься от него добровольно? Ну, если велят, если прикажут, запугают, тогда - да. Но ведь, если запугают, это не считается? Ведь так?
     Стен взял сумку и вышел. После этого в школе его видели только один раз: через две недели на комсомольском собрании, где исключали из рядов ВЛКСМ.
     Все эти дни о нем почти ничего не говорили. Если кто нечаянно упоминал его имя, все замолкали и делалось так неловко, будто помянули умершего. В самом деле, он был наполовину мертвец - изгой, которого выгонят из школы и отдадут под суд. И хотя как несовершеннолетний срок он мог получить только условный, все равно теперь повсюду он - прокаженный. Да и некогда было говорить о таких глупостях - в их экспериментальной школе после окончания девятого сдавали экзамены по математике и физике, так что в июне еще рано было расслабляться.
     Итак, прошло две недели. Накануне собрания Кошкина, как комсорг, отправилась вместе с Маргаритой к Алексею домой уговаривать того покаяться и признать свою вину. Маргарита обещала, что Лешку в этом случае не выгонят. Рассказывали, она даже поругалась из-за него с директрисой. Звали с собой Ленку, но она не пошла, в этот раз проявив удивительную твердость. Вместо нее отправился Кирша. Потом по секрету - то есть всему классу - Кирша рассказывал, что дверь им неожиданно открыл мужчина, очень похожий на Стена, лет сорока. Дальше прихожей они не прошли, а когда отец выяснил цель прихода школьной делегации, то пообещал спустить всех с лестницы, если доброжелатели немедленно не уберутся. Маргарита возмутилась, но настаивать не стала.
     - Папаша у него такой же псих, как и сынишка, - резюмировал происшедшее Кирша.
     Впрочем, все они немного психовали: и Кирша, и Ник Веселков уничтожили дома все подозрительные бумаги, рукописный журнал и язвительные стишки, в первую очередь все, написанное Лешкиной рукой. Лена не выдержала и сожгла текст песни.
     Вечером, накануне того памятного (проклятого?) дня Лена встретила Стеновского на улице. Она первая сказала "привет" и остановилась, разрешая ему с нею заговорить.
     - Привет, - отвечал он и улыбнулся, помня, что при встрече нужно улыбаться.
     - Как ты? - спросила она, и губы сами собой сложились в противную плаксивую гримасу.
     - Нормально.
     Никогда прежде она не видела его таким. У него было совершенно мертвое лицо.
     - Было страшно? - спросила она.
     Он отрицательно покачал головой и вновь улыбнулся одними губами. Она поверила, что ему не было страшно. Он не лгал. Страха не было. Было другое. Он так и не понял, как им это удалось, но он начал испытывать отвращение к самому себе. К себе как к человеку. К своему телу. К своим рукам. К своему лицу. И своему безмерному одиночеству, которое сделалось неожиданно самым главным, неистребимым пороком. Он подолгу теперь сидел с закрытыми глазами, чтобы не видеть того, что вокруг. Он ничего не мог с этим поделать. Отвращение не проходило. Эти люди виртуозно исполняли свой долг. Они были изворотливы и хитры, они быстро взяли след. Но он не мог назвать их умными, потому что для ума оскорбительно подчиняться изуверству. Ум - это способность смотреть в глубину, а не умение ловко хватать добычу.
     - Стен, что с тобой? Ты меня слышишь?
     - Вообще-то было мерзко, - признался он.
     - Ты знаешь про собрание? - спросила она.
     Он все так же молча кивнул и вновь улыбнулся, на этот раз понимающе. Ей больше ни о чем не захотелось его спрашивать, и они разошлись, даже не попрощавшись. Ей казалось в тот момент, что она больше его не любит. Но только одну-единственную минутку, честное слово.
     Вообще-то Лена к своим детским годам всегда относилась без сантиментов. Что такое детство? Всего лишь черно-белый рисунок в чужой взрослой книжке, который тебе разрешили покрасить акварельными красками из дешевой коробочки. От тебя зависит так мало, что порой становится противно до тошноты. Разумеется, есть те, кому выпадают счастливые билетики, родители достают им импортные шмотки, им дают карманные деньги без счету, их отправляют отдыхать на юг. Их не отправят на выпускной вечер в самосшитом нелепом платье... Да к черту этих "их", в конце концов. Что толку рассуждать о счастливых сытых толстомордиках, если ты принадлежишь совершенно к другой категории.
     Остается вернуться к тому растреклятому собранию, где Лена так позорно срезалась во второй раз. Конечно, все это было хорошо отрепетированным представлением: и завуч, и директриса постарались на славу. Маргарита смирилась - изменить она уже ничего не могла. Директор руководила неспешно и со вкусом.
     Бедная Маргарита - спустя столько лет Лена наконец пожалела ее: Маргарита никогда не скрывала, что Стен - ее любимчик, а тут пришлось участвовать в расправе над ним.
     Итак, вернемся к собранию. Собрание - от слова "собирать", то есть сгребать в кучу все дерьмо и копаться в нем, пока не надоест. Нынче это занятие вышло из моды, а прежде было весьма популярно. Преступник стоял у доски и молчал. Зато Кошкина говорила непрерывно и изображала праведный гнев: индивидуалисту и отщепенцу нет места среди нас. Ее эмоциональность нравилась завучу, и пожилая дама по прозвищу Кобра одобрительно кивала. А Стеновский молчал так долго, что всем уже начало казаться, что он просто оттягивает минуту своего унижения. И его гордо поднятая голова и презрительно поджатые губы - только маска, которую к концу спектакля придется снять. "Спектакль" - так именно подумала Лена.
     Она ждала, что он произнесет хоть несколько извинительных слов, ведь должен же он что-то сказать, наконец! И тогда Лена скажет что-нибудь в его защиту. Она пыталась поймать его взгляд, подать ему знак. Но он не смотрел в ее сторону.
     "Спектакль", - усмехался про себя Алексей, разглядывая статистов, сидящих за партами.
     Наконец Кобра не выдержала и спросила:
     - Что же, Стеновский, ты будто воды в рот набрал. Или совесть замучила?
     Алексей повернулся к ней - как будто только и дожидался этого вопроса.
     - Вы хорошо отрепетировали пьесу. Но эта не моя роль, та, которую вы мне предложили. Так что играйте без меня. Ведь финал уже известен.
     Конечно, он выразился слишком заумно. И директор, и завуч поняли его реплику лишь отчасти. Зато Остряков неожиданно выкрикнул:
     - Браво, Лешка! - и зааплодировал.
     По классу прокатилась волна оживления, а потом стало очень тихо. Маргарита побледнела. Директриса позеленела. Как они все ошиблись в Алексее! Он был так неровен, так подвержен настроению, так вспыльчив, что, казалось, поддастся малейшему нажиму. А он взял и одурачил их всех.
     Лена растерялась. Ну почему бы ей в тот момент не встать и не сказать: "Лешка лучше вас всех, и потому вы не имеете права его судить..." Да, хотя бы так. Не очень умно, но зато верно по сути. Теперь она знает, что должна была так сделать. Но она ничего не сказала, просидела в уголке за партой целый час, уткнувшись взглядом в стену. Ей было стыдно. Что с того? Стыд ничего не искупает.
     - Голосуем, - сказала Кобра и махнула рукой, подгоняя Кошкину.
     И все проголосовали единогласно за исключение Стеновского из комсомола. И Лена тоже подняла руку.
     Поздней осенью, в конце ноября, Кирша сообщил Ленке по секрету, что Стен уезжает. Суд уже был, ему дали два года условно, и теперь завтра или послезавтра отец увезет его с собой из Питера. Лешка позвонил ему и пригласил зайти, но... В конце концов, если смотреть с точки зрения закона, Стен - преступник, и с этим никто спорить не будет. И потому Кирша к нему не пойдет.
     - Как мы все перетрусили! - воскликнула Лена в сердцах.
     - При чем здесь трусость? Из-за Лешкиной глупости я себе характеристику портить не собираюсь, мне еще в институт поступать, - хмыкнул Кирша. - И потом... его вполне справедливо выгнали из комсомола. Разве нет?
     - Нет, - заявила Лена и отправилась к Стеновскому домой.
     Ей очень хотелось как-нибудь замазать свой "неуд". Просто потому, что она терпеть не могла получать "двойки".
     Странная это была встреча. Как когда-то Маргарите, дверь ей отворил Лешкин отец. Они здорово были похожи с Алексеем - такие же светло-русые волосы, только чуть тронутые серебром, такие же черты лица: прямой нос, тонкие губы. Нет, пожалуй, Лешка никогда не сделается таким красавчиком. Стеновский-старший не торопился впустить ее в квартиру, логично предполагая, что доброжелателей у Алексея нет.
     - Позвольте узнать, по какому вопросу? - спросил он таким тоном, что Лена покраснела до корней волос.
     - Это ко мне, - сказал Алексей, тоже появляясь в дверях.
     - Тогда добро пожаловать. - Стеновский-старший отступил, пропуская ее в прихожую. - А то нас в последнее время замучили незваные гости.
     Он похлопал сына по плечу и ушел в комнату. Вместо него в прихожей появился другой незнакомец: мужчина лет сорока пяти с тонким белым лицом, худым и каким-то чуточку измученным, отчего он казался праведником со старой иконы. Седые волосы до плеч и очки только усиливали это впечатление. Мужчина был в поношенной клетчатой рубашке и тренировочных брюках. И что странно, на шее у него виднелась пестрая плетенка, какое-то туземное ожерелье с посверкивающей белой нитью.
     - Иван Кириллович, мой адвокат, - представил мужчину Стен. - Защищал меня в суде.
     - Лена, - проблеяла Лена и протянула незнакомцу руку.
     "Милая девочка, но немного вульгарна", - отчетливо услышала она мысль, мелькнувшую в голове этого человека.
     - Разве я вульгарна? - Лена, обидевшись, повернулась к Стену.
     - Простите! - Иван Кириллович удивленно приподнял бровь. - Разве... Но я не говорил этого вслух.
     - Вы подумали! - настаивала она.
     - Леша, друг мой, мы поговорим минуточку, - попросил адвокат.
     - Да хоть десять.
     Алексей ушел в свою комнату. Лена осталась с Иваном Кирилловичем в темной прихожей, где на вешалке висело штук десять пальто, будто дом был полон гостей, и в то же время в комнатах было необыкновенно тихо. Пахло влажной, смоченной снегом одеждой и пылью. За массивным зеркалом в черной дере