х кормить, а что с ними там делают по-
том, меня не касается.
   - Ну их к черту! - говорит Тони. - Поедем домой, Свен.
   - Когда у них обед? - спрашиваю я.
   - А вот сейчас буду звонить.
   Раздается звук колокола. Мартышки прекращают свою возню и припадают к
решеткам.
   Я почему-то испытываю невольное волнение.
   Открываются массивные двери, и из дома выходят пять горилл.
   Мартышки в клетках начинают бесноваться. Они вопят, размахивают рука-
ми, плюют сквозь прутья.
   Гориллы идут медленным шагом, высокомерные, в ярких  халатах,  слегка
раскачиваясь на ходу. Они чем-то удивительно походят на Лоя.
   Рядом с нами истошным голосом вопит маленькая обезьянка  с  детенышем
на руках. Она судорожно закрывает ему ладошкой глаза, но сама  не  может
оторвать взгляда от приближающейся процессии.
   Шум становится невыносимым.
   Тони зажимает уши и отворачивается. Его начинает рвать.
   Гориллы проходят мимо, не удостаивая нас  даже  поворотом  головы,  и
скрываются в маленьком домике, расположенном в конце двора.
   - Все! - говорит сторож. - Через час они пойдут обратно; если хотите,
можете подождать.
   Я подхожу к одной из клеток.
   В глазах маленькой мартышки - тоска и немой вопрос, на который  я  не
могу ответить сам.
   - Бедная девочка! - говорю я. - Тебе тоже не хочется быть хуже  своих
сородичей.
   Она доверчиво протягивает мне лапку.  Я  наклоняюсь  и  целую  тонкие
изящные пальчики.
   Тони трогает меня за рукав.
   - Пойдемте, Свен. Есть предел всему, даже... здравому смыслу.
   Назад мы идем уставшие и злые. Тони что-то насвистывает сквозь  зубы.
Это меня раздражает.
   У поворота на главную аллею стоит обнявшаяся парочка. Я их сразу  уз-
наю. - Снимите шляпу, Свен, - высокопарно произносит Тони. - Сегодня  мы
присутствуем при величайшем эксперименте, кладущем  начало  расширенному
воспроизводству лопоухих.
   Я поворачиваюсь и что есть силы бью кулаком в его ухмыляющийся рот.
   - Вы идеалист, Свен, - говорит Тони, вытирая ладонью кровь с губы.  -
Неисправимый идеалист. И ударить-то по-настоящему не умеете. Бить  нужно
насмерть. Писатель!
   Я приближаюсь к ним, сжав кулаки и проклиная себя за то, что  у  меня
никогда не хватит духа поднять руку на женщину. Тони идет сзади, я слышу
его дыхание у себя за спиной.
   Первой нас замечает Лилли. У нее пьяные, счастливые глаза.
   - Поздравьте нас, мальчики, - говорит она. -  Все  получается  просто
великолепно! И гороскоп изумительный!
   Мы молчим. Лой берет ее под руку, Лилли оборачивается к Тони:
   - Я вернусь через десять  дней.  Пожалуйста,  не  напивайся  до  бес-
чувствия.
   Мы оба глядим им вслед. Когда они доходят до поворота, Тони говорит:
   - Поедем ко мне. У меня есть спирт, полная бутылка спирта.

                                 * * *

   Проходит всего три дня, но мне кажется, что мы постарели за это время
на десяток лет.
   Я улетаю. Тони меня провожает.
   - Вот письмо к Торну, - говорит он, протягивая мне конверт. -  Думаю,
что Тори не откажется вас взять. Ему вечно не хватает людей. Ведь архео-
логия не входит в список официально признанных наук. Приходится рыть ло-
патами.
   - Спасибо, Тони! - говорю я. - По правде сказать, мне совершенно нап-
левать, чем они там роют. Меня интересует совсем другое.
   - Чепуха все это, - говорит Тони, - Двадцатый век.  Не  понимаю,  что
может вас интересовать там.
   - Не знаю. Мне хочется вернуться в прошлое. Понять, где и когда  была
допущена роковая ошибка. Может быть, я напишу исторический роман.
   - Не напишете, - усмехается он, - ведь сами знаете, что не напишете.
   Я смотрю на часы. Пора!
   - Прощайте, Тони!
   - Подождите, Свен! - Он обнимает меня и неловко чмокает в щеку.
   Я поднимаюсь по трапу. Тони смотрит на меня снизу вверх.
   - Скорее возвращайся, Свен!
   - Я вернусь! - кричу я, но шум мотора заглушает мои слова. -  Вернусь
месяцев через шесть!
   Ошибаюсь я ровно на год...

                                 * * *

   Стоит мне снова переступить порог моего дома, как у  меня  появляется
такое ощущение, будто этих полутора лет просто не существовало.  В  мире
все идет по-старому.
   Первым делом я звоню Тони.
   - Здравствуйте, Свен! - говорит он. - Очень рад, что вы уже в городе.
   - Не могу сказать того же о себе, - отвечаю я. - Ну как вы живете?
   Тони мнется.
   - Послушайте, Свен, - говорит он после небольшой паузы, -  вы  сейчас
где?
   - Дома.
   - Можно, я к вам приеду?
   - Ну конечно. Тони!
   Через десять минут раздается звонок в дверь.
   - А вы молодцом, Свен, - говорит он, усаживаясь в кресло. - Вас прос-
то не узнать!
   - Похудел на десять килограммов, - хвастаю я.
   - Ну что ж, могу только позавидовать. Как там Тори?
   - Молодчина Тори! И ребята у него отличные!
   - Будете писать?
   - Вероятно. Нужно еще о многом подумать.
   - Так...
   Мне хочется разузнать о Лилли, но вместо этого я задаю дурацкий  воп-
рос:
   - Как ваши тараканы?
   Лицо Тони расплывается в улыбке.
   - У меня теперь их целая конюшня. Некоторые экземпляры просто велико-
лепны!
   Почему-то мы оба чувствуем себя очень неловко.
   - Жаль, что у меня нечего выпить, - говорю я, - но в экспедиции...
   - Я не пью, - перебивает Тони, - бросил.
   - Вот не ожидал! Вы что, больны?
   - Видите ли, Свен, - говорит он, глядя в пол, -  за  ваше  отсутствие
произошло много событий... У Лилли ребенок.
   - Ну что ж, - говорю я, - она этого хотела. Надеюсь, теперь ее често-
любие удовлетворено?
   Он хмурится:
   - Не знаю, как вам лучше объяснить. Вы помните, был гороскоп.
   - Еще бы!
   - Так вот... по гороскопу все получалось очень  здорово.  Должен  был
родиться мальчик с какими-то необыкновенными способностями.
   - Ну?
   -  Родилась  девочка...  идиотка...  кроме  того...  с...  физическим
уродством.
   У меня такое чувство, будто мне на голову обрушился потолок.
   - Боже! - растерянно шепчу я. - Несчастная Ли! Что же теперь  будет?!
Как все это могло произойти?!
   Тони пожимает плечами:
   - Понятия не имею. Может быть, вообще генетические гороскопы сплошная
чушь, а может, дело в стимуляторах. Они ведь там, в Центре, жрут  всякие
стимуляторы мозговой деятельности лошадиными дозами.
   Я все еще не могу прийти в себя:
   - А что же Ли? Представляю себе, каково это ей!
   - Вы ведь знаете, Лилли не терпит, когда ее жалеют. Она очень  нежная
мать.
   - А Лой? Он у вас бывает?
   - Редко. Работает как одержимый. У него там что-то не ладится,  и  он
совершенно обезумел, сутками не ложится спать.
   - Скажите, Тони, - спрашиваю я, - как вы думаете, можно мне  повидать
Лилли?
   - Можно, - отвечает он, - я за этим и приехал,  только  мне  хотелось
раньше обо всем вас предупредить.

                                 * * *

   - Здравствуй, Свен! - говорит Лилли, - Вот ты и вернулся.
   Она очень мало изменилась, только немного осунулась.
   - Да, - говорю я, - вернулся.
   - Как ты съездил?
   - Хорошо.
   - Будешь что-нибудь писать?
   - Вероятно, буду.
   Молчание.
   - Может быть, вспомним старое, сыграем? - говорит Тони.  -  Смотрите,
какие красавцы! Все как на подбор!
   - Спасибо, - отвечаю я, - что-то не хочется. В следующий раз.
   - Убери своих тараканов, - говорит Ли, - видеть их не могу!
   Только теперь я замечаю, какое у нее усталое лицо.
   Из соседней комнаты доносятся какие-то мяукающие звуки. Лилли вскаки-
вает. Я тоже делаю невольное движение. Она оборачивается в мою  сторону.
В ее глазах бешенство и ненависть.
   - Сиди, подлец! - кричит она мне.
   Я снова сажусь.
   Ее гнев быстро гаснет.
   - Ладно, - говорит она, - все равно, пойдем!
   - Может, не стоит. Ли? - тихо спрашиваю я.
   - Согрей молоко, - обращается она к Тони. - Идем, Свен.
   В кроватке - крохотное, сморщенное личико. Широко открытые глаза  по-
дернуты мутной голубоватой пленкой.
   - Смотри! - Она поднимает одеяло, и мне становится дурно.
   - Ну вот, - говорит Лилли, - теперь ты все знаешь.
   Пока она меняет пеленки, я стараюсь глядеть в другую сторону.
   - Пойдем, - говорит Лилли, - Тони ее покормит.
   Я беру ее за руку:
   - Лилли!
   - Перестань! - Она резко выдергивает свою руку из моей. - Бога  ради,
перестань! Неужели тебе еще мало?
   Мы возвращались в гостиную.
   - Ты знаешь, - говорит Лилли, - я бы, наверное, сошла с ума, если  бы
не Тони. Он о нас очень заботится.
   Я сижу и думаю о том, что я действительно подлец. Ведь все могло быть
иначе, если б тогда...
   Возвращается Тони.
   - Она уснула, - говорит он.
   Лилли кивает головой.
   Нам не о чем говорить. Вероятно, потому, что все мы думаем об одном и
том же.
   - Ну как ты съездил? - снова спрашивает Лилли.
   - Хорошо, - отвечаю я. - Было очень интересно.
   - Будешь что-нибудь писать?
   - Вероятно, буду.
   Лилли щиплет обивку кресла. Она поминутно к чемуто прислушивается.  Я
чувствую, что мое присутствие ее тяготит, но у меня нет сил встать и уй-
ти.
   Я не свожу глаз с ее лица и вижу, как оно внезапно бледнеет.
   - Пой?!
   Я оборачиваюсь к двери. Там стоит Лой. Кажется, он пьян. На нем гряз-
ная рубашка, расстегнутая до пояса, ноги облачены в стоптанные комнатные
туфли. Рот ощерен в бессмысленной улыбке, по подбородку  стекает  тонкая
струйка слюны.
   - Что случилось, Лой?!
   Лой хохочет. Жирный живот колышется  в  такт  под  впалой,  волосатой
грудью.
   - Потеха!
   Он подходит к дивану и валится на него ничком. Спазмы смеха перемежа-
ются с судорожными всхлипываниями.
   - Потеха!... Макс... за неделю... за одну неделю он сделал  все,  над
чем я, дурак, зря бился пять лет... В Центре такое веселье. Обезьяна!
   Мне страшно. Вероятно, это тот страх, который заставляет крысу бежать
с тонущего корабля: Я слышу треск ломающейся обшивки. Бежать!
   - Лой! - Лилли кладет руку на его вздрагивающий от  рыданий  затылок.
Первый раз слышу в ее голосе настоящую нежность. - Не надо, Лой,  нельзя
так отчаиваться, ведь всегда остаются...
   - Тараканы! - кричит Тони. - Остаются тараканы! Делайте ваши  ставки,
господа!

                                 Побег

   - Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!
   Нехитрое приспособление - доска, две веревки, и вот уже тяжелая глыба
породы погружена в тележку.
   - Пошел!
   Груз не больше обычного, но маленький человечек в  полосатой  одежде,
навалившийся грудью на перекладину тележки, не может сдвинуть ее с  мес-
та.
   - Пошел!
   Один из арестантов пытается помочь плечом. Поздно! Подходит надсмотр-
щик.
   - Что случилось?
   - Ничего.
   - Давай, пошел!
   Человечек снова пытается рывком сдвинуть груз. Тщетно. От непосильно-
го напряжения у него начинается кашель. Он прикрывает рот рукой.
   Надсмотрщик молча ждет, пока пройдет приступ.
   - Покажи руку.
   Протянутая ладонь в крови.
   - Так... Повернись.
   На спине арестантской куртки - клеймо, надсмотрщик срисовывает его  в
блокнот.
   - К врачу!
   Другой заключенный занимает место больного.
   - Пошел! - Это относится в равной мере к обоим - к тому,  кто  отныне
будет возить тележку, и к тому, кто больше на это не способен.
   Тележка трогается с места.
   - Простите, начальник, нельзя ли...
   - Я сказал, к врачу!
   Он глядит на удаляющуюся сгорбленную спину и еще раз проверяет запись
в блокноте: "ДО 15/13264". Что ж, все понятно. Треугольник-дезертирство,
квадрат - пожизненное заключение, пятнадцатый барак, заключенный тринад-
цать тысяч двести шестьдесят  четыре. Пожизненное  заключение.  Все пра-
вильно, только для этого вот, видно, оно уже приходит к концу. Хлопковые
поля.
   - Раз, два, взяли!

                                 * * *

   Сверкающий полированный металл, стекло, рассеянный свет  люминесцент-
ных ламп, какая-то особая, чувствующаяся на ощупь стерильная чистота.
   Серые, чуть усталые глаза человека в белом халате внимательно  глядят
из-за толстых стекол очков. Здесь, в подземных лагерях Медены, очень це-
нится человеческая жизнь. Еще бы! Каждый заключенный, прежде чем его ду-
ша предстанет перед высшим трибуналом, должен искупить свою  вину  перед
теми, кто в далеких глубинах космоса ведет небывалую в истории битву  за
гегемонию родной планеты. Родине нужен уран. На каждого заключенного да-
но задание, поэтому его жизнь котируется наравне с драгоценной рудой.  К
сожалению, тут такой случай...
   - Одевайся!
   Худые длинные руки торопливо натягивают куртку на костлявое тело.
   - Стань сюда!
   Легкий нажим на педаль, и сакраментальное клеймо перечеркнуто красным
крестом. Отныне заключенный "ДО 15/13264", вновь может именоваться Арпом
Зумби.  Естественное  проявление  гуманности  по  отношению  к тем, кому
предстоит труд на хлопковых полях.
   Хлопковые поля. О них никто толком ничего не знает, кроме  того,  что
оттуда не возвращаются. Ходят слухи, что в знойном, лишенном влаги  кли-
мате человеческое тело за двадцать дней превращается  в  сухой  хворост,
отличное топливо для печей крематория.
   - Вот освобождение от работы. Иди.
   Арп Зумби предъявляет освобождение часовому у дверей  барака,  и  его
охватывает привычный запах карболки. Барак похож на  общественную  убор-
ную. Густой запах карболки и кафель. Однообразие белых  стен  нарушается
только большим плакатом: "За побег - смерть под пыткой". Еще одно свиде-
тельство того, как здесь ценится человеческая жизнь; отнимать  ее  нужно
тоже с наибольшим эффектом.
   У одной из стен нечто вроде огромных сот - спальные  места,  разгоро-
женные на отдельные ячейки. Удобно и гигиенично. На белом пластике видно
малейшее пятнышко. Ячейки же не для комфорта. Тут каторга, а не  санато-
рий, как любит говорить голос, который проводит ежедневную психологичес-
кую зарядку. Деление на соты исключает возможность общаться между  собой
ночью, когда бдительность охраны несколько ослабевает.
   Днем находиться на спальных местах запрещено, и  Арп  Зумби  коротает
день на скамье. Он думает о хлопковых полях. Обыкновенно транспорт  туда
комплектуется раз в две недели. Он забирает заключенных из всех лагерей.
Через два дня после этого сюда привозят  новеньких.  Кажется,  последний
раз это было дней пять назад, когда рядом со спальным местом  Арпа  поя-
вился этот странный тип. Какой-то чокнутый. Вчера за обедом  отдал  Арпу
половину своего хлеба. "На, - говорит, - а то скоро штаны будешь  терять
на ходу". Ну и чудило! Отдать свой хлеб, такого еще Арпу не  приходилось
слышать. Наверное, ненормальный. Вечером что-то напевает перед сном. То-
же, нашел место где петь.
   Мысли Арпа вновь возвращаются к хлопковым полям. Он понимает, что это
конец, но почему-то мало огорчен. За десять лет работы в рудниках привы-
каешь к смерти. И все же его интересует, как там, на хлопковых полях.
   За все время заключения первый день без работы. Вероятно, поэтому  он
так тянется. Арп с удовольствием бы лег и уснул, но это невозможно, даже
с бумажкой об освобождении от работы. Здесь каторга, а не санаторий.
   Возвращаются с работы товарищи Арпа, и к запаху карболки примешивает-
ся сладковатый запах дезактивационной жидкости. Каждый, кто  работает  с
урановой рудой, принимает профилактический душ. Одно из мероприятий, по-
вышающих среднюю продолжительность жизни заключенных.
   Арп занимает свое место в колонне и отправляется на обед.
   Завтрак и обед - такое время, когда охрана сквозь пальцы  смотрит  на
нарушение запрета разговаривать. С набитым ртом много не наговоришь.
   Арп молча съедает свою порцию и ждет команды встать.
   - На! - Опять этот чокнутый предлагает полпайки.
   - Не хочу!
   Раздается команда строиться. Только теперь Арп замечает, что все  пя-
лят на него глаза. Вероятно, из-за красного креста  на  спине.  Покойник
всегда вызывает любопытство.
   - А ну, живей!
   Это относится к соседу Арна. Его ряд уже построился, а он вс„ еще си-
дит за столом. Они с Арпом встают одновременно, и, направляясь  на  свое
место, Арп слышит еле уловимый шепот:
   - Есть возможность бежать.
   Арп делает вид, что не расслышал. В лагере полно стукачей, и ему сов-
сем не нравится смерть под пыткой. Уж лучше хлопковые поля.

                                 * * *

   Голос то поднимается до крика, от которого ломит виски, то опускается
до еле слышного шепота, заставляющего невольно напрягать слух. Он льется
из динамика, укрепленного в изголовье лежанки. Вечерняя  психологическая
зарядка.
   Знакомый до отвращения баритон разъясняет заключенным всю глубину  их
падения. От этого голоса не уйдешь и не спрячешься. Его не удается  поп-
росту исключить из сознания, как окрики надсмотрщиков. Кажется, уже уда-
лось начать думать о чем-то совсем ином, чем лагерная жизнь, и вдруг не-
ожиданное изменение громкости вновь напрягает внимание. И так три  раза:
вечером перед сном, ночью сквозь сон и утром за пять минут  до  побудки.
Три раза, потому что здесь каторга, а не санаторий.
   Арп лежит, закрыв глаза, и старается думать о хлопковых полях. Заряд-
ка уже кончилась, но ему мешает  ритмичное  постукивание  в  перегородку
между ячейками. Опять этот псих.
   - Ну чего тебе?! - Произносит он сквозь сложенные трубкой руки,  при-
жатые к перегородке.
   - Выйди в уборную.
   Арп сам не понимает, что заставляет его спуститься вниз и направиться
к арке, откуда слышится звук льющейся воды.
   В уборной жарко, ровно настолько, чтобы нельзя было  высидеть  больше
двух минут. С него сходит семь потов раньше, чем появляется новенький.
   - Хочешь бежать?
   - Пошел ты...
   Арп Зумби - стреляная птица, знает все повадки стукачей.
   - Не бойся, - снова торопливо шепчет тот. - Я тут от  Комитета  Осво-
бождения. Завтра мы пытаемся вывезти и переправить в надежное место пер-
вую партию. Ты ничего не теряешь. Вам дадут яд. Если побег не удастся...
   - Ну?
   - Примешь яд. Это же лучше, чем смерть на хлопковых полях. Согласен?
   Неожиданно для самого себя Арп кивает головой.
   - Инструкции получишь утром, в хлебе. Будь осторожен.
   Арп снова кивает головой и выходит.
   Первый раз за десять лет он настолько погружен в мечты, что пропуска-
ет мимо ушей вторую и третью зарядки.

                                 * * *

   Арп Зумби последним стоит в очереди за завтраком. Теперь его место  в
конце хвоста. Всякий, кто освобожден от работы, получает еду позже всех.
   Верзила-уголовник, раздающий похлебку, внимательно смотрит на Арпа и,
слегка ухмыльнувшись, бросает ему кусок хлеба, лежавший отдельно от дру-
гих.
   Расправляясь с похлебкой, Арп осторожно крошит хлеб. Есть! Он  прячет
за щеку маленький комочек бумаги.
   Теперь нужно дождаться, пока колонна уйдет на работу.
   Команда встать. Арп выходит из столовой в конце колонны и,  дойдя  до
поперечной галереи, поворачивает влево. Остальные идут прямо.
   Здесь, за поворотом, Арп в относительной безопасности.  Дневальные  -
на уборке бараков, для смены караула еще рано.
   Инструкция очень лаконична. Арп читает ее три раза и, убедившись, что
все запомнил, вновь комкает бумажку и глотает ее.
   Теперь, когда нужно действовать, его охватывает страх.
   Он колеблется. Смерть на хлопковых полях кажется желанной по  сравне-
нию с угрозой пытки.
   "Яд!"
   Воспоминание о яде сразу успокаивает. В конце концов,  действительно,
что он теряет?!
   Страх, противный, липкий, тягучий  страх  приходит  вновь,  когда  он
предъявляет удостоверение об освобождении от работы часовому на  границе
зоны.
   - Куда?
   - К врачу.
   - Иди!
   Арпу кажется, что его ноги сделаны из ваты. Он медленно бредет по га-
лерее, ощущая спиной опасность. Сейчас раздастся окрик и за ним автомат-
ная очередь. Стреляют в этих случаях по ногам. За побег смерть под  пыт-
кой. Нельзя лишать заключенных такого назидательного зрелища, здесь  ка-
торга, а не санаторий.
   Поворот!
   Арп поворачивает за угол и прислоняется к стене. Он слышит удары сво-
его сердца. Ему кажется, что сейчас он  выблюет  этот  трепещущий  комок
вместе с г