есть? - спросил он, возвращая мне паспорт.
    - Что за справка?
    - Насчет прививки. Без справки не велено пускать. Сам Алексей
Николаевич распорядился.
    - Не знаю, о какой прививке вы говорите, - сказал я. - Мне выдали
пропуск на базе без всякой справки.
    - Без справки не пущу.
    - Хорошо, - сказал я, - у вас есть телефон?
    - Есть.
    - Соедините меня с Арсеньевым.
    - Нету их. С утра уехали с Максимовым в город.
    - А кто его замещает?
    - Никто не замещает. Одна барышня осталась.
    - Какая барышня?
    - Известно, какая. Беата!
    Я сел на топчан.
    - Что же мне делать?
    Вахтер пожал плечами.
    - Без справки пропустить не могу. Ждите Алексея Николаевича.
    Минут десять прошло в молчании.
    - На базу от вас можно позвонить?
    - С территории можно, а отсюда нельзя.
    - Арсеньев когда должен вернуться?
    - Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не
докладывается.
    Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива:
добравшись с таким трудом до цели, просидеть всю ночь в проходной!
    - А этой барышне можно позвонить?
    - Звоните, - сказал он, указывая на полевой телефон в углу.
    Я покрутил рукоятку и снял трубку.
    - Слушаю.
    - Здравствуйте, - сказал я. - Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны
были предупредить о моем приезде.
    - А-а-а. Вы в проходной?
    - Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой-то прививке.
    - Разве вам ее не сделали на базе?
    - Нет.
    - Ну, хорошо, - сказала она после долгой паузы, - сейчас я к вам выйду.
    Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом
на плечи пальто. В левой руке она несла брезентовую сумку с красным
крестом. Забинтованная правая рука была подвешена к шее на темной повязке.
    - Здравствуйте, - сказала она, кладя сумку на стол. - Меня зовут Беата.
    - Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее
положение. Никто мне не сказал, что требуется прививка.
    - Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.
    - Что же делать?
    - У меня есть ампулы и шприц. Только... - она посмотрела на свою руку,
- придется вам уж как-нибудь самому.
    Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из
чайника воды и приступила к стерилизации иглы.
    Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.
    - Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?
    - Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, - обратилась
она к вахтеру, - если он полежит тут у вас?
    - Пускай лежит.
    Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя,
барабанившему по крыше. После укола болела и чесалась рука. Вахтер курил
одну самокрутку за другой. От табачного дыма и тепла чугунной печурки, на
которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски и
затылок. Кажется, у меня начинался жар.
    - Поешьте грибного супа, - сказал вахтер, ставя на стол котелок.
    - Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.

*    *    *
    Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку
и метнулся в проходную.
    Через открытую дверь я увидел высокую, широкоплечую фигуру в плаще с
капюшоном.
    Вернулся вахтер.
    - Алексей Николаевич приехали.
    Вскоре в проходной появилась Беата.
    - Пойдемте, - сказала она, - я вас проведу к Арсеньеву.
    Мы поднялись по лестнице во второй этаж.
    Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и
частями каких-то аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к
двери, обитой черной клеенкой.
    - Вот здесь.
    В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и
пил чай. Перед ним красовался большой, начищенный до блеска самовар.
    - Это Шеманский, - сказала Беата. - Он приехал вечером.
    - И что же?
    Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.
    - Мне говорил Лабковский...
    - Я вас сюда не приглашал, - перебил он меня, - и мне совершенно не
интересно, что вам говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.
    - Вот разрешение комитета.
    Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.
    - Комитета, комитета! - Его лицо покрылось красными пятнами. - А что
они там понимают, в вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а
потом давали бы разрешение всяким...
    - Алексей Николаевич!
    - Ладно, - Арсеньев виновато взглянул на Беату, - садитесь пить чай,
переночуете у нас, а утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.
    Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и
придвинула тарелку с печеньем.
    - Послушайте, Шеманский, - в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне
показалось, даже заискивающие нотки, - я хорошо знал вашу жену. Понимаю
чувства, которые вами руководят. Но в зоне вам делать нечего. Не так там...
- он на мгновение запнулся, - не так там все просто.
    - Поймите, - сказал я, стараясь сохранять спокойствие, - что мне...
    - А почему вы не хотите понять, - перебил он меня, - что ваше
присутствие здесь никому не нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить,
что же там произошло, и вот является человек, который... Впрочем, все это
пустые разговоры, - махнул он рукой, - не пущу, и все тут! Можете
жаловаться на меня в комитет.
    - Я отсюда не уеду, не побывав там.
    Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.
    Беата кинула на меня сочувственный взгляд.
    Мое волнение привело Арсеньева в ярость.
    - А кто вы такой?! - загремел он, ударив кулаком по столу. - Может, вы
физик и объясните, почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы
- биолог, разбирающийся в этих, как их, дендритах и светлячках с
температурой в триста градусов? Да, кто вы такой, кроме того, что муж
Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?
    - Я... лингвист...
    - Лингвист! - захохотал он. - Вы только подумайте! Лингвист! Нет, -
сказал он, неожиданно переходя на серьезный тон, - к счастью, лингвист пока
не требуется.
    Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.
    - В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам,
где можно переночевать. Спокойной ночи!
    Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим
взглядом и вышел.
    Несколько минут мы сидели молча.
    - Скажите, - нерешительно спросила Беата, - вы... очень любили Марию
Алексеевну?
    - Очень.
    - Тогда... действительно, вам лучше туда не ходить.
    - Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно
говоря, я меньше всего ожидал такого приема.
    Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чай.
    - Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже не легко. Вчера он
опять получил нагоняй в комитете.
    - За что?
    - За все, по совокупности. Неделю назад отправили в город Люшина со
смертельной дозой радиации, а тут я еще со своей рукой. Арсеньева, с одной
стороны, обвиняют в медлительности, а с другой - в пренебрежении
опасностью, связанной с работой в зоне. Ну, я-то, допустим, сама виновата,
а Люшин? Разве кто-нибудь мог предполагать, что там такие виды излучения,
которые не задерживаются скафандрами? Теперь нужно переделывать скафандры
под электростатические ловушки, но нет батарей. С ними какая-то задержка. В
дополнение ко всему еще вы.
    - Но я все-таки не понимаю, почему вы считаете, что мне туда лучше не
ходить. Если речь идет об опасности, то...
    Беата неожиданно положила свою ладонь на мою руку.
    - Не надо, - сказала она, глядя мне в глаза. - Пожалуйста, не надо об
этом говорить. Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Пойдемте, я покажу вам
вашу комнату. Вот только... - замялась она, - постельного белья не
найдется.
    - Не важно, - сказал я, - обойдусь и без белья.
    Она провела меня по коридору и открыла одну из многочисленных дверей. В
пустой комнате стояла кушетка, какие обычно бывают в кабинетах врачей.
    - Вот здесь. К сожалению, больше ничего нет.
    - Спасибо, - сказал я, - спокойной ночи!
    - Спокойной ночи! - ответила она. - Как хорошо было бы для всех, если
бы вы утром уехали!

*    *    *
    Ворочаясь на неудобной кушетке, я снова перебирал в памяти события
прошедшего дня.
    Мне не в чем было упрекнуть работников комитета, хотя разрешение я
получил только после длительных и настойчивых просьб. Во всяком случае, там
все были со мной вежливы.
    Хотя в грубости Арсеньева чувствовалось что-то нарочитое, у меня не
возникало сомнений, что он приложит все усилия, чтобы вернуть меня в город.
По-видимому, у него были какие-то причины не допускать меня к месту аварии.
Самое странное было то, что он все равно ничего от меня не мог скрыть. Я
читал все, что печаталось в официальных отчетах, и внимательно следил за
дискуссией в журналах. Значит, в зоне было что-то, что не фигурировало в
его донесениях, и он боялся, что я об этом узнаю. Мне вспомнился взгляд,
который бросил на меня Арсеньев, выходя из комнаты. Так смотрит врач на
больного, приговоренного к смерти, но еще не подозревающего об этом.
    И что могла означать последняя фраза, оброненная Беатой? Почему для
всех было бы лучше, чтобы я уехал? Если к этому и есть какие-то причины, то
отчего мне прямо о них не сказать, хотя бы из уважения к памяти Марии?
Нельзя же меня считать совершенно посторонним человеком!
Я уснул с твердым намерением не уезжать отсюда, не добившись посещения
зоны.
    Когда я проснулся, было уже светло. Мне не хотелось откладывать
разговор с Арсеньевым и, кое-как приведя себя в порядок, я вышел в коридор.
    - Как вы спали?
    Я не сразу узнал в мальчишеской фигуре, облаченной в мешковатый
комбинезон, мою вчерашнюю знакомую.
    - Спасибо, наверно, хорошо. Скажите, где я могу видеть Арсеньева?
    - Он уехал в город, будет не раньше обеда.
    - И вернется таким же злым, как вчера?
    Беата рассмеялась, обнажив ослепительные зубы безукоризненной формы.
Вечером я не заметил, что она такая красивая.
    - Можете его больше не бояться. На прощанье Арсеньев сказал, что пусть
все решает Максимов. Сейчас я вас с ним познакомлю. Он, наверное, выходит
из себя, ожидая нас завтракать.
    Мы направились в столовую.
    - Знакомьтесь, Юра, - сказала Беата курчавому юноше, пытавшемуся
открыть перочинным ножом банку консервов. - Это Шеманский.
    - Здравствуйте, - ответил он, - может быть, у вас есть консервный нож?
    Ножа у меня не было.
    Завтракали мы молча. Поднимая глаза от тарелки, я каждый раз ловил
устремленный на меня взгляд Максимова.
    Первым заговорил я.
    - Вы бывали в зоне, Юрий...
    - Просто Юра, - ответил он. - Нет, там были только Люшин и Беата, оба
не очень удачно. О зоне я знаю только по их рассказам. Сейчас Арсеньев
запретил работу до переоборудования скафандров.
    - Неужели последствия взрыва...
    - Да никакого взрыва не было, - перебил он меня. - Просто, когда
установка вышла из-под контроля, из нее вырвался поток излучения
невообразимо большой энергии. По-видимому, здесь мы имели дело с
неизвестными до сих пор частицами. Они-то и вызвали вторичную радиацию.
    - Скажите, - спросил я, - они... тогда... очень мучились?
    Максимов бросил быстрый взгляд на потупившуюся Беату.
    - Нет, не думаю, - ответил он каким-то деланно небрежным тоном. -
Вероятно, они перестали существовать как материальные образования за
какие-нибудь миллионные доли секунды. На пути потока не могло остаться
ничего живого.
    - Но Арсеньев говорил о каких-то светлячках.
    Он замялся.
    - Видите ли... ничего... с точки зрения тривиальных представлений о
формах жизни. Однако там было много металла, в котором излучение породило
очень странные явления. Впрочем, об этом вам расскажет Беата лучше, чем я.
Ведь она у нас первый в мире металлобиолог.
    Максимов поднялся из-за стола.
    - Прошу меня извинить. Мне нужно поехать на базу.
    Он подошел ко мне и крепко пожал руку.
    - Так вы все-таки настаиваете?
    - Да, - ответил я.
    - Зачем вам это? - спросил он совсем тихо.
    - Там погибла моя жена... Я не могу...
    - Хорошо, - сказал он, - вы туда попадете.

*    *    *
    - Не знаю, чем вас занять, - сказала Беата. - Пойдемте в библиотеку,
может быть, что-нибудь подберете почитать.
    Мы прошли по коридору и поднялись на третий этаж.
    Книги в библиотеке были свалены на полу. Вероятно, их собирались
вывезти.
    Я подошел к окну.
    - Это там? - спросил я, указывая на гигантское сооружение, напоминавшее
формой бублик.
    - Нет, это ускоритель. Пульт - в конце левого крыла.
    Я посмотрел на ее руку.
    - Результат посещения пульта?
    - Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась
взять одного, но он расплавил перчатку.
    Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.
    - Они металлические? - спросил я.
    - В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический
состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их
состоящими из сложных металлоорганических соединений.
    - Живые?
    Беата задумалась.
    - Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы,
напоминающие дыхание, и восстановительные - на базе реакций фотосинтеза.
Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и
некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это
еще не ясно.
     - А дендриты?
    - Там все гораздо проще. Это - металлоорганические растения. Многое в
механизме обмена веществ у них уже разгадано.
    - Эти светляки летают?
    - Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их
движение очень трудно заметить.
    - Чем занимается сейчас Арсеньев?
    Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.
    - Видите ли, - сказала она после длинной паузы, - Арсеньев человек со
странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город.
Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, - спохватилась она, -
не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена...
    - Замещала его в тот день?
    - Да.
    - Беата, - спросил я, - вы можете совершенно честно сказать, почему
Арсеньев не хочет пускать меня туда?
    - Совершенно честно? - переспросила она, глядя себе под ноги. - Нет,
честно не могу. И, пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!

*    *    *
    За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На
меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в
изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.
    Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному
поведению Арсеньева. Вообще вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой
холодности начинала меня раздражать.
    Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате.
    - Ну, как?
    - Замечательно! - ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого
формулами. - Просто изумительно!
    - Живые? - спросил Арсеньев.
    - Никаких сомнений.
    - Ну что ж, поздравляю.
    Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал.
    - Алексей Николаевич!
    Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.
    - Договаривайтесь обо всем с Максимовым.
    Я снова опустился на стул.
    - Ладно, ладно, - примирительно произнес Максимов, - завтра начнете
помогать мне готовить скафандры.

*    *    *
    Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах
металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в
грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.
    Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь
вспомогательный штат экспедиции находится на базе.
    - Арсеньев, - пояснил он, - не любит, когда кто-нибудь тут
околачивается.
    В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако
в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в
главном корпусе "в готовности номер один", как он выразился.
    Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под
тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении,
Беата не могла сдержать улыбки.
    Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой
двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса
многочисленных приборов, висевших у него на груди.
    Наконец, приготовления были закончены. Максимов проверил поступление
кислорода в шлемы.
    - Готово! - услышал я его голос в наушниках.
    - Пошли! - ответил Арсеньев. - Идите, Шеманский, за мной.
    Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я
пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но
мне это плохо удавалось.
    Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.
    - Вот черт!
    Я поскользнулся и шлепнулся на пол.
    - Ну, что там случилось? - спросил Арсеньев.
    - Ничего.
    - Ничего, так идите!
    Я встал на ноги.
    - Может быть, вернетесь, Шеманский? - раздался в шлеме голос Максимова.
    - Нет.
    Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.
    - Старайтесь не отставать.
    - Хорошо.
    Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была
массивная металлическая дверь.
    - Вхожу в зону, - сказал Арсеньев. - Вы слышите, Юра?
    - Слышу.
    Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.
Я изнемогал под тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал
глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во
мраке.
    - Осторожно! - сказал Арсеньев. - Не споткнитесь.
    Я почувствовал под ногами пол.
    Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом
зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.
    - Как связь, Юра? - спросил он.
    - Ничего. Много помех.
    Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.
    - Пишите, Юра, - сказал Арсеньев. Он начал диктовать цифры,
перемежающиеся короткими фразами: "жесткая составляющая", "градиент",
"вектор".
    - Перестаньте сопеть, Шеманский, - неожиданно сказал он, - вы что?
Плохо себя чувствуете?
    - Нет.
    - Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.
    Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.
    - Все? - спросил Максимов.
    - Все. Сейчас я пройду в сектор А три. Оттуда, наверное, связи не
будет. Вы, Шеманский, ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается
в диспетчерской.
    - Слышу.
    Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще
видел отблеск его фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.
    В шлеме опять раздался голос Максимова:
    - Алексей Николаевич!
    - Да.
    - Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного
излучения.
    - Попробую, если... - дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.
    Прошло минут пять.
    - Ну, как у вас дела, Шеманский, - спросила Беата.
    - Стою, как соляной столб.
    - Вот и умница! - В ее голосе мне почудилась насмешка. Все это начинало
меня бесить. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы останавливаться на
полпути и служить объектом иронии какой-то девчонки.
    Я сделал несколько глубоких вдохов и отправился искать Арсеньева с
твердым намерением объясниться здесь же начистоту.
    Пройдя по коридору несколько сот шагов, я обнаружил, что он
раздваивается.
    - Алексей Николаевич!- позвал я.
    Никакого ответа.
    Не имело смысла гадать, в каком из коридоров он мог находиться. Я
свернул налево.
    В красном свете неоновой лампочки индикатора электростатического поля,
горевшей на моем шлеме, многочисленные двери, обитые свинцовыми листами,
отливали тусклым металлическим блеском. Я попробовал открыть одну из них,
она оказалась запертой.
    Я пошел дальше. Мария много рассказывала мне об установке, но я никогда
не предполагал, что это такое грандиозное сооружение. Настоящий подземный
город.
    Неожидан