как
результат аннигиляции антивещества с нашей материей. Следовало бы ожидать,
что, так как знак заряда, направление спина, знак магнитного момента,
различающие вещество от антивещества, равновероятны, во вселенной должно
было бы находиться одинаковое количество материи и антиматерии с одинаковой
плотностью распределения в пространстве. Это неизбежно привело бы к их
аннигиляции с чудовищным выделением энергии. Если даже предположить, что из
выделившейся при этом энергии впоследствии вновь могла образоваться
материя, то опять-таки вероятность образования антиматерии была такой же,
как и обычной материи, а они немедленно вновь бы аннигилировали. В
результате, наша вселенная представляла бы собой непрерывно взрывающуюся
субстанцию. На самом деле этого нет, и частицы антивещества в чистом виде
обнаруживаются в нашем мире в пренебрежимо малых количествах и только при
энергиях очень высоких уровней, когда кривизна пространства и связанный с
ней ритм временных процессов меняются.
    Некоторое время мы молчали. Чувствовалось, что Берестовский хочет о
чем-то спросить, но не решается. Такая нерешительность настолько
противоречила создавшемуся у меня представлению о Берестовском, что я
невольно захотел ему помочь. Впрочем, может быть, тогда я просто искал
способа побыстрее от него избавиться. Обилие непривычных понятий,
преподнесенных мне профессором, очень меня утомило.
    - Мне кажется, - сказал я, - что, идя ко мне, вы имели какую-то
определенную цель. Можете говорить со мной откровенно.
    - Конечно, имел, - ответил он, - однако вы еще недостаточно
подготовлены для серьезного разговора. Кроме того, по-видимому, вы
утомлены. Некоторые элементарные понятия, о которых я вам говорил, еще не
нашли места в вашем сознании. То, что принято называть здравым смыслом,
противится их усвоению. Пройдет несколько дней, и все это уляжется. Я вам
дам знать о дне нашей следующей встречи.
    Берестовский встал и, не прощаясь, вышел.

*    *    *
    Несколько дней шел дождь, и я почти не выходил из дома. Сказать по
правде, мне совершенно не хотелось встречаться с Берестовским. Что-то было
в нем вызывающее антипатию. Не могу сказать, что именно. Скорее всего,
превосходство, с которым он взирал на меня. Я не сомневался в том, что в
его планах я должен был играть какую-то роль. При этом он ко мне
присматривался, как присматриваются к вещи, которую собираются купить в
магазине. Кажется, он не сомневался в том, что если я ему подойду, то
вопрос будет решен независимо от моей воли.
    Вместе с тем я много раз мысленно возвращался к нашему последнему
разговору. Как это ни странно, то, о чем мне говорил Берестовский,
приобретало для меня все больший и больший интерес. Подсознательно я думал
об этом все время. У меня даже появилось подозрение, не являюсь ли я
объектом гипнотических экспериментов профессора-брахмана.
    На четвертый день я вышел, чтобы купить папирос.
    У входа в магазин я столкнулся с Берестовским.
    - Я пришел за вами, - сказал он, смотря по обыкновению куда-то вбок.
    - А вы были уверены, что я приду? - спросил я.
    - Конечно, потому что я вас вызывал, - ответил он, - пойдемте.
    Я безвольно поплелся за Берестовским. Подойдя к своему дому, профессор
вынул связку ключей и долго манипулировал ими у небольшой двери в заборе.
Наконец дверь открылась.
    - Входите, - сказал он.
    То, что произошло дальше, было похоже на дурной сон. Я почувствовал
толчок, все предметы перед глазами покатились куда-то вниз, и я оказался
лежащим на земле. Острые зубы сжимали мне горло.
    - Назад, Рекс! - крикнул Берестовский, и огромная овчарка, рыча и
огрызаясь, направилась к дому.
    - Я допустил оплошность, - сказал Берестовский, невозмутимо наблюдая,
как я поднимаюсь на ноги, - было бы очень некстати, если бы он вас загрыз
именно тогда, когда вы мне нужны.
    Странным было то, что его слова меня не возмутили. Какая-то тупая
покорность овладела мной.
    Мы стояли посредине двора, напоминающего свалку. Кучи каких-то
исковерканных аппаратов и приборов валялись там, где некогда были газоны. В
центре двора стояло несколько трансформаторных будок.
    - Попортил я им всем крови, пока они поставили мне эти трансформаторы,
- сказал самодовольно Берестовский. - Впрочем, для меня эти мощности
смехотворно малы. Мне нужны миллиарды киловатт, так что максимум, на что
можно использовать эти трансформаторы, - зарядка конденсаторов. Основные
количества энергии, необходимой для моих опытов, мне приходится добывать
самому. В этом я, слава богу, не ограничен.
    Мы вошли в дом. Дневной свет слабо пробивался через щели в закрытых
ставнях. Однако Берестовский подошел к окну и задернул плотную штору. После
этого он зажег свет.
    "Лаборатория средневекового алхимика", - невольно вспомнил я слова
своего приятеля.
    Хаотическое нагромождение причудливого вида аппаратов, проводов и
высоковольтных изоляторов делало передвижение по лаборатории почти
невозможным. В самой их гуще стояло два авиационных кресла.
    Взяв меня за локоть и ловко лавируя между препятствиями, Берестовский
подвел меня к одному из кресел и усадил.
    - Теперь мы можем продолжить наш разговор, - сказал он, усаживаясь во
второе кресло.
    Некоторое время он молчал, напряженно думая о чем-то, потом неожиданно
спросил:
    - Вероятно, на Земле нет такого журналиста, который не мечтал бы первым
попасть в космос?
    - Не собираетесь ли вы предложить мне стать космонавтом? - спросил я,
удивленный его словами.
    - Ничуть, - сказал он, усмехаясь. - Даже самые отдаленные области
космоса представляют собой не больше, чем задворки нашей вселенной.
Человеческое воображение их давно обсосало и обслюнявило. То, что я вам
действительно хочу предложить, правильнее всего было бы назвать
путешествием в Ничто. Туда, куда не проникала даже человеческая фантазия,
способная представить себе белого дракона в виде чистого листа бумаги.
Короче говоря, я намерен показать вам не самого дракона, а его антипода, с
тем чтобы вы потом поведали человечеству, как он выглядит.
    - Неужели вы имеете в виду ваш гипотетический антимир?
    - Я бы мог вас отправить и туда, но вернуться оттуда вы бы уже не
смогли. Ваше пребывание там ознаменовалось бы некоторым уменьшением
энтропии системы из-за возрастания энергетического потенциала, а вы сами бы
представляли собой не больше чем мощную вспышку излучения. Все ваши семь с
половиной технических единиц массы целиком превратились бы в энергию
недоступного нам антимира. Это меня не устраивает. Вы мне будете нужны
здесь, как живой свидетель самого фантастического эксперимента, на который
способен человеческий гений. Мне эти научные кастраты все равно не поверят.
    Несколько минут он, яростно сопя, пел, потом сказал:
    - Представляете ли вы себе, что время в антимире несовместимо с нашим
потому, что течет в обратном направлении?
    - Я не могу себе этого представить.
    - Конечно, это не следует понимать так, что все процессы там начинаются
с конца, а кончаются началом. Придется снова прибегнуть к аналогии.
Посмотрите на себя в зеркало. У вас ведь не возникает сомнений, что перед
вами ваше собственное изображение. Однако, если вы вглядитесь внимательно,
то обнаружите, что ничего общего с вами это изображение не имеет. У
человека, которого вы видите в зеркале, сердце с правой стороны, а печень -
с левой. Вы бреетесь правой рукой, а ваше изображение проделывает это
левой. Вы делаете движение рукой вправо, а оно повторяет его влево. Но
самое удивительное, что никакими переносами в пространстве вы не можете
совместить зеркальное изображение с его оригиналом. То же самое происходит
с временем в антимире. Оно является как бы зеркальным отображением нашего
времени. Поэтому если изобразить наше время в виде вектора, то антивремя
будет выражаться вектором, противоположно направленным. Это же справедливо
и для выражения пространственных представлений одного мира в другом.
    - Кажется, я понимаю, - сказал я, - но как возможны переходы из
пространства в антипространство?
    Берестовский вынул из кармана лист бумаги, оторвал от нее узкую полосу
и показал мне.
    - Представьте себе, - сказал он, - что на поверхности этой полоски
бумаги находится муравей. Он расположен на ней ногами вниз. Торцы полоски
смазаны клеем так, что муравей по ним ползти не может. Муравью необходимо
переползти на нижнюю поверхность бумаги, заняв положение ногами вверх. Как
вы думаете, может ли он это сделать?
    - Конечно, нет, если путь через торцы для него закрыт, - ответил я, не
раздумывая.
    - Теперь смотрите, - сказал он, скручивая бумагу один раз вдоль оси и
скрепляя ее таким образом, что образовалось кольцо. - Перед вами одна из
удивительнейших фигур - кольцо Мебиуса. Изменилась не только форма бумажной
полосы, но и ее свойства. То, что раньше не удавалось муравью, теперь стало
для него вполне доступным. Смотрите внимательно за карандашом.
    Отметив на верхней стороне кольца точку, Берестовский повел грифель
вдоль полосы. К моему удивлению, карандаш закончил свое движение под
отмеченной точкой с другой стороны бумаги.
    - Это опять грубая аналогия, - сказал Берестовский, пряча карандаш в
карман, - но нечто подобное возможно и в реальных пространствах. Только там
все это гораздо сложнее. Мы можем менять кривизну пространства, однако
опять-таки это не геометрическая кривизна, а определенное изменение
временно-пространственных соотношений системы. Если положение муравья
ногами вниз уподобить времени нашей системы, а ногами вверх - времени
антисистемы, то, наблюдая передвижение муравья по кольцу Мебиуса, мы можем
отметить точку, в которой он будет расположен ногами вбок. Эта точка, если
продолжать аналогию со временем, будет характеризоваться вектором,
перпендикулярным к обоим векторам времени. Иначе говоря, если время нашей
системы изображено вектором, направленным слева направо, а антивремя справа
налево, то время в точке перехода изобразится вектором, идущим сверху вниз
или снизу вверх. Направление вектора времени и будет определять кривизну
пространства. Анализ показывает, что таких точек перехода должно быть не
менее двух. Однако это опять упрощение. Правильнее было бы представить себе
переход как непрерывное изменение вектора времени, а текущий вектор времени
уподоблять радиус-вектору сложной суперпространственной кривой, имеющей
нечто общее со свойствами кольца Мебиуса. То, что я хотел вам предложить,
это пока всего небольшая прогулка вдвоем вдоль небольшого участка этой
кривой.
    Я слушал Берестовского с закрытыми глазами. Все тело обмякло, и я не
чувствовал себя в силах ни шевельнуться, ни чем более возражать ему.
Казалось, все, что происходит вокруг, существует отдельно от меня. Только
хриплый голос Берестовского доносится откуда то издалека.
    - Сколько времени это должно продлиться? - скорее подумал я, чем
сказал.
    - По нашему земному времени, не больше тысячной доли секунды, ровно
столько, сколько требуется для разряда конденсаторов установки. Что же
касается времени, в котором мы с вами будем существовать, то оно не может
быть выражено в доступных нам понятиях, так как вектор времени будет
непрерывно вращаться.
    - Я не буду участвовать в ваших дурацких опытах! - сказал я громко. Мои
слова как бы разорвали охватывавшую меня пелену истомы. - Мне вполне
достаточно той галиматьи, которую вы мне преподносите. Я ею сыт по горло!
    - Вы не можете не участвовать в опыте, - спокойно ответил Берестовский,
- потому что он уже начался. Посмотрите внимательно вокруг.
    Вначале я ничего особенного не заметил, если не считать легкой дымки,
окутывавшей отдаленные предметы в лаборатории. Затем мне показалось, что
все находящееся за пределами кресел, в которых мы сидели, странным образом
меняет свою форму. Сглаживались острые углы, изменялось соотношение
размеров. Все сокращалось в одном направлении и вытягивалось в других
направлениях. Вещи теряли присущий им цвет и окрашивались в светло розовые
тона. Поле зрения не ограничивалось больше стенами лаборатории. Я видел
весь наш поселок, фигурки людей, застывших в самых разнообразных позах, и
яркие звезды в небе. Все становилось прозрачным.
    Я сделал движение, чтобы встать с кресла, но меня остановил голос
Берестовского:
    - Не вздумайте двигаться! Сейчас любое перемещение в пространстве
грозит катастрофой. Та комбинация полей, в которой мы существуем, имеет
очень быстро убывающий градиент. Вне этой комбинации... Впрочем, у меня нет
времени сейчас все это объяснять. Внимательно смотрите!
    Я снова откинулся на спинку кресла. Теперь уже искаженные образы
привычного мне мира возникали и исчезали, повинуясь какому-то постепенно
замедляющемуся ритму. Это было похоже на смену кадров в кино, однако всякое
движение в появляющихся изображениях отсутствовало. Менялась форма
предметов, но все оставалось как бы навеки застывшим на месте. Я видел
людей на улицах с поднятой при ходьбе ногой. Окурок папиросы выплюнутый
мороженщиком, повис в воздухе у самого его рта. Все предметы казались
темно-красными.
    Мне очень трудно описать то, что я чувствовал. Представление о времени
было потеряно.         Исчезающие и появляющиеся изображения, казалось,
существовали и отсутствовали одновременно.
    Я отчетливо видел Берестовского, сидящего в кресле, части аппаратов,
нависших над нами, и все, что было заключено в небольшом пространстве,
окружавшем меня. Картины застывшего мира, где я раньше жил, чередовались с
какими-то фиолетовыми контурами, не вызывающими никаких конкретных
представлений Призрачные контуры не только окружали хорошо различимое
пространство, где я находился, но и существовали внутри него. Я видел, как
они пронизывали грузную фигуру Берестовского и даже, казалось, появлялись
во мне самом.
    Постепенно глаза привыкли к смене красного и фиолетового цветов, и я
начал различать в этих контурах какие то закономерности. Мне казалось, что
я вижу очертания причудливого здания.
    Одна из его стен проходила через плечо Берестовского и через мою
голову.
    Трудно сказать, что было дальше. Невыносимая боль пронзила все тело.
Казалось, что кто-то выдирает внутренности. Окружающее меня пространство
вспыхнуло ярким светом, и я потерял сознание.
    Первой пришла боль, вызвавшая у меня мысль о том, что я жив. Затем я
почувствовал запах горелых проводов и озона. Потом я открыл глаза.
Лаборатория была окутана дымом. Превозмогая боль, я подошел к креслу, в
котором, скорчившись, лежал Берестовский. Я взял его за голову, и он
застонал.
    - Пробой конденсаторов, - прохрипел он. - Случись это за точкой
перехода, все было бы кончено. Очевидно, нас выбросило назад по нижней
ветви кривой.
    Даже в полусознательном состоянии Берестовский оставался верен себе.
    Шатаясь, я вышел из лаборатории. Во дворе ко мне бросилась овчарка, но
внезапно, завыв и поджав хвост, кинулась от меня прочь.
    Я пробирался домой по улице, держась за заборы. Ноги подкашивались от
слабости. Редкие прохожие провожали меня удивленными взглядами.
    Войдя в комнату, я машинально подошел к зеркалу. Мое собственное
изображение показалось мне совершенно чужим. Кое-как добравшись до кровати,
я повалился на нее одетый и уснул.
    Когда я проснулся, у моей кровати сидел врач в белом халате. У
изголовья с встревоженным видом стояла хозяйка дачи.
    - Ну и поспали же вы, - сказал врач, - я уже думал о том, чтобы
отправить вас в больницу. Теперь все в порядке, но придется несколько дней
полежать в постели. Будете принимать вот эти капли. Все это результат
сильного переутомления. Кстати, вам говорили врачи, что у вас сердце с
правой стороны?
    Я отрицательно покачал головой.
    - Странно, что вы об этом не знали. Это не так уж часто встречающаяся
аномалия.
    - Хватит с меня всяких аномалий, - сказал я, поворачиваясь лицом к
стене, - благодарю покорно!
    Врач похлопал меня по плечу, что-то тихо сказал хозяйке и вышел. Я
снова заснул.
    ...Через несколько дней я получил по почте письмо от Берестовского. Он
писал о том, что из-за болезни не выходит из дома и просит меня к нему
зайти по очень важному делу.
    Я ему не ответил.
    Прошло еще несколько дней. Берестовский, казалось, оставил меня в
покое. Однако утром, в воскресенье, когда я собирался ехать в город,
какой-то насмерть перепуганный мальчишка принес мне клочок бумаги. Не успел
я его взять в руки, как посланец исчез.
    "Приходите немедленно. Я Вам расскажу. Это очень важно", - было
нацарапано карандашом на бумаге. Подписи не было, но я узнал характерный,
заваливающийся влево почерк Берестовского. Я бросил записку на землю и
пошел на вокзал.
    В городе мне пришлось задержаться на два дня, и все это время меня не
покидало какое-то тревожное чувство. Сказать по правде, я жалел о том, что
так грубо обошелся с Берестовским. Я представлял себе больного, одинокого
старика, с нетерпением ждущего моего прихода, и решил сразу же по
возвращении на дачу зайти его проведать.
    Прямо с поезда я направился к дому Берестовского. К моему удивлению,
дверь в заборе оказалась открытой, и около нее стоял милиционер.
    - Входить нельзя, - сказал он, загораживая мне проход.
    Я предъявил ему свое корреспондентское удостоверение.
    - Доложу следователю, - произнес он, козыряя, - подождите здесь.
    Через несколько минут он вернулся и сказал, чтобы я шел за ним.
    Первое, что бросилось мне в глаза во дворе, был труп овчарки.
    - Пришлось пристрелить, - сказал милиционер, - она никому не давала
войти.
    Мы зашли в лабораторию, вернее в то, что ею когда-то было.
    Центра лаборатории попросту не существовало. В полу зияла глубокая
воронка. Потолок в центре также отсутствовал. Та часть оборудования,
которая сохранилась, выглядела очень странно. Такой вид имеет кусок сахара,
если его некоторое время подержать в кипятке.
    Ко мне подошел молодой человек в штатском. Я понял, что это
следователь.
    - К сожалению, мы сейчас ничего не можем сообщить для печати, - сказал
он. - Все это очень похоже на последствия взрыва, однако взрыв такой силы
был бы слышен далеко за пределами поселка. Странно, что никто его не
слышал, даже ближайшие соседи. Мы так ничего бы и не узнали, если бы не вой
овчарки. Она выла, не переставая, двое суток.
    Я еще раз окинул взглядом остатки лаборатории и вышел на улицу, даже не
спросив о судьбе Берестовского. Мне было все ясно.
    "Взрыв произошел не здесь, а там, у антипода белого дракона", - подумал
я.

    Вот все, о чем я собирался написать. Кстати, я забыл упомянуть о том,
что врач, у которого я постоянно лечу зубы, готов поклясться, что коронка
на моем четвертом левом зубе была им собственноручно поставлена на этот же
зуб, но с правой стороны. Он говорит, что это единственный случай, когда
ему изменила профессиональная память, которой он так гордится.
    Вот уже пять лет, как я пишу левой рукой. Так мне удобней.





Под ногами Земля


















a последний час полета Эрли Мюллер изрыгнул столько проклятий, что если б
их вытянуть в цепочку, ее длина составила бы не меньше нескольких парсеков.
    Впрочем, его легко было понять. Планетарное горючее на исходе, никаких
сигналов, разрешающих посадку, а внизу - сплошной лес.
    Мне тоже было несладко, потому что земная ось оказалась ориентированной
относительно Солнца совсем не так, как ей бы следовало, и все расчеты
посадки, которые заблаговременно произвел анализатор, ни к черту не
годились.
    Арсену Циладзе повезло. Он сидел спиной к командиру за своим пультом и
не видел взглядов, которые бросал на нас Мюллер.
    - Сейчас, Эрли, - сказал я. - Протяни еще немного. Может быть, мне
удастся уточнить угол по Полярной звезде.
    - Хорошо, - сказал Мюллер, - протяну, только одолжи мне до завтра
триста тонн горючего. - Он привстал и рванул на себя рычаг пуска тормозного
двигателя.
     Я плохо по