з задавал себе этот вопрос.
    Бесцельно бродя по улицам, он подолгу простаивал у бронзовых изваяний
коней и мускулистых красавцев, пытаясь понять сокровенную тайну мышечной
ткани.
    Мышечная ткань...
    Между тем кончились деньги.
    Несколько раз, набравшись смелости, Марий Феоктистович подходил к
дверям проектных институтов и конструкторских бюро, объявлявших по радио о
вакантных должностях, но неизменно горькое сознание своей неполноценности
заставляло его в решительный момент поворачивать назад.
    Однажды, слоняясь без дела, он увидел перед собой круглое здание цирка.
    "Вы не в цирке, Стригайло!" В его памяти вновь возникло все пережитое
на собрании.
    "Вы не в цирке, Стригайло! Поберегите свои сказки для дурачков!"
    Усмехнувшись, Марий Феоктистович решительно толкнул дверь служебного
входа.
    В скупо освещенном коридоре пахло конским навозом и духами.
    - Простите, - обратился Стригайло к атлетического вида мужчине в
тренировочном костюме, - я бы хотел...
    - О, это вы! - сказал атлет. - Имейте в виду, что, если все недоделки к
субботе не устранят, я буду вынужден жаловаться!
    - Очевидно, это недоразумение. Я...
    - Ах, к чему эти оправдания! - Собеседник Стригайло махнул рукой и
зашагал дальше.
    - Послушайте. - Сделав огромный шаг, Стригайло тронул его за рукав. - Я
насчет работы. Кто у вас ведает набором артистов?
    - По путевке?
    - Н-н-нет.
    - Какой жанр?
    - Пожалуй, комический, - неуверенно сказал Стригайло.
    - Попробуйте поговорить с Пешно. Рафаил Цезаревич Пешно, вторая дверь
налево.
    Стригайло просунул голову в полуоткрытую дверь.
    - Разрешите, Рафаэль Цезаревич?
    - Меня зовут Рафаил, -  недовольно поморщился маленький человечек с
огненно-рыжей копной волос. - Рафаэль - это обезьяна у Петруччио, а мое имя
Ра-фа-ил. Ощущаете разницу?
    - Ощущаю. Простите, Рафаил Цезаревич.
    - Ничего, многие поначалу путают. Слушаю вас.
    - Я бы хотел узнать насчет работы, - робко сказал Марий Феоктистович.
    - Что вы можете делать?
    - Удлиняться.
    - В каком смысле удлиняться?
    - В прямом.
    - В прямом? - Пешно задумался. - Ну что ж, пойдем посмотрим, как вы
удлиняетесь в прямом смысле.
    В это время распахнулась дверь и в комнату, прихрамывая, вошла высокая
женщина со стандартным профилем богини. На плече у нее сидела старая,
похожая на Альберта Эйнштейна сорока.
    - Здравствуй, Рафик! - сказала небожительница. - У тебя есть чем
приколотить каблук?
    - Рррафик! - насмешливо фыркнула сорока. - Прриколотить! Каварррдак, -
доверительно добавила она, взглянув на Стригайло умными влажными глазами, -
форррменный каварррдак!
    - Подожди, я сейчас приду, - сказал Пешно. Сорока взмахнула крыльями и
перелетела на шкаф.
    - Крррасота!
    На арене известный комик отрабатывал падения с ударом головой о барьер.
На его затылке был укреплен микрофон, и гулкие хлопки разносились динамиком
по пустому помещению.
    - Ну? - сказал Пешно.
    Стригайло вытянул руки и ухватился за трапецию, висящую под куполом.
    Рыжеволосый, прищурив один глаз, поглядел вверх.
    - Так, теперь подтянитесь.
    - Капитан, капитан, подтянитесь! - продел  комик. - А что, Рафа, такая
подача с ковра работает, а?
    Пешно молча кивнул головой.
    Однако подтянуться "капитану" не удалось. Руки растягивались, как
резиновые.
    Комик, разочарованно крякнув, снова начал тяпать головой о барьер.
    - Да... - Рафаил Цезаревич пожевал губами. - А номер у вас отработан?
    - Нет, но я думал...
    Из-за кулис выскочила маленькая белая собачка и, тявкнув несколько раз
на Стригайло, умчалась обратно.
    Пешно размышлял, запустив пальцы в шевелюру.
    Откуда-то издалека донесся торжествующий рев осла.
    Ярким светом вспыхнул купол цирка. Взволнованно запела фанфара.
    - Идея! - В глазах Пешно горел огонь вдохновения. - Мы на вас наденем
фрак и цилиндр. Рука империализма. А в финале народы полуколониальных и
зависимых стран отрубают эту руку и под марш проносят по арене.
    - Как отрубают? - упавшим голосом спросил Стригайло.
    - Очень просто. Топорами или этими, как их... томагавками. Такой
вариант проходит наверняка, а голый техницизм репертуарная комиссия нам не
пропустит.
    - Но дело в том... что она у меня не отрубается. Она... в общем...
живая.
    - Совсем не отрубается?
    - Совсем.
    - Так что вы предлагаете?
    - Видите ли... я думал... может быть, подавать снизу гимнастам разные
принадлежности. Это наверное... будет работать.
    - Цирковое представление, - произнес лекторским голосом Пешно, - должно
воспитывать зрителя, а не играть на нездоровом любопытстве к физическим
изъянам. К сожалению, я не могу больше тратить на вас время, Меня ждут. До
свидания.
    - Ну что ж, до свидания, - вздохнул Стригайло.


    Стоя на мосту, он вглядывался в мутные, лениво текущие воды Фонтанки.
Внезапно у него возникло желание...
    Дочитав до этого места, иной не в меру ретивый критик отложит книгу и
начнет накачивать чернила в поршневую авторучку.
    "Да, - скажет он, - ни для кого не секрет, что у нас еще бытуют
отрицательные явления, поскольку они являются результатом пережитков в
сознании людей. Но разве, наряду с выдуманным автором "Хипхоппроектом", нет
замечательных коллективов, действительно создающих новую технику? Как же
автор сумел их просмотреть?! Сатира сатирой, но где положительный герой?
Стригайло?! Почему же тогда автор потенциально обедняет его духовный мир,
принижая до уровня чувств и поступков "маленького человека", а не
раскрывает характер Мария Феоктистовича в борьбе с бюрократизмом и
очковтирательством? Не представляют ли собой потуги автора жалкое
эпигонство, поскольку и сама тема не нова? Достаточно вспомнить хотя бы
известный рассказ Кафки, где человек превращается в насекомое.
    Нет, - скажет такой критик, - путь, которым идет автор, это не широкая
дорога к светлому будущему, а извилистая тропка, уводящая читателя
неизвестно куда!"
    Подождите, уважаемые критики! Не вострите раньше времени свои перья.
Все вам будет, а насекомых никаких не предвидится. Имейте терпенье читать
до конца.
    Автор, верный принципу художественной правдивости, не может скрыть, что
действительно в голове бедного Стригайло не раз появлялась мысль о
самоубийстве. Он перестал стричься, отрастил бороду и перебивался
случайными заработками на торговых складах и базах, где уровень механизации
еще не достиг запланированного на последний год семилетки.
    Как всякий слабовольный человек, попавший в беду, он быстро
пристрастился к алкоголю.
Однажды вечером, сидя в скверике, он завел разговор с одним симпатичным
старичком пенсионного возраста, втайне надеясь скорешиться с ним на
"маленькою". Слово за слово, и неизвестно как получилось, что Стригайло
открыл незнакомому человеку свою тайну, тщательно оберегаемую от людей.
    На его счастье, симпатичный старичок оказался лучшим изобретателем в
своем микрорайоне. Будучи на пенсии, он не терял связь с коллективом
мастерской "Метбытремонт", где проработал сорок лет.
    Старичок проявил самое теплое участие, отвел Мария Феоктистовича к себе
домой, накормил и уложил спать, пообещав к следующему утру что-нибудь
придумать.
    Действительно, не успел Стригайло на другой день проглотить вкусный
завтрак, заботливо оставленный ему старичком, как тот явился, неся
шарнирные протезы для рук, ног и шеи, собственноручно изготовленные им из
самоновейших полимеров.
    Шарниры были устроены таким образом, что ограничивали возможность
членов Стригайло удлиняться сверх нормы, принятой в приличном обществе.
    С этого дня бессовестная кокетка Фортуна вновь начала расточать ласки
Марию Феоктистовичу.
    Вот уже шесть лет, как он работает в проектной организации
"Бумхлопмашина" и считается там одним из лучших конструкторов.
    У него прелестная жена и двое очаровательных детей.
    И только иногда по воскресеньям, когда детишкам удается уговорить папу
показать, какая бывает шея у жирафа, Стригайло снимает шарниры и касается
головой потолка. Однако, поскольку он живет в отдельной квартире, эти
забавы являются его личным делом и никого не шокируют.
    Дочь и сын обожают Мария Феоктистовича и очень жалеют, что родители
запрещают им рассказывать в детском садике, какой у них замечательный папа.
    Что же касается "Хипхоппроекта", то после статьи в газете, написанной
симпатичным старичком, там произошло много изменений в системе подбора
кадров и в методах руководства, а также значительно повысился уровень
наглядной агитации.
    И вообще все это произошло во времена давно минувшие.
    Вот так-то, товарищи критики!

[Image]




МАСТЕР КОРОТКОГО РАССКАЗА

    Его собственный путь в литературе, в рамках отмеренной ему жизни, был
обидно коротким. В 1964 году Лениздат выпустил его первую книгу -
"Молекулярное кафе", в 1974 году мастера не стало. Всего несколько
небольших книг рассказов успел он опубликовать при жизни. Теперь они
издаются и переиздаются во многих странах и будут переиздаваться, потому
что Илья Варшавский - это особое явление в нашей научной фантастике.
    Уже самые первые, опубликованные им в 1962 году, рассказы (Роби:
Рассказ-шутка//Наука и жизнь. 1962. ‘ 4. С. 102- 107; Дневник:
Юмореска//Звезда. 1962. ‘ 7. С. 216-217.)  привлекли внимание читателей, а
рассказ "Индекс Е-81", напечатанный в том же году в журнале
"Техника-молодежи" (Индекс Е-81: Научно-фант. рассказ//Техника-молодежи.
1962. ‘ 7. С. 22-24.), получил премию на международном конкурсе
писателей-фантастов социалистических стран.
    В 1963 году в сборнике "Новая сигнальная" (Москва, издательство
"Знание") была опубликована подборка из шести рассказов И. Варшавского.
Четыре из них - "Ловушка", "Возвращение", "Сиреневая планета", "Внук" -
вошли в раздел "Космос" этой книги. В послесловии к сборнику Е Брандис и В.
Дмитревский писали:
    "Несмотря на свою литературную молодость, И. Варшавский - писатель,
имеющий отчетливо выраженную авторскую индивидуальность. Проявляется она
прежде всего в афористичности изложения и иронических интонациях. Каждый
рассказ - своеобразная логическая конструкция, доказывающая или отвергающая
ту или иную гипотезу. Варшавский очень скуп в выборе изобразительных
средств, лаконичен, избегает стилистических украшений. Беря за основу
какой-нибудь научный тезис, он доводит его до логического конца со всеми
последствиями, которые могут показаться даже абсурдными... В любой новелле
И. Варшавского эффект достигается неожиданной концовкой или заключительной
ударной фразой, на которой, собственно, и держится весь замысел"
    Высоко оценил первые рассказы И. Варшавского Станислав Лем. Он
познакомился с ними в один из приездов в Москву в самом начале 1960-х годов
и сказал, что Варшавский в своих новеллах сумел сконцентрировать в
лапидарной форме все основные проблемы и даже сюжеты научной фантастики
того времени. В устах Лема, очень скупого на похвалы, это прозвучало как
признание вступающего в литературу нового автора.
    Следует подчеркнуть, что И. Варшавский пришел в фантастику в годы
стремительного становления и взлета жанра и сразу был признан.
    Конец 50-х и 60-е годы - "звездный этап" в истории советской
фантастики. Его начало можно датировать точно: это 1957 год - год
опубликования "Туманности Андромеды" И. Ефремова и запусков первых
искусственных спутников Земли. Великолепная утопия Ивана Ефремова не только
сразу же приковала к себе внимание миллионов читателей, но и сыграла роль
своего рода детонатора "цепной реакции", возродившей фантастику в нашей
стране после почти четвертьвековых явных и скрытых гонений на нее.
    И. Ефремов, став предтечей возрождения жанра, все первое послевоенное
десятилетие оставался в одиночестве. Подобно исполинскому гранитному
монолиту возвышался он над унылой равниной так называемой фантастики
"ближнего прицела". Ее авторы - В Немцов, В. Сапарин, В. Захарченко, В.
Охотников и другие - прочно оседлали "крылатую мечту" об электрических
тракторах и электробурах "счастливого завтра" и не пытались подняться над
конформизмом и стереотипами, диктуемыми литературе бюрократической системой
власти.
    В середине 50-х годов новая фантастика, вдохновляемая примером И.
Ефремова, уже зарождалась вместе с первыми рукописями будущих мастеров
жанра... Опубликование "Туманности Андромеды" И. Ефремова - а это
безусловный подвиг тогдашнего руководства издательства "Молодая гвардия" -
изменило коренным образом не только расстановку сил и атмосферу в советской
фантастике, но и отношение читателей, издателей и будущих авторов к
возможностям и перспективам жанра. Ослепляющие миры "Туманности Андромеды",
приоткрытые на моделях разумно устроенных цивилизаций далекого будущего,
контрастно высветили всю тупиковость и убожество фантастики "ближнего
прицела". По существу, "Туманность Андромеды" перечеркнула фантастику
"ближнего прицела", открыв дорогу новой волне фантастики 60-х годов.
    В "Туманности Андромеды" Ефремову удалось показать безграничность
возможностей моделирования будущего не только и не столько в области науки
и технологий, но и в категориях нравственности, этики и эстетики,
воспитания, морали и долга, психологии и социологии. Весь огромный мир от
макрокосмоса до космической бесконечности разума и времени предстал вдруг
как арена моделей новой фантастики. Именно поэтому о конце 50-х годов
приходится говорить как о важнейшем рубеже в послевоенном развитии
фантастики в нашей стране. И именно в эти годы впервые дает о себе знать
поросль новых авторов - целая плеяда ныне широко известных имен, среди
которых был И. Варшавский. Почти одновременный выход к читателям многих
новых талантливых авторов, естественно, осложнил "завоевание позиций" и
читательского признания каждым из них в отдельности. И. Варшавскому удалось
это сразу, первыми же опубликованными в журналах рассказами.
    Потом он не раз говорил друзьям, что начал писать свои короткие
фантастические рассказы лишь для "домашнего употребления". "Сочинительство"
стало для него активным отдыхом после нелегкого труда инженера на одном из
ленинградских заводов. Он читал свои рассказы близким, друзьям... Слушали
их с удовольствием. Иногда спорили о прочитанном. В спорах появлялись новые
идеи, и тогда он сочинял новые рассказы. А ему уже шел шестой десяток... И
вот однажды с его рассказами познакомились профессиональные литераторы и
посоветовали попытаться опубликовать кое-что из написанного. Он отправил
рукописи в журналы, не слишком рассчитывая на успех. А их опубликовали...
Ведь это было начало 60-х годов, и фантастика в нашей стране завоевывала
все новые рубежи. И Варшавский вскоре заслуженно занял один из них, став
признанным мастером фантастической новеллы - короткого, динамичного,
заряженного мудрой иронией рассказа. Большинство его рассказов подобны туго
сжатой пружине, которая, стремительно распрямляясь, ошеломляет читателя
последней строкой или даже заключающим словом. Это были рассказы-гипотезы,
рассказы-пародии, рассказы-предупреждения, рассказы-притчи.
    Он любил обращаться к давно известным в фантастике ситуациям и к
литературным героям других авторов, но, откровенно иронизируя над
традициями жанра, все переворачивал по-новому - по-своему... Так, например,
он поступил со знаменитым сыщиком Шерлоком Холмсом и его постоянным
спутником и другом доктором Ватсоном в рассказе "Новое о Шерлоке Холмсе", в
самом конце которого неожиданно выясняется, что Холмс - всего-навсего
робот, сконструированный доктором Ватсоном.
    При всей лаконичности авторской манеры Ильи Варшавского его "самые
фантастические" рассказы поразительно достоверны и почти всегда ироничны,
окрашены тонким, мудрым юмором. Оттенки его юмора самые разные, начиная от
веселой улыбки (рассказы "Роби", "Курсант Плошкин") и грустной
ностальгической усмешки ("Молекулярное кафе", "Внук") до беспощадного
сарказма, как, например, в цикле рассказов о вымышленной стране Дономаге, в
которой развитие науки и техники не дало людям счастья, а превратило их в
безвольных рабов тоталитарного строя.
    Пожалуй, самый фантастический из всех рассказов Ильи Варшавского - это
"Петля гистерезиса", открывающий книгу. Кому-то может показаться, что это
всего лишь блестящая пародия на многие научно-фантастические произведения,
в которых Иисус Христос изображается пришельцем со звезд, либо что это еще
один научно-фантастический рассказ о парадоксах путешествий во времени. В
действительности же это произведение, как и многие еще в данной книге,
гораздо глубже и многослойнее. Рассказ об обыкновенном чудаке, оказавшемся
в необыкновенной, критической ситуации, рассказ о научной одержимости, о
поразительной находчивости в трудные мгновения, о скрытых резервах
человеческого интеллекта.
    Мудрая многослойность является характерной чертой многих рассказов Ильи
Варшавского, как более ранних - преимущественно научно-фантастических и
пародийных, так и поздних, которые критики (например, В. Ревич -. Все
написанное Ильей Варшавским. - Фантастика 75-76. М ; Молодая гвардия, 1976.
С. 361- 368.) склонны относить к серьезной социальной фантастике ("В
атолле", "Инспектор отдела полезных ископаемых", рассказы о Дономаге). К
числу таких наиболее поздних "серьезных" произведений И. Варшавского
относится и социально-сатирический рассказ "Бедный Стригайло", публикуемый
впервые.
    В памяти всех, кто его знал, Илья Иосифович Варшавский, эрудированный
инженер и блестящий рассказчик, уложивший в фундамент послевоенной
советской фантастики свыше восьмидесяти своих рассказов, остается
удивительно милым человеком. Всегда спокойный, исключительно вежливый,
доброжелательный к окружающим, остроумный, слегка ироничный, находчивый,
блестящий полемист - истинный интеллигент "старопетербургской пробы"...
Беседы с ним всегда были увлекательны и необыкновенно приятны и всегда
обогащали собеседников. Уже будучи тяжело больным и, по-видимому,
догадываясь о близком конце, он находил в себе силы сохранять и мужество, и
свою доброжелательно-ироническую, немного мефистофельскую, улыбку мудреца,
хорошо познавшего жизнь.
    Он был только рассказчиком, но ведь рассказ, пожалуй, наиболее трудный
жанр художественной литературы. Поэтому хороших рассказчиков мало; в
советской фатастике Илья Варшавский пока остается единственным. Мне
кажется, его роль в фантастике в чем-то подобна роли О. Генри в
американской прозе. Между ними можно протянуть нити сходства - и в поэтике
творчества, и в судьбах, и в том, что каждый из них совершил для избранного
ими жанра. В предисловии к своей первой книге  ( Молекулярное кафе.
Лениздат, 1967. С. 3 - 4.)  Илья Варшавский написал:
    "В моей биографии нет ничего такого, что может объяснить, почему на
пятьдесят втором году жизни я начал писать научно-фантастические рассказы.
Поэтому биографические данные я опускаю.
    Могу только сообщить, что пишу рассказы потому, что не умею писать
повести и романы. Если бы умел, то обязательно писал бы, но тогда пришлось
бы объяснять, почему я не пишу рассказы "
    Он чуть-чуть покривил душой в этом предисловии. Стремление писать
существовало в нем изначально. Перед окончанием Ленинградского мореходного
училища Илья Варшавский - будущий корабельный механик - совершил
кругосветное плавание. Возвратившись из путешествия, он в соавторстве со
своим старшим братом Дмитрием и редактором молодежной ленинградской газеты
"Смена" Н. Слепневым написал книгу - "Вокруг света без билета". Это было
нечто среднее между приключенческим романом и путевыми очерками. Книга трех
авторов выходила в издательстве "Прибой" двумя изданиями. Потом профессия
инженера надолго оторвала его от литературы, и все-таки он к ней
возвратился. Возвратился спустя тридцать лет и посвятил ей последние
двенадцать лет своей жизни. И стал мастером рассказа. А еще он иногда писал
стихи - о времени, о пространстве, о спорах ученых,