Вы же тоже пить будете. Да и Стен.
     - Я воду пью, - напомнил Роман.
     - Так все равно ж из фужера. А вы, значит, мое будущее видели? - обратился Чудак к Стену.
     Тот кивнул.
     - И что увидели? Впрочем, не надо. Лучше выпейте с нами.
     Стен покачал головой:
     - Не буду. После выпивки труднее... - Алексей не договорил, но Чудак его понял.
     - Держать себя в руках? Ну и что с того, если свампирите чуток? Я не против.
     - Как раз для вас мое присутствие не опасно. У вас ожерелья нет.
     - Это формальность. Я книжный колдун. Все что угодно представить могу. Даже то, что водной стихией повелеваю, как наш замечательный господин Вернон. Роман Васильевич, выйдите-ка на минутку, мы с вашим другом побеседуем.
     - Михаил Евгеньевич, вампир в такие минуты себя не контролирует.
     - Зато я контролирую. Ожерелье-то воображаемое. Представлю, что его больше нет, и пир закончится. Так что не бойтесь за меня. - И Чудодей слегка подтолкнул Романа к двери.
     Господин Вернон осуждающе покачал головой и вышел. И тут Тина на него налетела. Колдун обнял девушку за талию. Надо же, как она быстро обернулась!
     - Роман, я... я так виновата...
     - Тина, не надо. Смыло уже все.
     Минута прошла, и они вернулись в кабинет. Чудак с видом знатока разливал по фужерам коньяк. У Романа мелькнула даже мысль, не обманул ли Чудодей? Но глянул на Стена, приметил, что на щеках у того проступил вновь румянец, и понял, что свое обещание глава Синклита выполнил.
     Стен сидел на диване и маленькими глотками пил коньяк. Взгляд у него был как у сытого хищника, который только что проглотил целиком кус сырого мяса. И вот застыл, переваривает. Тина передернулась - тоже поняла, что произошло.
     Матюша, привязанный к ножке кресла, глухо порыкивал и скалил зубы: Стен ему явно не нравился.
     Чудак пригубил коньяк и улыбнулся:
     - А знаете, Роман Васильевич, что сейчас более всего мучит колдовскую братию? Не знаете? То мучит, что никто нас всерьез не воспринимает. Мы ведь как думали: дайте только нам возможность колдовать, мы такое наколдуем, мир перевернем. Ну вот, пожалуйста, дали. И что? А ничего. Раньше к нам потихоньку народ ездил, байки всякие складывал, про чудеса, нами творимые, друг дружке рассказывал. Власти нас прижимали, у каждого почти что ореол мученика имелся, кто талантом обойден не был. А что теперь? Шарлатанами кличут! Продажными тварями. Как вы думаете, правильно кличут?
     Роман разглядывал на свет воду в фужере. Заговаривать ее в коньяк не стал.
     - Тогда казалось: главное - доказать, что колдовская сила существует. И сразу мир переменится, проблемы разрешатся. Дай нам волю, мы все болезни излечим, все беды отведем. Мнилось, сможем абсолютно все... - Роман замолчал на полуслове, потому что показалось ему, что говорит не то что-то. То есть вроде верно, но не то.
     - Обидно. - Михаил Евгеньевич поверх очков глянул на Романа. - А может, мы в самом деле колдуны ни к черту, а?
     - Колдунов стало слишком много, - предположила Тина; коньяк придал ей смелости. - Они друг у друга энергию гасят. Надо главного назначить, чтоб он руководил.
     - Как мудро! Назначить главного... А остальные чтоб ему хвосты заносили? - хитро прищурился Чудак. - А если главный будет вовсе не Роман Вернон? То есть скорее всего не он. Что тогда?
     - Я не то хотела сказать... - Тина густо покраснела.
     - Многие так же, как вы, считают. Но есть и другое мнение. Неужели не слышали? А то говорят, что надо вновь колдунов на костры отправлять. Клянутся, что без огоньку, без страха, без преследований талант колдовской глохнет. А стоит пригрозить колдуну костром, попугать его, да из дома выставить, да гнать и гнать в глушь, в болота, в леса, кольем его бить, - вот тогда и отверзнется в гонимом истинный дар.
     - Не люблю открытый огонь, - сказал Роман. - И тех, кто поджигает костры, - тоже.
     - Знаете, что я вам скажу, Роман Васильевич: слишком много времени прошло с большой войны. Забыли, что такое настоящий пожар. И вот теперь все раздувают, раздувают... Я тогда пацаном был, только восемнадцать стукнуло, и угодил как раз на Невский пятачок. Там до сих пор кости наших ребят в земле лежат непогребенные. Ночь, ад кромешный, на той стороне немцы наших косят, а на этой мы в лодки грузимся. Ну и заскакивает к нам в лодку круглолицый, упитанный такой комиссар и давай орать про Ленинград, про то, как ни шагу назад. Ну, пока он орал, лодка и отчалила. Он как завизжит: "Стой, куда! Меня нельзя!" И такой в этом голосе страх, просто ужас совершенный в том голосе. Я сижу, смотрю на него, и мне вдруг смешно сделалось. Смех из меня так и прет. А он матерится и требует лодку назад повернуть. Ему лейтенант наш и говорит: "Ничего, скоро вернешься". Напророчил. Только мы из лодки стали высаживаться, как рядом рвануло: комиссару осколок в бедро, мне - в грудь. И нас обратно в той же лодке и доставили. Так вот, Роман Васильевич, с тех самых пор я решил, что многое могу в жизни делать, но комиссарить никогда не буду.
     - Что от вас требуют? - спросил Роман, чувствуя, что внутри противно холодеет. - Кто требует?
     Чудак вздохнул:
     - Что требуют? А чтоб мы хозяина обруча не искали. И намекают, что час настал колдовство в мешок собрать да тем мешком по башке страну нашу непутевую огорошить. Кое-кому идея эта по душе приходится. Но я категорически... - тут Чудодей повысил голос, что с ним случалось редко, - против.
     - Почему? - спросила Тина.
     - Потому, Алевтина Петровна, что человек сам себе дорожку выбирать должен, и не надобно его на неведомую дорожку колдовством заманивать. Оттого много всяких бед случается.
     - Вы откажетесь - другой согласится. -Тина набралась храбрости и кинулась спорить. - Так уж лучше вам. Вы на правильную дорожку направите.
     Чудодей рассмеялся:
     - Да как же я могу на дорожку направлять? Ну хоть вас, Алевтина Петровна? Я ж, получается, за вас выбрать эту дорожку должен. А вдруг вам та дорожка хуже смерти?
     - Роман, разве я не права? - повернулась Тина к водному колдуну.
     - Я не знаю, о чем мы говорим. Для канала выбирают направление, а река течет куда хочет. Плотины ее уродуют. А морем или океаном вообще управлять глупо.
     Чудодей улыбнулся:
     - А знаете, Роман Васильевич, вы вернулись в Темногорск совсем другим, не таким, каким уезжали.
     - Каким же я вернулся?
     - А вы себя спросите. - Чудодей отвязал поводок от ножки кресла. - Вы мне вот что скажите, Роман Васильевич: удалось ли что-нибудь про обручи разузнать?
     - Удалось. Но не так уж и много. В обручах все четыре стихии замкнуты, - сказал Роман. - Это точно. А вот кто их сделал и для чего - не знаю пока.
     Чудак поправил паричок, взял Матюшу на руки, шагнул к двери. Потом обернулся:
     - Гавриилу Черному осколок отнесите. Гавриил - сильный колдун, может, хозяина обруча найдет. Если осмелится.
     Показалось, что дверь и не открывалась вовсе, а Чудодей сквозь нее как-то сам собой просочился.
     - Зачем ты отдал ему собаку? - удивилась Тина.
     - Ты же слышала, он сказал: мы плохие колдуны. Роман отвернулся. Не то чтобы он был согласен в этом с Чудаком. Нет и нет... Но что-то в словах председателя Синклита задевало.
     - Что теперь? - спросил Стен.
     - Теперь - вспоминать, - отвечал колдун. Наверх, в спальню, и пусть
     ВИДЕНИЯ
     начнутся....
     Они ехали долго. День и всю ночь. И вновь начался день, шоссе осталось позади, теперь они ковыляли по какому-то проселку. Два раза застревали в грязи, и Роман заклинанием выталкивал джип. Время уходило, вторые сутки действия заклинания льдом истекли, а они еще не добрались до Беловодья.
     - Мне казалось, что ехать куда ближе, - заметил Роман. - Кажется, вертолет летел из Беловодья час, или чуть больше? - спросил он База.
     - Дороги плохие, - отозвался тот. После того как выехали из Сутеловска, Баз выглядел подавленным. Почти не разговаривал, будто отгородился от всех стеной.
     - Вертолет прилетел со стоянки в клинике, - уточнил Стен. - А не из Беловодья.
     - А почему мы сейчас не вызвали вертолет?
     - Испортилась связь, - заявил Баз. Колдуну показалось, что добрый доктор солгал.
     - Так к вечеру мы доберемся или нет?! - вспылил Роман.
     - Надеюсь, - отозвался Стен. - Скоро уже наш путь.
     Машину все время вел Алексей. Иногда его подменял Роман. Стен показывал по карте, куда ехать, и сам отсыпался на заднем сиденье. Колдун чувствовал себя отвратительно. Время от времени начинало жечь кожу, перед глазами вдруг возникали огненные пятна и расплывались. В такие мгновения Роман вынужден был останавливать машину, чтобы не врезаться в ближайшее дерево.
     - Хреново? - спросил Юл.
     - Вроде того...
     - Надо было начинать с пива, а не сразу с самогона, - поучительно заметил мальчишка.
     - Ты, как всегда, прав, старина.
     - Только ты никогда меня не слушаешь. Баз, видимо, тоже перепил. Всю дорогу сидит смурной...
     Роман покосился на База. Тот в самом деле выглядел больным. Даже аура его потускнела.
     - Баз, а как тебя угораздило попасть в этот круг? - спросил колдун. - Ведь ты не человек идеи вроде Стена. Ты - человек дела.
     - Он идеалист, да еще какой, - вмешался в разговор Стен. - Только тщательно скрывает.
     - Я не идеалист. Попытаюсь сейчас объяснить. - Баз сделал паузу. Затем заговорил будто чуточку не своим, измененным голосом. Скорее всего, он говорил то, о чем не раз думал, и вот теперь решил, что настало время высказаться. - Сначала о фантазиях. И о реальности. Я старше вас всех. И я помню прекрасно то настроение, что охватило людей в восьмидесятые. Особенно тех, в возрасте Гамаюнова. Все они воспаряли, мечтали о чудесах, строили какие-то нелепые прожекты. И главное, все их фантазии произрастали из прошлого, идеалисты пытались воплотить прежние идейки, которые хромали на две ноги. Все мысли и мечты идеалистов были оттуда, из шестидесятых, из мечтаний о светлом будущем: делать все задаром, к деньгам не стремиться, создавать светлое, красивое, никому не нужное.
     - При чем здесь это? - перебил Роман.
     - Помнишь фильм "Холодное лето пятьдесят третьего"? Разумеется, видел, и не раз. Там есть один замечательный момент, когда Папанов от имени политзэка говорит: "Ужасно поработать хочется". Или что-то в таком духе. Помнишь?
     - Ну...
     - Так вот. Эта фраза не из пятьдесят третьего, из восьмидесятых. Слова всех этих гамаюновых, которые вообразили, что жизнь меняется для того, чтобы им дали наконец работать, творить, воспарять. Ах, как они в тот миг воспарили! И пока они воспаряли и теряли время, пришли очень крепкие, никуда не воспаряющие ребята и взяли все в свои руки. Им нужны были деньги, власть, "мерседесы", виллы на Лазурном берегу и баксы, баксы, баксы. Они - другие. Вот ты, Роман, ради чего ты колдуешь, принимаешь десятки людей в день?
     - Не о том речь.
     - Нет, скажи, ради чего?
     - Зарабатываю деньги.
     - Вот именно, деньги. И только. Никакие высшие идеи тебе не нужны.
     - Послушай, не обо мне речь. А о вашем проекте и Гамаюнове. - Романа стала раздражать нынешняя манера разговора доброго доктора.
     - Хорошо, поговорим о Гамаюнове. Ты не задумывался, почему такому человеку, как Иван Кириллович, у которого были весьма и весьма натянутые отношения с властями и которого чуть-чуть не посадили, просто потому, что не успели, - дали возможность в восемьдесят седьмом провернуть такой проект? Нет? Да потому, что к нему в качестве локомотива пристегнули господина Сазонова. Сазонов очень умело изображал перед западными наивными либералами потомка русских эмигрантов, а перед нами, наивными мальчиками и девочками, - человека перестройки. На самом деле он был человеком из верхнего эшелона той элиты и должен был обеспечить нужное развитие всего проекта. Ивану Кирилловичу надлежало создать Беловодье и отойти в сторону, уступив место нужным людям. Но сорвалось... Наивный Иван Кириллович наступил господам западникам на ногу и несильно ее отдавил. Господа с Запада озверели. Торговля бриллиантами сорвалась, все кончилось бойней. Иван Кириллович создал то, что создал. И мы получили именно то, что должны получить.
     - Но все же Иван Кириллович создал Беловодье, - напомнил Стен.
     - Ты всегда был готов его оправдывать.
     - Я просто помню то, что он сделал. И это не оправдание, а констатация факта. Твои рассуждения меня удивляют лишь в том плане, что от тебя такое услышать я не ожидал. Все остальное знакомо, набило оскомину. В падении Российской империи тоже обвиняли интеллигентов. Они, видишь ли, рассуждали о Канте и Гегеле и замечали, что чиновники воруют, а генералы бездарны. И пока интеллигенты преподавали в университетах и лечили больных, а их сыновья воевали и погибали на фронтах Первой мировой, обиженные жизнью недоучки сбились в банду и захватили власть в стране. Эти не стали рассуждать, а принялись расстреливать. А потом пересажали в лагеря преподавателей, врачей, офицеров и священников. Убить-то они их убили, но свою ненависть этим не убавили, но лишь распалили. Навесили кличку "тухлый интеллигент" уже не на тех, кто был действительно интеллигентом - таких оставалось слишком мало, а на тех, кто хоть отдаленно, хоть чуть-чуть походил на ненавистное племя. И так - все семьдесят лет. Уже и режим рухнул, а ненависть тот режим пережила. Теперь нынешняя братва исходит ненавистью к тухлому интеллигенту, свалив на него ответственность за все беды. Недаром Цезарь заявлял, что он хорошо знает, как удобно перекладывать вину на умерших. И потому задним числом интеллигентов приравняли к революционерам и повесили на убитых все преступления большевиков. Тухлые интеллигенты не говорили: "Ты не прав", но лишь: "Я с вами не согласен". Представляешь, каково услышать такое? Кто-то - и не согласен? Баз криво усмехнулся:
     - Я тоже знаю историю, Стен. И отвечу тебе цитатой из той же восьмой книги "Галльской войны": "Никто не имеет такого влияния, чтобы против воли князей при противодействии сената и сопротивлении всех порядочных граждан, опираясь только на надежную толпу черни, быть в состоянии вызвать войну и вести ее". Так вот, большевики как раз и сумели. Всю страну обули. Каково?!
     Стен покачал головой и рассмеялся.
     - Смеешься? - удивился Баз.
     - Конечно. Ведь у ненавидимых интеллигентов украли их нелепый вопрос: "Кто виноват?". Если подумать - вопрос дурацкий. И предполагает дурацкий ответ. Зачем искать виноватых? Вопрос-то ведь на самом деле другой: почему так получилось и что сделать, чтобы во второй раз не наступить на грабли. В этом случае ответы: "Не изучать Гегеля и Канта" или "Не воспарять душой, когда вокруг идет большой грабеж" покажутся по крайней мере смешными.
     Наконец свернули на узкую, похожую скорее на тропинку дорогу. Деревья по сторонам стояли вековые. Дорога была не прорублена, а прочерчена водой - так, как чертил Роман ограду вокруг мнимого Беловодья. И мосток через речку тоже был волшебный, ненастоящий. Стеклянная дорога в дремучем лесу.
     Выходило, что город мечты близко. Город счастья, где возможно все... А что, если они персекут ограду Беловодья и Надя очнется? Сердце колдуна заколотилось как сумасшедшее. Он уже верил в подобное чудо... Всеми силами колдовской своей души верил.
     Границу Беловодья они почувствовали метров за триста, Стен тут же сбавил скорость.
     - Скоро первая ограда, - предупредил он. - Тебе, как я понимаю, Роман, ожерелье не Гамаюнов сделал. У Юла - тобой даровано. Вам надо настроить ожерелья на границу, иначе не пройти. Особенно второй круг.
     - Но вы через мои ограды шагали беспрепятственно, - напомнил господин Вернон.
     - Там другое.
     Когда они подъехали метров на пятьдесят, ожерелье на шее у водного колдуна дернулось, будто живое, и начало вибрировать. Роман попытался успокоить водную нить, мысленно погладил ее, как ребенка гладят по голове. Ожерелье утихло, нить перестала дрожать. Первую стену миновали почти незаметно, лишь на миг у колдуна возникла боль в горле, но тут же прошла. Роман глянул на Юла. Тот, казалось, ничего не почувствовал. Почему, господин Вернон не понял.
     За первой оградой шла все та же белая дорога. Только здесь она казалась залитой водой и блестела. А вокруг стоял еловый бор, на мохнатых ветвях клочьями висел туман. Теперь джип катился медленно. Роман ощущал слабое сопротивление, как если бы невидимый противник уперся ему рукой в грудь и давил, но несильно. А навстречу им уже придвигалась вторая стена - она блестела, будто мокрое от дождя стекло, и за этим стеклом проглядывало нечто, едва различимое, - блеск золотого, синего, оранжевого и яркая, слишком яркая для осеннего времени зелень.
     - Что это?! - Роман указал в сторону.
     Слева от дороги, прорезая молоко тумана, виднелась черная полоса - будто в небо уходил недвижный столб черного дыма. Но это был не дым - что-то другое. Роман смотрел и ощущал тревогу, от которой все внутри цепенело.
     Стен пригнулся, глянул в боковое стекло, но ничего не сказал. Но колдун заметил, как пальцы Алексея с силой стиснули руль, костяшки побелели.
     Вторая граница оказалась куда прочнее первой. Джип вломился в нее, и сверху с шорохом посыпались льдистые осколки. Усилием воли колдун отталкивал их от себя, раскидывал по сторонам и отчетливо слышал за спиной мелодичный звон разбиваемых стекол. Дважды он все же не успел увернуться и почувствовал вполне ощутимую боль - будто лезвием полоснули по руке и плечу. Но следов не осталось.
     Джип затормозил. Они остановились внутри - в Беловодье.
     - Все не так уж и страшно, - засмеялся Юл.
     Роман посмотрел на Надю, что покоилась у него на коленях. Ее лицо было по-прежнему подернуто льдом, глаза раскрыты, зрачки неподвижны. Чуда не произошло.
     Путники стали вылезать из машины. Последним выпрыгнул Роман. Выпрыгнул и оторопел. Он был уверен, что увидит крохотное пространство, сдавленное тесным обручем, жалкое озерцо, бережок, коттеджи - воплощение простенькой мечты, некое подобие того, что он создал сам в лесу с помощью Юла, - то, что видели снаружи люди Колодина. Но здесь был иной размах, и все было иное.
     Джип стоял на дороге. А дорога лежала на поверхности озера. Именно так - белые плиты покоились поверх воды с небольшими зазорами, и меж ними протекали тонкие струйки. Внутри круга было только огромное светлое озеро. И в центре прямо из воды поднималась белая церковка. В глубине, под толщей воды, горели негасимые свечи и угадывались крыши затонувших хоромин. Вода в озере была гораздо светлее неба, чего, вообще говоря, в природе не бывает. Над водой чернели отдельно стоящие вековые ели. А по воде, переплетаясь и вновь расходясь, пролегали тропинки из белого камня. Каждый камень лежал отдельно от другого. Тропинки сплетались с дорогой и убегали вдаль, заканчивая свой бег у крыльца какого-нибудь дома, или приводили к кольцевым парапетам из белого плавучего камня. Одно такое кольцо шло вдоль наружной стены Беловодья, второе окружало водный круг в центре. Дома поднимались из воды. Не в том смысле, что из воды выныривали, а в том, что сами были частью светлых вод. Они то погружались вглубь, то вновь поднимались. Контуры стен, наличники, ставни, черепица на крышах в флюгера над крышами - все менялось, и только глаз начинал привыкать к облику, как являлись уже другие очертания, чтобы через несколько мгновений сделаться прежними. Впрочем, в этом прежнем непременно проглядывало что-нибудь особенное, новое. Так валы, бегущие к берегу, повторяются раз за разом, но все время иные. Оттенки голубого, зеленого, серебристого, нигде ничего яркого, кричащего - колорит почти тернеровского пейзажа. Но порой вспыхивало ослепительно белое, как блеск лунной дорожки на воде. Тем чернее казались ели на фоне светлой воды.
     Роман обо всем позабыл - он переводил взгляд с одного дома на другой, еще ничего не понимая и даже не пытаясь понять, но лишь пораженный до глубины души.
     Он слышал, как рядом всхлипывает Лена, повторяя как заведенная:
     - Невозможно, такое невозможно...