наш клиент уже начал терять терпение.
Неожиданно Холмс приказал кебмену остановиться в районе доков. Он свистнул,
и из-за угла появился верзила с рыжим кенгуру на привязи.
    - Ваша светлость, - обратился Холмс к герцогу, - прошу вас вручить мне
пятнадцать фунтов, три шиллинга и четыре пенса в присутствии моего друга
мистера Ватсона. Из этой суммы я должен десять фунтов хозяину зверинца за
герцогиню Монморанси, а остальное я внесу в виде штрафа таможенным властям
за попытку незаконного вывоза животных из Англии.
    Герцог весело рассмеялся.
    - Прошу простить меня, мистер Холмс, за маленький обман, - сказал он,
доставая кошелек. - Я не мог сказать вам, что под видом миледи на пароходе
скрывался кенгуру. Вы никогда бы не взялись за ее розыски. Я вынужден был
нарушить закон и привезти во Францию это животное из-за дурацкого пари.
Надеюсь, что вы на меня не в претензии?
    - Нисколько! - ответил Холмс, протягивая ему руку.
    Через мгновение в руках Холмса блеснули наручники, ловко защелкнувшиеся
на запястьях герцога.
    - Инспектор Летард! - сказал Холмс, обращаясь к нашему кебмену. - Вы
можете арестовать профессора Мориарти по обвинению в убийстве герцога и
герцогини Монморанси. Он совершил это преступление, чтобы похитить голубой
карбункул, находящийся в настоящее время в сумке этого кенгуру. Не
трудитесь, профессор, мой друг Ватсон выстрелит первым!


    - Скажите, Холмс, - спросил я его вечером, - как вы догадались, что это
была не миледи, а кенгуру?
    - Я снял с нашего клиента при первом свидании рыжий волос. По
наведенным мною справкам, миледи была брюнеткой, следовательно, волос мог
принадлежать или горничной, или животному. Горничная, как вы знаете,
исключается. То, что это была самка кенгуру, я установил при помощи лупы. А
теперь, Ватсон, - закончил он, - я намерен на два года оставить все дела,
чтобы пополнить мою монографию о черных дроздах.
    - Последний вопрос, - взмолился я, - как вам удалось узнать, что под
видом герцога скрывается Мориарти?
    - Не знаю, - растерянно ответил он, - может быть... может быть, я за
ним следил все эти годы?
    Я вздохнул, положил руку на плечо Холмса и нажал скрытую под пиджаком
кнопку выключения. Затем, сняв с Холмса заднюю панель, я начал перепаивать
схему. Нечего было даже пытаться продать его в таком виде Скотланд-Ярду.



ГОМУНКУЛУС

    Я проснулся от звонка телефона. На светящемся циферблате будильника
часовая стрелка перешла за два часа. Не понимая, кто может звонить так
поздно, я снял трубку.
     - Наконец-то вы проснулись!- услышал я взволнованный голос Смирнова.-
Прошу вас немедленно ко мне приехать!
     - Что случилось?
     - Произошло несчастье. Сбежал Гомункулус. Он обуреваем жаждой
разрушения, и я боюсь даже подумать о том, что он способен натворить в
таком состоянии.
     - Ведь я вам говорил,- начал я, но в трубке послышались короткие
гудки.
Медлить было нельзя.
     Гомункулус! Я дал ему это имя, когда у Смирнова только зародилась идея
создания мыслящего автомата, обладающего свободой воли. Он собирался
применить изобретенные им пороговые молекулярные элементы для моделирования
человеческого мозга.
     Уже тогда бессмысленность этой затеи вызвала у меня резкий протест. Я
просто не понимал, зачем это нужно. Мне всегда казалось, что задачи
кибернетики должны ограничиваться синтезом автоматов, облегчающих
человеческий труд. Я не сомневался в  неограниченной возможности
моделирования живой природы, но попытки создания электронной модели
человека представлялись мне просто отвратительными. Откровенно говоря, меня
пугала неизбежность конфликта между человеком и созданным им механическим
подобием самого себя, подобием, лишенным каких бы то ни было человеческих
черт, со свободой воли, определяемой не чувствами, а абстрактными, сухими
законами математической логики. Я был уверен, что чем совершеннее будет
такой автомат, тем бесчеловечнее он поведет себя в выборе средств для
достижения поставленной им цели. Все это я откровенно высказал тогда
Смирнову.
     - Вы такой же ханжа, - ответил он, - как те, кто пытается объявить
выращивание человеческих зародышей в колбе противоречащим элементарным
нормам морали. Ученый не может позволить себе роскошь быть сентиментальным
в таких вопросах.
     - Когда выращивают человеческого эмбриона в колбе,- возразил я, - для
того, чтобы использовать его ткани при операциях, требующих пересадки, то
это делается в гуманных целях и морально оправдано. Но представьте себе,
что кому-нибудь пришло в голову из любопытства вырастить в колбе живого
человека. Такие попытки создания нового Гомункулуса, по-моему, столь же
омерзительны, как и мысль о выведении гибрида человека с обезьяной.
     - Гомункулус! - захохотал он. - Это то, что мне не хватало! Пожалуй, я
назову робота Гомункулусом.


     Смирнов ожидал меня на лестнице.
     - Полюбуйтесь! - сказал он, открывая дверь в квартиру.
     То, что я увидел, прежде всего поразило меня своей бессмысленностью.
Прямо у входа на полу лежали изуродованные останки телевизора. Было похоже
на то, что кто-то с извращенным сладострастием рвал его на куски.
     Я почувствовал специфический запах газа и прошел в ванную. Газовой
колонки попросту не существовало. Искореженные куски арматуры валялись в
коридоре.
     Закрыв краны, я направился в кабинет Смирнова. Здесь меньше
чувствовалось проявление инстинкта разрушения, но книги и бумаги валялись
на полу в хаотическом беспорядке.
     - Скажите, как это произошло? - спросил я, усаживаясь на диван.
     - Я почти ничего не могу объяснить вам, - сказал он, пытаясь привести
в порядок бумаги. - Вы знаете, что год тому назад я взял Гомункулуса из
лаборатории к себе домой, чтобы иметь возможность уделять ему больше
внимания. Недели две тому назад он захандрил. Его вдруг начало интересовать
все, что связано со смертью. Он часто расспрашивал меня, от каких причин
она наступает. Дня три тому назад он попросил меня рассказать подробно, чем
он отличается от человека. Потом он спросил, не придет ли мне когда-нибудь
в голову умертвить его. И вот тут я допустил ошибку. Мне так надоела его
хандра, что я пригрозил ему демонтажем, если он не изменит своего поведения
и не станет более тщательно готовить заданные ему уроки.
     "И тогда я перестану существовать и от меня ничего не останется, кроме
кучи мертвых деталей?" - спросил он, пристально глядя мне в глаза.
     Я ответил утвердительно.
     После этого разговора он замолчал. Целые дни он напряженно о чем-то
думал. И вот сегодня вечером я, придя домой, увидел, что входная дверь
открыта, а квартира приведена в такое состояние, будто в ней хозяйничало
стадо диких слонов. Самого же Гомункулуса и след простыл.
     - Куда же он мог отправиться?
     - Право, не знаю. Он всего один раз был на улице, когда я вез его из
лаборатории домой. Может быть, он запомнил дорогу и пошел туда. Просто так,
без всякого плана, искать его в городе невозможно. Мне кажется, что лучше
всего сначала посмотреть, нет ли его в лаборатории.
Мы снова вышли на лестницу. Я обратил внимание на то, что несколько
стальных стоек, поддерживавших перила, вырваны. Одной из них на лестнице не
было. Мне стало не по себе. Легко предположить, на что способен разъяренный
робот, спасающийся от демонтажа и вооруженный вдобавок ко всему стальной
дубинкой.
     Выйдя из дома на улицу, мы свернули за угол. У большого универсального
магазина стояла милицейская машина. Несмотря" на поздний час, десятка дна
прохожих толпились около разбитой витрины.
     Достаточно было беглого взгляда на хаос, царящий внутри магазина,
чтобы понять, что там произошло. Это были следы той же бессмысленной
ярости, той же слепой жажды разрушения, поразивших меня при осмотре
квартиры Смирнова. Даже на улице валялись искореженные магнитофоны и
радиоприемники.
     Смирнов молча показал мне на большую куклу с оторванной головой,
брошенную среди обломков, и я понял, какая страшная участь ожидает всякого,
кто этой ночью попадется на пути Гомункулуса.
     Два милиционера с собакой вышли из магазина. Собака беспомощно
толклась на тротуаре.
     - Не берет след, - сказал один из милиционеров.
     Смирнов остановил проезжавшее мимо такси и назвал адрес лаборатории.
     К нашему удивлению, вахтер, дежуривший с вечер", мирно попивал чаем и
ни о каких роботах не слыхал. Мы осмотрели все помещения, но ничего
подозрительного не обнаружили.
     След Гомункулуса потерялся.
     Смирнов устало опустился на стул.
     - Заряда аккумуляторов хватит на два дня, - сказал он, вытирая влажный
лоб. - Трудно представить себе, что он может натворить за это время! К
несчастью, он настолько хитер, что найдет способ подзарядить аккумуляторы,
когда они разрядятся.
     Необходимо было срочно принимать решительные меры.
     Мы вызвали такси и отправились в милицию.
     Дежурный лейтенант вначале скептически отнесся к нашему рассказу, но
вскоре перспектива преследования стального чудовища, одержимого манией
мести человечеству, вызвала в нем чисто профессиональный интерес. Он быстро
связался по телефону со всеми отделениями милиции. Теперь нам оставалось
только ждать.
     Скоро начали поступать сообщения. Однако все это были обыденные ночные
происшествия большого города. Даже в совершенных преступлениях не
чувствовалось того, что следователи называют "почерком преступника", уже
хорошо мне знакомого.
     Было ясно, что робот где-то притаился и выжидает, пока бдительность
преследующих его людей ослабнет.
    На рассвете, усталые и еще более обеспокоенные, мы распростились с
лейтенантом и поехали домой к Смирнову, чтобы за чашкой кофе обсудить
дальнейший план действий.
    К сожалению, нашим мечтам о кофе не суждено было сбыться.
    Поднявшись по лестнице, мы увидели, что входная дверь квартиры разбита
в щепки и во всех комнатах горит свет.
    Я посмотрел на Смирнова и поразился странной бледности его лица.
    - Гомункулус пришел свести со мною счеты, - пробормотал он, прислонясь
к стене. - Скорее звоните лейтенанту, иначе мы оба пропали!
    Через несколько минут к дому подъехал автомобиль с тремя милиционерами.
    - Преступник в этой квартире? - спросил бравый старшина, расстегивая
кобуру пистолета. - Кому известно расположение комнат?
    - Пистолетом вы ничего не сделаете, - обратился к нему Смирнов. -
Корпус робота изготовлен из хромовомолибденовой стали. Подождите, я спущусь
вниз и постараюсь достать брезент от автомашины. Единственный способ
обезвредить Гомункулуса - это поймать его в сеть.
    Вскоре он вновь появился на лестнице в сопровождении дюжего дворника,
тащившего большой кусок брезента.
    Теперь нас было шестеро. Шесть мужчин, полных решимости обезвредить это
электронное исчадие ада. И все же каждый из нас испытывал смутную тревогу.
    - Он, кажется, в кабинете, - прошептал Смирнов, заглядывая в дверь, -
идите за мной. Может быть, мне удастся на мгновение его отвлечь, а вы
набрасывайте на него брезент. Не мешкайте, потому что он вооружен стальной
дубинкой.
    Сохраняя полную тишину, затаив дыхание, мы медленно продвигались по
коридору. Смирнов вошел первым, и сразу же послышались хрипы человека,
которого стальной рукой схватили за горло.
    Мы постарались поскорее проскочить с развернутым брезентом в дверь. То,
что мы увидели в кабинете, заставило нас застыть на месте.
    Припав головой к стене, Смирнов хохотал захлебывающимся истеричным
смехом.
    На полу, сидя среди разбросанных радиодеталей и всевозможного
металлического лома, перед разложенными рукописями своего хозяина, мурлыкая
тихую песенку, Гомункулус мастерил маленького робота. Когда мы вошли, он
прилаживал к нему голову куклы, добытую в разграбленном им магазине.



СУДЬЯ

    В одном можно было не сомневаться: меня ждал скорый и беспристрастный
суд.
    Я был первым подсудимым, представшим перед Верховным Электронным Судьей
Дономаги.
    Уже через несколько минут допроса я понял, что не в силах больше лгать
и изворачиваться.
    Вопросы следовали один за другим с чудовищной скоростью, и в каждом из
них для меня таилась новая ловушка. Хитроумная машина искусно плела паутину
из противоречий в моих показаниях.
    Наконец мне стало ясно, что дальнейшая борьба бесполезна. Электронный
автомат с удивительной легкостью добился того, чего следователю не
удавалось за долгие часы очных ставок, угроз и увещеваний. Я признался в
совершении тягчайшего преступления.
    Затем были удалены свидетели, и я остался наедине с судьей.
    Мне было предоставлено последнее слово.
    Я считал это пустой формальностью. О чем можно просить бездушный
автомат? О снисхождении? Я был уверен, что в его программе такого понятия
не существует.
    Вместе с тем я знал, что пока не будет произнесено последнее слово
подсудимого, машина не вынесет приговора и стальные двери судебной камеры
не откроются. Так повелевал Закон.
    Это была моя первая исповедь.
    Я рассказывал о тесном подвале, где на полу, в куче тряпья, копошились
маленькие человекообразные существа, не знающие, что такое солнечный свет,
и об измученной непосильной работой женщине, которая была им матерью, но не
могла их прокормить.
    Я говорил о судьбе человеческого детеныша, вынужденного добывать себе
пищу на помойках, об улице, которая была ему домом, и о гнусной шайке
преступников, заменявшей ему семью.
    В моей исповеди было все: и десятилетний мальчик, которого приучали к
наркотикам, чтобы полностью парализовать его волю, и жестокие побои, и
тоска по иной жизни, и тюремные камеры, и безнадежные попытки найти работу,
и снова тюрьмы.
    Я не помню всего, что говорил. Возможно, что я рассказал о женщине,
постоянно требовавшей денег, и о том, что каждая принесенная мною пачка
банкнот создавала на время крохотную иллюзию любви, которой я не знал от
рождения.
    Я кончил говорить. Первый раз в жизни по моему лицу текли слезы.
    Машина молчала. Только периодически вспыхивавший свет на ее панели
свидетельствовал о том, что она продолжала анализ.
    Мне показалось, что ритм ее работы был иным, чем во время допроса.
Теперь в замедленном мигании лампочек мне чудилось даже какое-то подобие
сострадания.
    "Неужели, - думал я, - автомат, созданный для защиты Закона тех, кто
исковеркал мою жизнь, тронут моим рассказом?! Возможно ли, чтобы
электронный мозг вырвался из лабиринта заданной ему программы на путь
широких обобщений, свойственных только человеку?!"
    С тяжело бьющимся сердцем, в полной тишине я ждал решения своей участи.
    Проходили часы, а мой судья все еще размышлял.
    Наконец прозвучал приговор:
    "К а з н и т ь     и     п о с м е р т н о     п о м и л о в а т ь".

[Image]


[Image]
НА ГРАНИ
ФАНТАСТИКИ













ВЕТЕРАН

    - Так это вы, молодой человек, пойдете на ходовые испытания? Очень
приятно познакомиться, очень приятно... Нет, меня поздравлять не с чем,
выход на пенсию не такое уж радостное событие... Конечно, в первый раз вам
будет трудно, но ничего, справитесь. Вы напрасно об этом говорите. Если мои
советы могут быть вам полезны, я с удовольствием это сделаю. Да, мне много
раз приходилось сдавать механизмы на кораблях. Кстати, учтите: моряк
торгового флота никогда не называет судно, на котором он плавает, кораблем.
Для него это шип, коробка или лайба, будь оно даже роскошным теплоходом с
дизелем мощностью двадцать тысяч лошадиных сил. В этих названиях таится
суровея нежность, не терпящая сантиментов, заставляющая молодожена называть
свою юную супругу старухой. Но так можно говорить только о своем судне.
Корабль - слово официальное, вроде слова "сударыня", с которым мы
обращаемся к незнакомой женщине. Теперь, правда, в моде другое обращение -
гражданка, но оно мне не нравится. В нем нет той учтивости. Вот в военном
флоте иное дело: там все, что плавает, - корабль. Там иначе нельзя. Я очень
люблю слово "корабль". В нем еще сохранилось очарование парусного флота.
Нет, мне не приходилось плавать на парусниках. Я ведь механик.
    Ну, пожалуй, начнем по порядку. Корабль выйдет прямо с завода. Первые
неприятности вас ожидают в проходной. Пропуск, конечно, не заказан. Пока вы
будете звонить секретарше главного строителя, а она - искать по заводу
человека, могущего подписать заявку, в бюро пропусков уже наберется таких,
как вы, человек пятнадцать. Вы неприязненно поглядываете друг на друга, так
как в вашем положении каждый лишний человек - конкурент в борьбе за
получение каюты. Наконец вопрос с пропусками улажен. Под недремлющим оком
начальника охраны, подозревающего вас в попытке пронести бомбы замедленного
действия, вы будете составлять опись содержимого своих чемоданов. Когда вы
пройдете это испытание, окажется, что без медосмотра выходить в море
нельзя.
    Удивительное дело: вы можете взять билет на самолет, летящий во
Владивосток, и с вашей гипертонией благополучно отдать богу душу в воздухе.
Можете сесть на пароход, идущий из Владивостока на Камчатку, и, мягко
выражаясь, загнуться на пароходе. Можете, наконец, в разгаре лета поехать
на курорт в комбинированном вагоне и получить инфаркт. Никто, продавая вам
билеты, не будет интересоваться состоянием вашего здоровья. Вы уплатили
страховой сбор, и в случае вашей смерти горечь утраты будет частично
компенсирована родным страховой выплатой. Но для того, чтобы выйти на
несколько дней в море на корабле, предназначенном для океанских рейсов,
необходимо пройти медосмотр. И не простой медосмотр. Нужно посетить
терапевта, невропатолога, окулиста, хирурга и даже кабинет уха, горла и
носа. Это правило введено недавно, после того как на испытаниях кто-то умер
и возникла проблема считать эту смерть связанной с производством или нет.
    В заводской поликлинике вы узнаете, что часть врачей работает вечером,
и так как судно уходит через час, перед вами встанет выбор: проходить
медосмотр и не идти на испытания или идти на испытания, не пройдя
медосмотра. Советую выбрать второе. Впоследствии вы убедитесь, что суровое
правило отбора для ходовых испытаний лучших экземпляров человеческой породы
существует только на бумаге и никто с ним не считается.
    Потом, с тяжелым чемоданом в руках, вы будете блуждать по огромной
территории завода, шарахаясь от мчащихся машин и боязливо поглядывая на
многотонные грузы, висящие на кранах над вашей головой. На все вопросы, как
пройти на корабль, вам будут отвечать: "идите прямо", что, как вы легко
выясните, может означать и направо, и налево, и даже назад.
    И вдруг за поворотом вашим глазам откроется изумительное и
захватывающее зрелище: ослепительно чистый, сверкающий на солнце, спокойно
лежит на воде заводского ковша новорожденный гигант. В нем все прекрасно -
от белизны надстроек до плавных обводов корпуса. Заботливо склонившийся
плавучий кран прихорашивает его перед первым выходом в свет. Потом на
белоснежном теле младенца вы разглядите цепочки, движущиеся в
противоположных направлениях. Подойдя ближе, вы увидите, что вниз по
сходням бегут на берег веселые девушки с ведрами, очищающие чрево корабля
от всякой пакости, а навстречу им поднимаются на корабль могучие дядьки,
согнувшись под бременем тяжелого груза. Это идет погрузка технической
документации.
    Невозможно перечислить всю технику, которая насыщает большой
современный корабль. Ее очень и очень много. Но все, что есть на корабле,
начиная с форсунки камбуза и кончая главным двигателем, поставляется с
технической документацией. Мелочь, о которой не стоит говорить, снабжается
паспортами и свидетельствами, вещи покрупнее имеют формуляры и кипы
отчетных чертежей. Все это венчает паспорт корабля с многочисленными
инструкциями по расчету, остойчивости и непотопляемости, снабженными
кривыми, смысл которых навсегда остается секретом составителя.
    Давно подсчитано, что если бы механик выполнял все инструкции по
заполнению формуляров, то ему понадобилась бы личная канцелярия