имается сюда.

   Глава двадцать седьмая
   Когда  в декабре случились  выборы  и вся  страна забурлила, заворчала,
содрогаясь от  новых  неприятных  ожиданий,  несуразно политизируясь в канун
Нового года и Рождественской недели, Белка  наконец не выдержала и бросила у
Кузьмина:
   -- Женя, но когда же ты дашь ход этим записям?
   -- А откуда ты знаешь, что я не дал им хода? -- такой был ответ.
   "Неужели?" -- подумала Белка.
   А  вскоре Кузьмина  убили.  Обычным  способом. Из  автомата. На  улице.
Вместе с охраной. Белка не знала всех его дел, а потому и причина его смерти
должна была остаться для  нее тайной. Но трудно, очень трудно было поверить,
что это убийство никак не связано с ее кассетами.
   Снова  она ждала  ареста, обыска и пули из-за угла.  И  снова ничего не
произошло.
   За  два  месяца Белка  прижилась на новом месте, и  теперь ее  даже  не
уволили. Боялись, наверно. Никто  ведь не знал, чем она связана с Патлатым и
связана  ли  с кем-то  еще. Правда,  из  совета  директоров  ее мягко так  и
ненавязчиво попросили, да она и не возражала. А филиал за Белкой оставили, и
даже "Вольву" с шофером, только охрану сняли.
   Был уже самый конец декабря. Победа коммунистов ничего в реальной жизни
не изменила. Разве что метро, на котором Белка теперь не ездила,  подорожало
почему-то в  полтора раза. Ларионов продолжал мелькать по  телевизору. Майкл
давно подлечился и  тихо занимался  своей  коммерцией.  С  Количем  общаться
перестал. Белка, разумеется, тоже.
   Неожиданно  ей позвонили из довольно  крупного издательства и попросили
разрешения на  переиздание Ми-хиной "Подземной империи". Мол, с возвращением
на политическую арену  красных книга  вновь становится актуальной. Белка  не
без гордости  дала  им  разрешение  и  договорилась  о  встрече  на  предмет
обсуждения гонорара.
   Близился Новый год, и  уже казалось, что все кошмары позади, что больше
никого  не убьют и жизнь войдет наконец-то в нормальное русло. Но тридцатого
вечером в дверь позвонили.
   -- Кто там? -- спросила Белка.
   -- Я друг Евгения Кузьмина, -- сообщили из-за двери. --  А еще я хорошо
знал вашего мужа Миху и Олега Зарайского.
   Чувствовался некоторый переизбыток информации, особенно в слове "Миха".
Поэтому, прежде  чем открыть, она вынула из стенного шкафа куртку, в кармане
которой держала пистолет, и быстро надела ее.
   "Боже, какая глупость! --  подумалось тут же.--  Ведь в квартире Рюшик,
родители..."
   Очень  длинный  и очень худощавый человек  лет пятидесяти шагнул  через
порог и сразу протянул ей красную книжечку.
   Прочла   она   немного,  но  зато  самое  главное:  Федеральная  служба
безопасности. Приплыли. Самое время открывать стрельбу.
   Но  фээсбэшник  был  какой-то очень неправильный.  Он по-интеллигентски
неловко  переминался с ноги на ногу, щурился, виновато стряхивал на пол снег
с рукавов простенькой куртяшки и наконец сказал:
   --  Дорогая  моя  Белка,  если ты  хочешь жить, очень  быстро  доставай
оригиналы  пленок Шайтана  и Зарайского, одевайся, и поехали. Если  мы прямо
сейчас не дадим их послушать кое-кому, уже завтра утром господин Высокий Шеф
Ларионов со товарищи может въехать в Кремль на танке. Собирайся, Белка.
   Рюшик  теперь  стоял рядом с  матерые, хватая  ее  за рукав и монотонно
повторяя: -- Мам, ну мам...
   И родители вышли из  комнаты, услышав незнакомый голос.  Остановились в
дверях и робко сказали почти в один голос:
   -- Здравствуйте.
   Кот Степан пришельца воспринял спокойно, очень мирно мурчал  и терся об
ноги Белки.
   -- А как же они? -- спросила Белка.
   --  Им  уже оформлены  загранпаспорта,  -- не  совсем понятно  объяснил
интеллигентный   чекист,    напоминавший   больше   врача   или   профессора
университета. -- Даже на кота справка есть. Я все потом объясню, Белочка. Ну
некогда же, некогда сейчас, кассеты давай, ради Бога!
   И Белка полезла на антресоли.

   Часть последняя

НОВЫЙ ГОД НА БАГАМАХ
   Каб не мой дурак, так и я осмелюсь.
   Старая еврейская поговорка

ДЯДЯ С ГАРМОШКОЙ
   _  у  вот и сбывается  твое пророчество,  -- поведал мне  Тополь  еще в
самолете.
   --  Какое  пророчество? -- не  понял я. --  Насчет полного развала всей
нашей лавочки? А я  ведь предупреждал: я всегда опаздываю по большому счету,
меня в дело брать нельзя, не к добру это...
   -- Да пошел  ты!.. -- беззлобно выругался он.  -- Я  о другом. Помнишь,
как ты мне  в Лондоне  сказал, когда мы  тебя в кругосветку  отправляли, что
Новый год встретишь на Багамах? А никакие Багамы тогда не планировались.
   -- Почему же сейчас Багамы?
   -- Место хорошее...
   А место оказалось действительно хорошее.  От  Нассау  не  больше  сотни
миль. И зачем мы  летели вертолетом?  Можно было по морю прогуляться. Чудный
крохотный  островок  в  гряде  Эксума  между  большим  изрезанным  проливами
Андросом  и  длинным  узким  островом Кошка.  Или  Кошачьим?  Как  правильно
перевести  "Кэт"?  Географические названия не переводят,  я знаю,  а мне вот
захотелось.
   Как  назывался наш островок  официально,  я так и не выяснил. Его купил
Базотти еще в шестидесятые годы, называл для себя  островом Марио и выстроил
там поначалу  обычную курортную резиденцию, а  затем укрепил ее, превратив в
настоящий опорный пункт с  гигантским бункером ракетными установками системы
ПВО, причалами для патрульных катеров и  канонерок, вертолетной базой. И все
это поразительным образом не испортило первозданной красоты острова: чистые,
сверкающие  платиновым блеском пляжи, вечно  зеленые рощи, живописные скалы.
Все военные на острове  оказались черными и  удивительно  молчаливыми, хотя,
конечно же,  говорили  по-английски. Губернатор  острова, он  же командующий
военной  базой,  не  совсем черный  Диего  Гонсалес был предупрежден о нашем
прибытии и встретил нас очень радушно.
   Еще радушнее встретил нас прилетевший двумя часами раньше Шактивенанда.
Лысый, босой  и  какой-то особенно смуглый на  фоне почти  белого  песка, он
вышел  из мангровой рощи в своей  оранжевой  тоге  и  с  баяном через плечо.
Поразив всех виртуозной игрой на этом не  очень тибетском инструменте,  гуру
запел голосом Леонида Утесова страшно популярную в пятидесятые годы песню:
   Затихает Москва,
   Стали синими дали,
   Ярче блещут кремлевских рубинов лучи.
   День прошел, скоро ночь,
   И вы, наверно, устали,
   Дорогие мои москвичи!
   Я покосился  на Белку.  Должно быть, ей хотелось проснуться.  Я-то  уже
привык ко всем вывертам этой безумной команды и  был невозмутим, как мой сын
Рюшик,  сразу  почувствовавший,  что  здесь и  теперь  можно  все.  "Дядя  с
гармошкой" ему очень понравился, а  особенно деревянные погремушки (четки) и
красный кружочек на  лбу. Еще понравилось  море,  "волнистей, чем в Юрмале",
"бананы прямо  на дереве", и, конечно,  полный  восторг был от  "солдатов  с
пулеметами и корабликов с ракетами".
   Коту  Степану  на  острове Марио  тоже  понравилось,  но  не  сразу. От
экзотической  природы  и свежего  бриза  он поначалу предпочитал прятаться у
Белки на руках  и только уже в доме освоился, а к  исходу'суток даже рискнул
половить местную  живность.  Меня Степа признал  сразу,  но  это нельзя было
считать нарушением  конспирации,  ведь  он  точно так же посчитал  за  своих
Тополя, Вербу,  Анжея  и  даже  Лешку  Ивлева.  Только  к  Гонсалесу отнесся
настороженно.
   Улучив подходящий момент -- мы были втроем с Андрюшкой и вокруг никого,
-- Белка сказала неожиданно:
   -- Рюшик, а ты узнал? Это твой папа.
   Я  бросил в  ее  сторону  укоризненный  взгляд,  а  Андрюшка  посмотрел
внимательно  на  мою  спецназовскую  выправку,  на  незнакомый  костюм,   на
загорелое лицо, непривычно короткую стрижку и простодушно ответил:
   -- Не-а, папа был не такой.
   И добавил, словно испугавшись, что неправильно понял маму:
   -- Дядя  Сережа  -- мой новый папа,  что  ли?  Для  Белки это был удар.
Наверно,  в  какой-то момент  она  действительно усомнилась  во  всех  ранее
выстроенных предположениях. В конце  концов,  устами  младенца...  Белка  не
нашлась с ответом -- так промычала что-то неопределенное и замяла  эту тему.
А Андрюшка крикнул со всей непосредственностью:
   -- Дядя Сережа! Пойдемте крабиков искать.
   И мы пошли искать крабиков.
   Неужели я  надеялся  всерьез  неограниченно  долго  скрывать  от  Белки
правду? Вряд  ли. Скорее я просто не загадывал  далеко.  А в  тот  момент на
отмену  легенды  приказа  не было, да и,  если честно, вся  эта  конспирация
превратилась  в увлекательную  игру. Отчего же не поиграть?  Тем более что и
для Белки страдания по этому  поводу давно  кончились.  Игра  для  двоих  --
необычная, романтическая, сексуальная... Да-да! За четыре месяца мы оба  так
изменились, как  не менялись за  все десять  лет совместной  жизни, и теперь
смотрели друг на друга совершенно новыми глазами. Не знаю, как Белка, а я-то
точно  влюбился  в  нее. При  живой  любовнице влюбиться в собственную жену!
Красиво!  Татьяна, кажется, почувствовала, что происходит, но не подала виду
то ли в силу своего характера, то ли просто не до того ей было.
   А ей действительно было не до того.
   Масштабы   происшедшего  мы  осознавали  постепенно.   Наверно,  только
Горбовский с пугающим хладнокровием робота воспринимал все  и сразу, успевал
отслеживать детали, анализировать последствия, делать выводы и формулировать
руководства к действию. Верба еще  в Шереметьеве впала в транс, а в самолете
в лучших своих традициях заснула.
   Я  же, избегая до  поры  разговоров с Белкой,  всю дорогу  проболтал  с
Тополем. И  нарочито  по-английски,  чтобы  Белка лишний  раз  усомнилась: а
Разгонов  ли это? Может, все-таки Малин? Она не однажды  профланировала мимо
меня с Андрюшкой, то просившимся в туалет, то рвущимся посмотреть, где сидят
пилоты, -- ему и это разрешили.
   В Нассау последовал приказ: от трапа до вертолета бегом. Я даже спросил
Тополя:
   -- Петляющим шагом?
   -- Нет, --  ответил он серьезно,-- и прикрывать отступление огнем  тоже
не надо. Просто маленькая  неувязка с местными властями. Дедушка им  чего-то
недоплатил. Потом урегулируем.
   В общем, никакого Нассау мы, конечно, не видели, да и нассау я на него,
в  конце-то  концов, а вот  переодеться не успели --  это хуже. Духотища там
была, набились все, как сельди в бочке. Так и вывалились на жаркий багамский
пляж в своих бушлатах и свитерах навстречу босоногому  Шакгивенанде в легкой
тунике (или все-таки тоге?).  Дубленку Белка перекинула через руку, Андрюшку
раздела, конечно, иначе бы он  всех  съел,  и Тополь свою курточку за спиной
держал. А мы, три бойца в камуфляже, что могли снять?
   Тополь бросил куртку  на  песок, выдернул  из-за пояса "стечкин",  тихо
сказал "ура"  и шарахнул в небо. Я,  Леха  и  Верба сразу его поддержали  из
автоматов. И, что интересно Белка -- тоже. Я еще не знал тогда, откуда у нее
пистолет - на таких подробностях мы с Тополем не останавливались. А может, и
он  не знал.  И  тут вдруг Верба  упала на  песок и давай поливать короткими
очередями в сторону горизонта. На патрульном катере даже сирена взвыла,  а с
ближайшей  вышки часовой замахал  флажком.  Но  Тополь сразу понял, что  эта
обычная истерика, и всем переполем шившимся неграм дал отбой.
   Не  такой уж  большой рожок оказался у автомата "узи" и, когда стрельба
смолкла,  гуру заиграл на  баяне  с  новым  энтузиазмом и исполнил  еще один
куплет:
   Но когда по домам
   Вы отсюда пойдете,
   Как же к вашим сердцам подберу я ключи?
   Чтобы песней своей помогать вам в работе,
   Дорогие мои москвичи!
   ПЕРЕВОРОТ ПО-МОСКОВСКИ
   Я сидел под банановым  деревом, как вполне справедливо называл Андрюшка
этот мощный травянистый стебель,  и смотрел на солнце, которое  спокойно, не
драматизируя, без паники, падало в море.
   Тополь, подкрепляя свою репутацию человека-машины, торчал третий час на
командном пункте -- бегал от компьютера к факсу, а от  факса к радиостанции.
Верба пошла прошвырнуться по периметру  наших  владений,  и Лешка, памятуя о
состоянии  "патронессы", а также о скором  наступлении  темноты,  взялся  ее
сопровождать. Белка  в доме  укладывала  Андрюшку,  уставшего безумно,  но и
возбужденного сверх всякой меры, а потому не слишком охотно засыпающего.
   Я сидел под бананом в гордом  одиночестве и вспоминал давешний разговор
с Тополем.
   --  Ну,  и  что  же  все-таки  случилось  в  Москвр?  Как  нам  удалось
выпутаться?
   -- А ты думаешь, это интересно?
   -- Нет, я серьезно, дружище. Все эти путчи, бунты, дворцовые перевороты
--  такая  скучища! Почему-то принято  считать,  что за  августом  девяносто
первого или октябрем девяносто третьего скрываются  какие-то страшные  тайны
-- прозрения Нострадамуса и протоколы сионских мудрецов, а  на самом-то деле
все предельно просто: когда очень много наворуют, обязательно садятся делить
бабки,  а тихо, мирно, интеллигентно  поделить у  нас все никак не научатся.
Вот ты же  писатель. Мечтаешь,  наверно  писать  для народа. А  знаешь, чего
народ  жаждет в  литературе? Не  знаешь.  А  мне тут случайно один  издатель
рассказал.  Между  прочим, из самой крупной  в Москве фирмы  по производству
чтива.  Сегодняшний  читатель  в  неумеренных  количествах пожирает  русский
детектив.
   -- Понятно,  -- сказал я. -- Про шпионов,  про мафию,  про покушения на
президента.
   -- Ничего тебе  не  понятно, -- возразил Тополь.  --  Политика всем уже
надоела,  читатель теперь любит бытовуху. Ну, к  примеру, семилетний мальчик
Ваня украл у  дяди Пети  порнокассету, а дядя Петя возьми да и  замочи  его.
Однако у мальчика Вани друг  -- местный авторитет Вова. Вова мочит дядю Петю
и  влюбляется  в  его  жену  тетю  Машу,  но  тетя Маша  не  может  ответить
взаимностью,  потому  что  она лесбиянка.  Тогда  Вова  попадает  на зону  и
становится там с горя "петухом",  а тетя  Маша,  оставшись  совсем одна,  от
тоски вешается. Во, брат, что писать надо, а ты все политикой интересуешься.
   Я терпеливо выслушал этот долгий пассаж и сказал:
   --А все-таки...
   -- У Платана работает Гаврик -- Федя Гаврилов с мехмата, лучший хакер в
Москве, может быть, видел?
   -- Нет, ни разу.
   -- Ну так вот.  Платан подключил его к  расследованию, и Гаврик взломал
не  ломаемую  в  принципе  тройную  защиту  на  "винте"  главного компьютера
Кузьмина. Платан сам дока  в компьютерах, но и он не  понял,  как это вообще
возможно.  Вся  информация  должна  была "сгореть"  от такого вторжения,  но
Гаврик скинул ее на дискету.  Там  много чего было, в этих секретных файлах.
Однако  меня в первую очередь  заинтересовал один  -- с  системой  паролей и
кодом  персональной ячейки в  "Менатепе".  Профессионалы  такие  вещи держат
только в  голове,  но Патлатый,  наверно, беспамятным  был или  психотропных
уколов боялся пуще хакеров.
   В общем, я  сразу еду в "Менатеп". И попадаю, конечно не в  тот филиал.
Пилю через всю Москву в нужное  хранилище, разумеется, всюду пробки, никакая
мигалка  не  помогает,  а уже  тридцатое декабря, то есть это сегодня  утром
было, и утро, вообще говоря, кончается. В час дня мне заявляют в "Менатепе",
что у них обед. Я показываю "корочки" ФСБ, и тогда выясняется, что все равно
не хватает одной  цифири.  Некогда  разбираться, почему, но требуется личный
код  Скобякова.  Платан  отказывается  называть  его  по  телефону, даже  по
сотовому,  и  приезжает сам. Я плохо понимаю,  чего ради такая запредельная,
конспирация, но не спорю, и мы теряем еще полчаса.
   Кедр  каждые  пятнадцать минут выдает мне  на пейджер безумные шифровки
все более  тревожного  содержания.  И  когда приезжает  Платан,  любые  меры
предосторожности уже не  кажутся  чрезмерными, потому  что  зам управляющего
банком "Менатеп"  вежливо  сообщает нам что доступ к соответствующей  ячейке
закрыт  вплоть  до  особого  распоряжения  господина  Барсукова.  Звоним мы,
конечно, не Барсукову. Я звоню в Администрацию президента, и там очень  мило
удивляются: "Ах, это вы, Леонид Андреевич? А господин Григорьев доложил нам,
что  кто-то  из  службы  безопасности  Кузьмина  потребовал  доступа  к  его
персональной ячейке".
   Конфликт,  таким образом,  урегулирован,  но,  прежде  чем спускаться в
бункер, я  вызываю бэтээр и группу  Еремеева. С самого утра у меня на хвосте
висели  григорьевские контрразведчики, но теперь  на это  нельзя  просто так
плюнуть. Мы с  Платаном уже внизу, когда приходит новая тревожная информация
-- от Клена с Лубянки: приведены в боевую  готовность практически  все части
Московского  гарнизона,  дивизия Дзержинского,  спецвойска службы Коржакова,
легендарная  "Альфа" и  даже особое  подразделение  ГРУ.  Это называется  --
большой шухер. Я тут же даю команду Кедру брать охрану и уматывать со Старой
площади  куда-нибудь на дачу. Хватит нам Клена на  Лубянке.  Конечно, мы еще
больше  заинтригованы  содержимым ячейки. И содержимое,  сам  понимаешь,  не
обмануло ожиданий.
   Едва мы открыли  внутренний отдел  сейфа, как магнитофон  автоматически
включился и начал говорить.
   Что-то подсказывает нам: надо дослушать до конца. Переписать тут же, "с
голоса",  некуда, а транслировать эту информационную бомбу по каким бы то ни
было Канада  _- безумие. Мы просто  слушаем и запоминаем. Наконец магнитофон
выключается  и  тут  же  вспыхивает.  Ни я, ни  Платан  даже не пытаемся его
тушить. Это знакомый Ауууус -- одноразовое прослушивание.
   "Кто ж нам теперь  поверит?" -- спрашивает Платан.  "А ты не догадался,
что это всего лишь копия?" -- утешаю я его. Платан думает ровно секунду. "Ты
прав, -- говорит он. -- Оригинал в "МК"?" -- "Скорее у Разгоновой".
   До  Бронной  совсем  недалеко   ехать.   Но  тут  срабатывает  пожарная
сигнализация   "Менатепа",  воет   сирена,  гудят  тяжеленные  гермодвери...
Ловушка!  --  мелькает  первая мысль.  Да нет же, просто  дым  от  сгоревшей
пленки!  Я  заталкиваю поглубже в  сейф злополучный  магнитофон  и торопливо
закуриваю.
   "Леонид Андреич, ну что же вы, -- мягко журит служащий банка,  -- здесь
же повсюду надписи "Не курить". И в этот момент на пейджере Верба. Сообщение
высшей степени срочности: Базотги преставился.
   Немая сцена похлеще, чем в "Ревизоре".
   Платан неожиданно скисает. Все, говорит, если они уже знают, нас отсюда
просто не выпустят, взорвут к черту весь  "Менатеп",  но нас не  выпустят. А
мне  вдруг,  наоборот,  становится весело. Я бросаю  ошарашенной  Вербе, что
сейчас не  до Дедушки, и начинаю отдавать приказы по сотовой. Я  точно знаю,
что  наши линии никто не  прослушивает, ну абсолютно точно  знаю, зря я, что
ли,  всю сознательную жизнь этими штуками занимался?  "Лицам первой и второй
категорий   причастности,   всем,   всем,  всем,   --   распоряжаюсь  я,  --
рассредоточиться,  эвакуироваться, в кратчайшие сроки покинуть пределы  СНГ,
передать по цепочке: общая тревога".
   Бэтээр уже подан, мы  едем на Бронную к  Разгоновой,  еще совершенно не
представляя дальнейшего маршрута. Но у меня упорное предчувствие:  пленка ни
в какой  ни  в  редакции, а  у  Ольги  в  тайнике, вот  только  тайник может
оказаться,  например, в деревне  Заячьи Уши -- на этот случай я  и  объявляю
эвакуацию. Высшая  категория  причастности будет держать оборону в Москве до
последнего, с чиогородними мы пока не торопимся.
   И   тут  Кедр   сообщает,  что   Разгоновой  дома  нет,   более   того,
местонахождение ее  пока не установлено. То есть машина  стоит в переулке на
Арбате, а  Ольга  пропадает  уже час, хотя  ушла на пятнадцать минут, о  чем
предупредила  водителя.  Агент  из группы  Терентьева, сменившей еремеевскую
команду, решил за Ольгой не ходить: невелика важность в обстановке всеобщего
шухера. Ругать  его за это трудно, ведь слежка за Разгоновой давно считается
у ребят бессмысленной рутиной.
   Вот тут уже я впадаю в легкую панику. Собственно я теперь не знаю, куда
дальше ехать: Бронную нельзя засветить раньше времени, а двигать еще куда-то
-- п